Драматург из Нижневартовска построил «Горку», о которой знают театры во всех уголках страны.
Фестиваль камерных спектаклей «Один. Два. Три» не только сформировал театральную повестку февраля, но и познакомил новосибирских зрителей с современным российским драматургом, режиссером и сценаристом Алексеем Житковским, чья биография сама просится на афишу, однако пока смиренно уступает место его произведениям, востребованным от Вильнюса до Владивостока. Кажется, нет в этой стране такого драматургического конкурса, где бы ни прозвучали тексты нижневартовского автора. Самая титулованная, конечно, пьеса «Горка» — смешная и трагичная история из жизни провинциального детсада, в которой чутко сканированная реальность набирает мощный художественный объем. Не оказываются в стороне киносценарии, инсценировки классических произведений, социальные и документальные проекты. А начиналось все с разработки нефтегазовых месторождений. Как нефть и газ могут хорошего человека до драматургии довести, Алексей Житковский рассказал в формате открытого интервью, модератором которого выступила московский театровед и куратор фестиваля Ника Пархомовская:
— Алексей, ваши пьесы сейчас активно ставятся в Москве, Питере и регионах, но до Новосибирска, так называемой театральной столицы Сибири, еще не дошли. Как так получилось?
— На самом деле я не очень хорошо знаком с театральной ситуацией в Новосибирске, чтобы делать какие-то выводы. Я много раз бывал здесь проездом. Но надолго останавливаюсь впервые. Никаких спектаклей здесь, кроме работы Тимофея Кулябина, не видел. Поэтому все, что остается мне, — это надежда. Я надеюсь, когда-нибудь мои тексты доберутся до Новосибирска. Но я знаю много других городов, где мои произведения идут. Чаще всего ставится пьеса «Горка». Возникают даже какие-то смешные лозунги: «Горку» в каждый город», «Горку» в каждый двор».
— Сколько «Горок» уже поставлено?
— Вышло двенадцать спектаклей, но несколько по разным причинам закрылось. Крайние географические точки — Вильнюс и Владивосток. Плюс еще в Бостоне есть небольшое русское театральное пространство «Арлекин» — там сделали «на бис» несколько эскизов и читок этой пьесы. Мне это кажется, удивительным, потому что для меня «Горка» — локальная сибирская история. Тем не менее, пьеса идет даже там, где она, казалось бы, совсем не актуальна.
— Вы предпринимали какое-то усилие, чтобы продвинуть свою пьесу, или все вышло само собой?
— Самое главное усилие – написать текст. Но, как показывает практика, этого недостаточно. Нельзя писать тексты в стол и надеяться, что когда-нибудь они выстрелят. Тем более театральные. С пьесой надо хоть что-то делать, пока она горячая, потому что завтра те темы и тот язык, которые в ней заложены, просто перестанут работать. Сегодня у нас, драматургов, есть замечательная поддержка в виде драматургических конкурсов — огромное количество по всей стране. Если у вас есть пьеса, то ее нужно рассылать везде и всюду — и не стесняться этого.
— То есть ориентироваться на условия какого-то конкретного конкурса не стоит?
— Я знаю таких драматургов, которых интересует, к примеру, только «Любимовка», но это стратегическая ошибка. «Любимовка» выбирает 20 текстов, а присылают их на конкурс 800. При этом у многих конкурсов примерно одна и та же команда ридеров. Нужно не бояться и смело отправлять свои тексты в разные лагеря. В конце концов, есть «Кульминация» — это такой конгломерат конкурсов.
— Ваша «Горка» выиграла «Кульминацию»?
— «Горка» выиграла все. Но там вот еще какая история произошла. Мне нужно было проверить свои тексты на зрителя – живые они или неживые. Поэтому я сколотил в нашем городе небольшую театральную команду из артистов. А живу я в Нижневартовске – по нашим меркам это небольшой город — 270 тысяч населения и три театра – два профессиональных и один любительский. Представители этих театров наверняка скажут, что у них в репертуаре достаточно современной драмы. Но у актеров было другое мнение. Они оказались голодными до современных текстов, до по-настоящему сегодняшнего материала. И в желании, чтобы что-нибудь такое происходило, мы объединились в одну команду. Назвали себя Куст№6. Кустом у нас называется такая площадка, на которой добывают нефть. Ну и отсылка к чеховской «Палате» тоже понятна. Мы читаем современную драматургию. Сделали читку «Горки», пошли с ней на телевиденье и просто хайпанули. Получили огромное количество лайков, репостов, просмотров. Поняли, что это работает, и стали свое видео всем рассылать. Такая презентация проектов действует в соцсетях лучше, чем просто информация о том, что ты какой-то текст написал.
— Не секрет, что многие художники испытывают неловкость себя рекламировать…
— А я не себя. Я тексты рекламирую.
— Как и когда вы начали заниматься драматургией? У вас ведь первое образование непрофильное?
— По первому образованию я химик. Окончил Омский государственный университет. Занимался органической химией, фармацевтикой. Мы разрабатывали лекарства от рака. Писательство меня совершенно не привлекало. В театр я практически не ходил, за исключением травмирующих психику обязательных походов всем классом в школьные годы. Но после Омска я поехал в Томск учиться в магистратуре по подготовке специалистов нефтегазового дела. Приехал на учебу неделей раньше, болтался по городу и случайно попал на встречу киноклуба. Так у меня началась двойная жизнь. Днем я учился нефтегазовому делу, а ночью тусовался с друзьями и смотрел кино. И так эта «зараза» ко мне пристала, что захотелось все бросить и уехать поступать во ВГИК.
— Бросили?
— Не сразу. Успел поработать в крупной нефтяной компании ТНК-BP. Работал, работал, а потом в 2010 году написал три рассказа, поехал во время отпуска в Москву и подал их на сценарный факультет во ВГИК. Поступил с первого раза – неожиданно для себя. И надо было выбирать: то ли мы и дальше качаем нефть, то ли идем за мечтой. Причем у меня уже была жена и ребенок, и все родственники считали меня абсолютно сумасшедшим.
— А жена?
— Поддержала. У меня замечательная жена. И ребенок поддержал. Теперь у нас трое детей, — и все замечательные. Так я все бросил. Сказал нефтяникам, что уезжаю в Лондон, хотя сам остался в Нижневартовске. Вот такой длинный путь получился. Потом я окончил сценарный факультет. Мастером курса был Леонид Николаевич Нехорошев. У него действовал свой принцип работы: мы никогда не читали свои тексты вслух на аудиторию. Обсуждали написанное только с педагогом и в итоге остались до сих пор дружны.
— А когда же возник театр?
— У нас были замечательные педагоги по истории театра. Ольга Купцова преподавала зарубежный театр, Кристина Матвиенко – отечественный. Наряду с мастерством – это были лучшие часы, которые мы провели во ВГИКе. В итоге мне захотелось написать пьесу самому. Я и написал — под названием «Мизантроп». Отправил ее на какой-то конкурс и забыл. А через год мне написали из Екатеринбурга о том, что мой текст победил на конкурсе «Евразия» и пригласили на фестиваль «Коляда-Plays». Я, конечно, поехал и получил первый в своей жизни театральный опыт. Мы смотрели по три спектакля в день. Все называли меня драматургом и спрашивали, что я еще написал. А у меня ничего больше не было. Зато денег дали – 25 тысяч. По тем временам нормально, как месячная зарплата. И приз дали – такой куб из змеевика, на котором выплавлена из латуни огромная елка. Николай Коляда, когда вручал мне приз, таки и сказал: будет плохо потом – продашь. Но елка у меня до сих пор стоит. Значит еще не плохо.
— А на что, вы простите, тогда жили, когда с нефтью уже было покончено, а гонораров от пьес еще не было?
— Я несколько лет не работал и вообще ничего не получал. Но за те предыдущие годы, когда я работал в нефтяной компании, успел накопить достаточно хорошую «подушку». Потом много чем занимался — на телевиденье монтажером был, фотографом, детские утренники снимал. Устроился в школу искусств, где до сих пор преподаю детям фото- и видеомастерство. Мы с ними пишем сценарии и даже немного проходим актерское мастерство. Во ВГИКе это называлось социализацией: художник ты или поэт, но должен иметь представление о том, что в обществе происходит. Для меня эта школа – замечательное место. Ко мне приходят подростки. Я с ними общаюсь. Знаю их язык, проблемы, травмы, потребности. Надеюсь, я им что-то даю, но больше, конечно, они дают мне.
— Откуда вы берете сюжеты для своих пьес? Личные впечатления?
— На самом деле все подряд. Я довольно долго придумываю сюжет, зато писать долго уже не получается. Мне не нравится, когда драматурги отталкиваются от модных и актуальных тем, и потом они аукаются во всех текстах: феминизм, гендерное неравенство, детская травма, противостояние официальной политической повестке. Вот случилась история с Крымом, и по стране прошел шквал пьес про Крым. Сейчас может оказаться востребованным дело «Сети». А моя пьеса «Горка» родилась по моим личным впечатлениям. Однажды мы пришли в детский сад строить горку, и мне показалось, что мы с родителями не горку строим, а Вавилонскую башню. Это ведь такая удивительная штука, когда люди собираются вместе и в добровольно-принудительном порядке делают общее дело. Вроде бы игра: кому-то нужно поруководить, кому-то слинять побыстрее, а в итоге завязывается по-настоящему драматическая ситуация. Но у меня все долго в пьесу не складывалось. Была ситуация, но не было судеб, а если в текст из жизни одну ситуацию перенести, то получится сценка в духе Comedy Club, а не пьеса. Мне принципиально важно прослеживать судьбу персонажей. А еще я люблю перевертыши. Логично в истории про детский сад увидеть жертвами детей. Но для меня воспитатели – тоже жертвы, и мне интереснее рассказывать про них.
— Вы не исходите ни из новостной повестки, ни из социального заказа. А бывает так, что вы описываете в пьесе ваших знакомых, а они потом читают и выговаривают вам?
— Так и бывает, но на самом деле в моих пьесах нет никаких повторений напрямую. Наши люди могут узнать себя везде. У нас же народ очень мнительный. Так что сейчас я к узнаваниям себя в моих текстах спокойно отношусь.
— Никого больше не боитесь обидеть?
— Думаю, я никого не обижаю. Даже воспитательницы детских садов, которые ходят на мою «Горку», смотрят и плачут. Какая-то древнегреческая история с катарсисом происходит: они что-то про себя в этом тексте понимают. Я, конечно, не берусь за то, чтобы всех вылечить, но тем не менее терапевтический эффект есть.
— Как вы относитесь к режиссерским интерпретациям своих текстов?
— Я очень уважительно отношусь к людям, которые тратят свои силы, время и деньги на работу с моим материалом. Я же вижу, как люди работают. И пока еще не было такой истории, когда бы я сказал: все, закрываем проект. Были постановки, близкие к моему видению. Были, сделанные совершенно другим языком. Но принципиально противоречащих моему естеству я не видел. Может быть, у меня еще все впереди.
— Важно ли вам как драматургу принимать участие в работе над спектаклем по вашей пьесе?
— Для меня это не принципиально, но иногда, мне кажется, самому режиссеру важно пригласить драматурга. Мне такой принцип нравится больше, чем когда драматург написал текст, — и до свидания. Я вообще не сторонник капсульных законченных вещей. Мне не кажется, что пьеса – это нечто забальзамированное. Я готов менять, сокращать и дописывать текст при необходимости.
— А на зрителя вы расчет делаете?
— Работа со зрителем, с целевой аудиторией даже не текста, а спектакля – это большой вопрос, потому что реально надо понимать для кого, ты все это делаешь. На одной из «Горок» мне понравилось, что сделал режиссер, хотя это был совершенно не мой спектакль и не мой театральный язык, а зрители вставали и уходили, потому что случилась история с обманутыми обещаниями. Зритель шел на одно, а попал на совершенно другое. Но это не столько проблема режиссера, сколько проблема театральных служб, которые работают со зрителем.
— У вас есть представления об идеальном адресате ваших текстов?
— Несмотря на то, что у нас в городе три театра, я несколько оторван от театральной жизни, которая протекает в Москве, Петербурге или даже в Новосибирске. И поэтому, конечно же, я делаю свой воображаемый театр. И это нормально. Плюс ко всему я не состою ни в какой драматургической тусовке, не принадлежу определенной драматургической школе.
— Это принципиальная позиция?
— Так получилось. Геополитический фактор, как говорится. Просто я живу далеко, и, как сейчас понимаю, это не так уж и плохо. Да, конечно, есть какая-то тоска по общению, не так много людей, с которыми, как на драматургических конкурсах, можно собраться, обсудить, поговорить. Но, с другой стороны, я в своем Нижневартовске нахожусь на «привилегированном» положении: меня там никто не трогает, и я спокойно могу заниматься воображаемым театром, который находит отклик в разных точках страны.
— Материально этот воображаемый театр компенсируется?
— Все, что происходит в провинциальном театре, это история не про деньги. Драматурги на самом деле очень зажатый и стеснительный народ. Средний гонорар за пьесу – месячный или двухмесячный заработок. А над пьесой ты работаешь целый год. Хорошо бы получать и гонорар, и какие-то проценты с проката, но, если речь идет о большой сцене, театры, как правило, на это не соглашаются, а с малой выходят копейки. Правда, если тебя ставят в каком-нибудь большом столичном государственном театре, там другие деньги, на них можно жить. Все, что платят в наших маленьких провинциальных городах, — на это жить просто невозможно. Нужно социализироваться и класть куда-то трудовую книжку. Просто норма такая. Очень много людей сейчас сидят без работы, а меня дети «зарежут», если поесть не принесу.
— Когда-то вы отказались от престижной работы и финансово совершенно благополучной жизни. Сейчас не жалеете об этом?
— Я просто сбежал оттуда. Выпрыгнул. Удалось. Нужно пробовать, как мне кажется, найти в жизни свое место. У меня и там очень хорошо получалось. Я был ведущим специалистом. Вел базу на каких-то крупных совещаниях. И в один момент поймал себя на мысли о том, что мне 27 лет, передо мной сидят мужчины, которым за 40, все – главные инженеры, механики, а я сижу и представляю, кому пять миллионов долларов придет, а кому три. Блин, я сижу и считаю чужие деньги. Меня это очень мучило. Достоевский какой-то. Плюс ко всему, как во всех корпорациях, происходит деформация личности: чем выше тебе нужно идти, тем больше ты должен соответствовать этим уровням. Мне все это ужасно не нравилось. По деньгам там хорошо было, а внутренне – ужасно.
— А сейчас хорошо?
— Мне — супер. Я обожаю заниматься с детьми, что, собственно, и делаю. Придумываю в нашем городе разные культурные проекты. Еще работаю в кинотеатре — показываю разные классные штуки, составляю программы. Сейчас, например, смотрим трансляции спектаклей Theatre HD.
— И люди идут?
— Идут. У людей есть внутри тоска, которую нужно заполнить чем-то хорошим. То, что предлагает департамент культуры, — просто невозможно воспринимать. Какие-то масленицы, костры. Страшное дело. А я десять лет показывал людям фильмы, которые мне самому очень нравились, и рассказывал о них перед началом сеанса. Сначала приходило мало людей. Даже один человек, бывало, в зале сидел. Но постепенно у кинопроекта сложилась своя аудитория — 30 — 40 постоянных зрителей. В основном это женщины, которые работаю в различных учреждениях культуры.
— Вы не задумывались о переезде туда, где все это реализовывать было бы проще?
— К месту, где живешь, привыкаешь. Я в последнее время даже не смотрю, куда иду, все происходит на автомате. У нас достаточно комфортный город в плане соцслужб – детские сады, медобслуживание. У меня нет машины — в нашем городе это обуза. Но есть снегокат, — это удобно. Конечно, все, что располагается за Тюменью, — это большая земля. До ближайшего города, где происходят какие-то культурные события, 4 часа и 270 километров. Есть не очень приятное ощущение острова. Но будешь ты жить в каком-нибудь Бирюлево, и будет такое же ощущение. Это Михайло Ломоносов в Москву пешком пришел, я уже не в том возрасте. Мне проще приехать на какой-нибудь проект в другой город и проработать там, скажем, месяц. Сейчас это не проблема.
— Вы много занимаетесь социальными проектами. Как возникло это направление в вашем творчестве?
— Как у нас обычно реализуются социальные проекты? Пришла разнарядка, и чиновники на местах начинают беспокоиться. Никто ничего не понимает, но все говорят, что нужно что-то делать. Это идет сверху, не из сердца. У меня же совсем другая история. Я не могу прийти, сказать «здрасьте», записать несколько вербатимов и распрощаться с людьми. Если я начинаю заниматься такими историями, то они навсегда становятся частью моей жизни. В 2014 году у нас в Нижневартовске я познакомился с организацией, которая занимается защитой прав репрессированных. В этом обществе были одни старушки. Много лет они пытались добиться установки памятника жертвам политических репрессий. Но администрация оттягивала этот вопрос. Ведь у нашего города какая легенда? Мы, молодые комсомольцы, приехали сюда добывать нефть, а что было в 1930-е годы – никого не интересует. А по переписи населения 1932-го года в городе две трети жителей были ссыльными или раскулаченными – украинцы, финны, калмыки. Я стал заниматься этой историей. Сначала просто помогал бабушкам, например, продукты покупал, потом начал снимать про них фильм. И даже снял — «Памятник» называется. Он попал в программу фестиваля документального кино «Артдокфест» и его не трудно найти в интернете. Мы ездили с этим фильмом в Москву, и это было событием для нашего города. Потом фильм, кстати, стал пьесой. Ее читали в МХТ. Или другая история. Однажды товарищ познакомил меня с человеком, который уже 15 лет лежит в интернате частично парализованный и играет в Counter-Strike. Теперь это мой друг — Саша Дёмин. Я к нему два года ходил, записывал материал. Хотел фильм снимать, но получилась пьеса. «Полголовы» называется. И до сих пор хожу. Я ему помогаю, а он мне.
— Социальные истории находят отражение и в ваших сценариях для полного метра?
— На последнем курсе я написал дипломный сценарий. Его каким-то образом заметила компания ВГИК-Дебют — та самая, которая сняла «Как Витька Чеснок вез Леху Штыря в дом инвалидов». Они нашли режиссера Сашу Новикова и сняли фильм «Звезды» про учителя русского языка из Узбекистана, который отправляется на заработки в Москву, чтобы оплатить лечение дочери. Главного героя играет Виктор Сухоруков. Это история про мигрантов.
— Сложно не заметить сходство с «Айкой».
— Это и должна была быть «Айка» только до «Айки». Такая драма-драма планировалась, а вышла трагикомедия. Виктор Иванович там, конечно, отжигает, но с жанром получилась проблема. Тем не менее, это неплохой зрительский фильм. Если бы он вышел на втором канале, было бы замечательно. Но фильм так и не вышел в прокат, хотя даже выиграл субсидию от министерства культуры и получил много призов на фестивалях. Просто, когда фильм был готов, продюсеры испугались: у вас узбеки там такие хорошие получаются, а мы, русские, которые вас, собственно, сюда позвали, такие… А на самом деле в фильме просто человек приезжает в Москву и сталкивается со стройками, ФМС и так далее. Все как в жизни.
— Желание продолжить работу в кино есть?
— Есть. Мне очень нравится кино. Но такое кино, которое уже наверное никто и никогда не снимет.
— А если выбирать между кино и театром?
— Театр нравится еще больше. Здесь как-то все быстрее и человечнее. Замыслов миллионы – вот правда. В голове есть образы, ситуации, герои. Я мысленно запускаю их в пространство и жду, что будет дальше, как они поступят и о чем заговорят.
Марина ВЕРЖБИЦКАЯ, «Новая Сибирь»
Фото Валентина Копалова
