Молодежный «Первый театр», как и подобает не обремененному академизмом отроку, замахнулся на гуру английской трагедии и превратил главный спойлер в pr-ход. Премьеру «Ромео и Джульетты» сыграли в предполагаемый день рождения Уильяма Шекспира, 23 апреля, отдав предпочтение переводу Бориса Пастернака и постановочному решению Алексея Золотовицкого — выпускника режиссерского факультета РАТИ-ГИТИС, режиссеру, актеру, человеку-оркестру и фронтмену чумовой музыкальной группы «Fire Granny».
Апеллировать к высоким чувствам новосибирским Ромео и Джульетте пришлось без всяких эвфуизмов, да еще и на арендованной площадке: ведь рабочие помещения, обещанные одному из самых молодых репертуарных театров города, до сих пор не введены в эксплуатацию. Впрочем, это не помешало двум веронским семействам с равным энтузиазмом устраивать балы и резню по-итальянски, плести интриги и сгущать краски, путать бога с дьяволом и не замечать, когда game уже over.
Привычный жанровый режим режиссер определил с согласия самого Шекспира как трагикомедию, сбил трагический пафос смехотворным комикованием, добавил молодежных трендов и постарался не делать из финала загадки. Пять актов уложились в два часа, за которые герои успели поиграть в настолки, освоить косплей и буквально сгореть от любви, оставив родственникам амур пердю и горстку пепла. Накануне премьеры режиссер спектакля Алексей Золотовицкий рассказал «Новой Сибири» о том, отчего классических переводов не стоит бояться и почему в театре все нужно делать по согласию и любви.
— Как ваши пути пересеклись с «Первым театром»?
— Мне написала директор театра Юлия Чурилова, и я с интересом и радостью согласился. Мне сказали, что «Первый театр» часто работает с современными текстами и много экспериментирует. При этом труппа молодая, давно не работала с классикой, и не плохо было бы поставить классическое название. Первое, что мне пришло в голову: а не замахнуться ли мне на Уильяма нашего Шекспира?
— То есть название появилось раньше, чем произошло знакомство с труппой?
— Эта пьеса лежала в моем режиссерском портфеле. Кто не любит Уильяма? Лично я люблю. Мы очень подробно разбирали «Ромео и Джульетту» в институте с нашим педагогом Светланой Васильевной Земляковой, и очевидно пьеса оставила след на моей линии жизни. Благодаря тому институтскому опыту, я придумал, как ее делать. И когда представился случай, схватил возможность за хвост.
— Сейчас все чаще ругают классические переводы и заказывают новые, буквальные или более соответствующие современному языковому строю, а вы выбрали хрестоматийного Бориса Пастернака, вокруг которого не утихают споры о вольности…
— Да-да, мне в Новосибирске уже сказали, что текст Пастернака — это не перевод, а стихи по мотивам. Но, это, конечно, неправда. Перед нами классический перевод, где сглажены особенно острые углы, — просто он выполнен в авторском стиле Пастернака. А еще у меня здесь все время с удивлением спрашивают: «А что со сцены действительно будут читать стихи?» Да, представьте себе, просто будут читать стихи! Я не вижу в этом проблемы. Я вырос в театральной семье, и пьесы Шекспира читал, как детские книжки. У нас было, например, такое издание Шекспира, в котором под одной обложкой собраны разные переводы «Гамлета». Я читал эти переводы подряд и подмечал разницу. Понимаете, кто-то в детстве читал «Айвенго» и рыцарские романы, а у меня это был Шекспир: «Гамлет», где привидения, рыцари и все дохнут, «Макбет» с кровавыми труппами. Мне все это очень нравилось тогда и очень нравится сейчас. Поэтому для меня перевод Пастернака – это… как «Битлз». Странное сравнение, возможно. Мне приятно слушать этот текст. Я с ним вырос и могу свободно с ним обращаться. Мы же поем песни «Битлз» под гитару, делаем аранжировки. Это не какой-то священный текст, от которого нельзя сделать ни слова в сторону. Это наш культурный код, который позволяет нам действовать свободно. Мы переделываем, сокращаем, что-то добавляем от себя. Потому что «это все мое, родное».
— А для актеров «Первого театра»?
— Мы с ребятами нашли общий язык. Когда они поняли стиль нашей постановки, их и Шекспир, и Пастернак перестали смущать. Меня же это, повторюсь, никогда не смущало. Кто-то говорит: «Вот, стихи Пастернака — ничего непонятно!» Мне все понятно. Мне кажется, они простые и классные. Просто на текст нужно еще историю наложить.
— Анонсируя премьеру, вы говорили о том, что не стремитесь этим спектаклем кого-то удивить, ибо бессмысленно в 2021 году пытаться рассказать историю так, как будто ее никто не знает. Но так ли уж знают современные зрители Шекспира? Или только мельком слышали о каких-то Ромео и Джульетте, которые в конце самоубились?
— Мы провели маленький эксперимент. Артисты рассказали мне про чат-рандом, который был очень модным лет пять назад. Это случайный чат знакомств. Ты регистрируешься, нажимаешь play, и с тобой по видеосвязи начинает общаться незнакомый человек. Единственная нюанс: там либо школьники, либо письки. Днем больше первых, вечером вторых. И вот мы с актрисами вышли в онлайн, а там две девчонки из Челябинска — лет по двенадцать. Мы спрашиваем: «Знаете кто такие Ромео и Джульетта?» Отвечают: «Да, знаем». — А знаете, чем закончилось? Задумываются: «Эээ, нет». То есть все знают, что Ромео и Джульетта есть, но не все знают, что они умерли. С другой стороны, я уже привык к тому, что даже на «Три сестры» люди приходят в театр и не знают, что с героинями произойдет в финале. Так что, думаю, в зале обязательно найдется хотя бы один человек, который не знает, чем там у Шекспира все закончилось.
— А для вас кто важнее: тот зритель, которому все давно известно, или вот этот наивный неофит?
— Мне хочется добиться самого сложного: чтобы и тому, и другому было интересно. Не в обывательском смысле этого слова. Хочется сделать так, чтобы и тот, и другой вступили в диалог с нашим спектаклем. Это классная задача, не знаю, удастся ли с ней справиться. В целом же я не ориентируюсь на какую-то определенную категорию зрителей. Мой главный зритель – это я. Если мне нравится то, что происходит на репетиции, если я ставлю себя на место зрителя и во мне происходящее на сцене откликается, то тогда мы это оставляем в спектакле.
— В одном из интервью, вы сказали, что, придумывая что-то, всегда думаете о возможностях. Приходится ли вам, сотрудничая с «Первым театром», корректировать свой замысел из-за отсутствия стационарной площадки?
— Вся наша декорация ориентирована на то, что спектакль будет играться на разных площадках, где свои световые и звуковые возможности. Изначально у нас с художником Александрой Новоселовой было несколько другое визуальное решение, но мы его скорректировали, потому что театр вынужден все время переезжать. Меня просто удивляет стойкость ребят, которые, мягко говоря, не унывают в сложившихся обстоятельствах. Они бодрые, свежие и всегда ко всему готовы. Если в других театрах артисты приходят незадолго до начала спектакля и начинают в гримерке готовиться к своему выходу на сцену, то артисты «Первого» каждый раз попадают в новое место. С утра привозятся декорации, в обед они репетируют и подстраивают спектакль под площадку, а вечером выходят играть спектакль на зрителя. А что будет, когда у них появится свой театр, представляете? Видно, что у ребят началась новая бурная жизнь, и я очень надеюсь, что раз у них происходит такая мощная перезагрузка, они обязательно получат свой домик. Вот кто уж заслужил свой театр, так это они, а не те, кто пафосно рассказывает о том, как служит в театре, а потом выходит на сцену — и зал засыпает.
— А у вас на спектакле не заснет?
— Легко, конечно, говорить на расслабончике, когда спектакль еще не выпущен, а потом вы придете в театр и увидите на сцене человека, который стоит с черепом и долго загоняет вам какую-то телегу. Шекспир не просто актуален во все времена, он сам нас тянет в современность, и надо очень постараться, чтобы его текст звучал, как во МХАТе Горького на канале ТВЦ. Мой мастер, Олег Львович Кудряшов, говорил, что самое главное на сцене – это человек. Конечно, мне бы хотелось видеть не героев в кринолинах, а живых и узнаваемых сегодня людей, которыми движут вполне понятные нам мотивы. А вот как получится? Театр тем и крут, что в любом возрасте, независимо от статуса и режиссерского опыта, ты всегда можешь сделать говно. Хоть ты Любимов, хоть ты Фоменко, хоть ты Золотовицкий, хоть ты Пупкин.
— И нет способа этого говна избежать?
— С одной стороны, нет, а с другой стороны, парадокс: любое говно найдет своего зрителя. Это и наша боль, и наше спасение. У меня был такой спектакль, который я уже после премьеры смотрел из зала и испытывал стыд за свою работу. Сидел и думал, какие молодцы актеры и какой я отстой. А потом подходит ко мне человек и говорит, что это самое проникновенное, что он когда-либо видел. Но это не потому, что я такой крутой, а потому что у любого произведения искусства, если оно сделано искренне — а я стараюсь работать только так — всегда найдется человек, в которого это попадет.
— Жанр спектакля вы определяете как трагикомедию…
— Это не я, это Шекспир так определяет. Все представления об исключительно трагической природе «Ромео и Джульетты» идут от фильма Дзифферелли, который был великим для своего времени, но породил кучу штампов. На самом деле эта пьеса написана Шекспиром очень смешно. Если мы внимательно прочитаем ее, особенно на английском, то увидим кучу грубостей, сальностей и шуток. И многие режиссеры активно используют в своих постановках не только трагедийные ноты, но и элементы комедии.
— Когда мы выходим за пределы канонов и привычных представлений, то сразу попадаем в область вольных трактовок, где героев уже невозможно воспринимать как просто несчастных юных влюбленных, а куда проще увидеть, скажем, в Ромео маленького мальчика с большими самолюбием, а в Джульетте — подростка с нестабильной психикой. А кто они, ваши герои?
— Жертвы обстоятельств, прежде всего. У Шекспира настолько глубокие, продуманные и многопластные персонажи, что в них есть все, остается только выбрать самое для нас интересное. Конечно, никто не отменял романтизм встречи Ромео и Джульетты. Конечно, у них все это происходит в первый раз. И, конечно, ребята у нас не играют 14-летних подростков, а играют чистые девственные души — в чем-то наивные, в чем-то простые и податливые. И да, они нестабильны. У Шекспира не бывает стабильных людей, они все у него вывернуты наизнанку. И «Ромео и Джульетта» не исключение, начиная с главных героев и заканчивая всей Вероной.
— Насколько актуальна сегодня борьба двух благородных семейств, которые измучили своей враждой целый город?
— Это было всегда, и еще неизвестно, тогда или сейчас, тема звучит актуальнее. Во времена Шекспира в этой вражде присутствовало хоть какое-то рыцарское благородство. Сегодня ничего подобного в войнах кланов нет. Конечно, если бы труппа «Первого театра» была больше, то у нас в спектакле появились бы батальные сцены, а у нас труппа небольшая. В «Ромео и Джульетте» заняты все парни и, к сожалению, не все девчонки. Но насколько могли, настолько мы эту войну кланов отразили. Как минимум, покажем городскую суету, где все за всеми подсматривают, подслушивают и все немножко шпионы.
— Когда спектакль для вас по-настоящему состоялся?
— Когда актеры его любят. Если актер любит то, что он делает, то эта любовь передается даже тем, кто сидит в зале и ни фига не понимает. У меня самого такое бывает на спектаклях. Вот Кирилл Вытоптов, замечательный режиссер, мой учитель и товарищ, после его спектаклей я понимаю, что ничего не понимаю, но мне понравилось и хочется прийти еще.
— А вам самому важно любить то, что выделаете?
— Да. Иногда бывает так, что не ты выбираешь пьесу, тогда остается найти то, что ты в ней полюбишь, и сделать так, чтобы тебе это самому понравилось. Иначе все будет бессмысленно. В этом тоже несправедливость нашей профессии: ты обязан получать удовольствие — иначе ничего не выйдет. Я знаю режиссеров, у которых на репетициях ад и унижение, все ходят мрачные и все друг друга ненавидят, а потом получается спектакль, который все считают успешным. Но для меня главная формула заключается в согласии и любви.
— На репетиционной площадке этот дзен не мешает?
— Главное, сразу сговориться, что мы делаем общее дело и идти к одной цели. А если вдруг все заиграются, кто-то должен сказать: «Так, всё, собрались и вперед». Я очень не люблю режиссёрский пафос. Некоторые, конечно, имеют право проповедовать, но не всегда и без фанатизма.
Юлия ЩЕТКОВА, «Новая Сибирь».
Фото Валентина КОПАЛОВА.
