В последних числах июня на площадке «Дома да Винчи» состоялся закрытый показ документально-художественного фильма «Люба», снятого творческой командой ГТРК «Новосибирск» к 200-летию со дня рождения Федора Достоевского. Фильм посвящен «сибирскому периоду» в жизни писателя — печально знаменитой ссылке по делу петрашевцев, которая стала серьезным испытанием в жизни гения, но парадоксально явила миру «писателя более крупного». О том, как Новосибирск связан с Достоевским, истоках загадочного названия ленты и главных театральных впечатлениях весны рассказывает автор идеи и сценарист «Любы» Елена Агамян.
— В первых кадрах фильма вы утверждаете, что, каждый город хотел бы иметь улицу Достоевского. В Новосибирске такая улица есть. И, очевидно, есть на то все основания?
— В Новосибирске очень много думающих людей, рефлексирующих и ищущих – себя, свое место под солнцем и место веры в себе. И, наверное, Новосибирск как город, в котором живут такие люди, имеет право знать о Достоевском несколько больше, чем позволяют школьные программы. Кроме того, у нас есть и формальное обоснование. В новосибирских архивах хранятся подлинные документы, свидетельствующие о том, что Федор Михайлович Достоевский венчался в Кузнецке со своей первой женой Марией Дмитриевной. Конечно, сложно соединить в голове сегодняшний Новосибирск и того самого гения, но если забыть про границы административных единиц, которые в течение двух веков неоднократно менялись, то все встанет на свои места.
— И все же подчеркнем, чтобы не ввести никого в заблуждение: в Новосибирске писатель никогда не был.
— Конечно, Достоевский никогда не был в Новосибирске, которого тогда просто не существовало, а предшествующее городу село Кривощеково насчитывало двести душ населения и не встречалось на его пути. Но наш регион полон мест, где ступала нога писателя или хотя бы ехало колесо коляски, в которой он сидел. На карте Достоевского отмечено семь городов: Омск, Тобольск, Кузнецк, Барнаул, Змиев, Тюмень, Семипалатинск. В Сибири писатель прожил десять из 59 лет своей жизни, а это на самом деле совсем не малый срок. Через этот период можно показать историю Сибири и страны, что мы, собственно, и сделали, рассказав в фильме о том, какие исторические процессы происходили в Российской империи до ссылки Достоевского и немного позже. Этот просветительский момент очень важен для нашей команды. Мы сознательно погружаем зрителей не только в литературно-филологический, но и исторический контекст.
— Что представляла Сибирь для Достоевского?
— Когда мы начали делать фильм о сибирском периоде в жизни писателя, неожиданно для себя выяснили, что многие жители Сибири обладают весьма поверхностными знаниями на эту тему. Кто-то слышал, что Достоевский был в ссылке где-то в Сибири, кто-то когда-то читал «Преступление и наказание». А между тем Сибирь стала для Федора Михайловича не только местом главного в его жизни испытания, которое он прошел и не был сломлен, но и местом силы, которую он впитал. Как точно заметила его дочь: «Он вышел из Омского острога писателем более крупным, чем вошел».
— Идея снять фильм связана с 200-летием со дня рождения писателя?
— Желание снять фильм возникло не к дате, а по настроению. Юбилейный год – чистой воды приятное совпадение. У меня даже есть точная дата и практически точное время, когда эта идея родилась, – 2 января 2021 года. Я собирала вещи в поездку и решила взять с собой двухтомник статей под редакцией Фрейда. У меня в этой книге как раз оставались две непрочитанные статьи. Открываю очерк, написанный немецким исследователем Иоланом Нейфельдом, начинаю читать и понимаю, что очень хочу снять кино, в котором бы жизнь Достоевского и ее влияние на произведения писателя рассматривалась бы сквозь призму психоанализа. Все эти инцестуальные связи, Эдипов комплекс, любовь к отцу, любовь к матери. Очерк Нейфельда, конечно, много критиковали, как, собственно, и сам метод психоанализа, но это совершенно необычный взгляд на судьбу писателя. Я бы так никогда своими глазами на Федора Михайловича не посмотрела. И вот я начинаю бегать по квартире и складывать в сумку все книги, которые касаются жизни и творчества Достоевского. Воспоминания Анны Григорьевны Сниткиной, второй жены писателя, исследовательские работы Юрия Ивановича Селезнева и так далее. Чуть позже к этой стопочке книг добавились мемуары дочери писателя – Любови Федоровны.
— Современники Достоевского оставили о Любови Федоровне не самые лестные воспоминания. Отрицательные эмоции вызвали и ее страдающие тенденциозностью мемуары. А как восприняли ее вы?
— У меня сложилось впечатление, что Любовь Федоровна всю свою жизнь посвятила тому, чтобы примерить на себя страдания Достоевского, нести этот тяжелый крест и уже через свои страдания мстить всем тем, кто обидел ее отца. Жила она во Франции и умерла от белокровия, не дожив до шестидесяти лет. Она всю жизнь ненавидела первую жену своего отца, высказывалась о ней в оскорбительном тоне, ревновала его к ней, и это было, конечно, удивительно, ведь, по сути, она ненавидела мертвого человека: когда Люба родилась, первая жена Достоевского уже скончалась.
— И все-таки ваш фильм называется «Люба» …
— Каждый автор фильма, книги или статьи имеет право на субъективность. На меня книга дочери писателя произвела очень глубокое впечатление. И мне захотелось, чтобы об этой женщине узнало, как можно больше людей. В общественном сознании дочь Достоевского навсегда осталась маленькой девочкой, а ведь то, что она прожила определенную жизнь и пыталась донести до нас все свои противоречивые и тенденциозные мысли, тоже имеет значение. Мы можем закрыть глаза и сделать вид, что ее не было, но ведь она была. Не соседка Достоевского или его соратница, а плоть от плоти. И мне захотелось, чтобы эта плоть заговорила. Заговорило то, что является физическим и духовным продолжением писателя. Мы знаем, что со смертью жизнь писателя не заканчивается, но забываем о том, что она продолжается не только в его произведениях, но и в его потомках. В фильме совсем немного прямых цитат из книги Любови Федоровны, но ее эмоциональная экзальтированность присутствует. Наша Люба раздражает зрителей, как было и при жизни. Если хотите, наш фильм – это реабилитация Любы. И Маша Жаворонкова, которая сыграла у нас главную героиню, справилась со своей задачей просто замечательно.
— У актрисы, исполнившей роль Любы, очень необычная внешность. Как вы нашли свою героиню?
— Маша – профессиональная актриса, в этом году она получает диплом Новосибирского театрального института. Прежде чем приступить к съемкам, мы обратились к педагогу и мастеру курса Андрею Владимировичу Бутрину. Он пригласил нас в учебный театр, показал спектакль, в котором работают его студенты, и мы смогли найти сразу трех претенденток на роль. По словам Андрея Владимировича, они все были готовы воплотить этот образ на экране. Дальше мы провели второй телевизионный кастинг. Дали девушкам текст сценария и посмотрели, как к ним относится камера. И Маша Жаворонкова единогласно одержала победу. Зрители могут воспринимать созданный ею образ по- разному, но нам было очень комфортно работать с Машей. Она очень трепетно относилась к тексту, в котором мы соединили нашу современность и эпоху Достоевского. Приняла его даже не как данность, а будто впитала в себя. Когда Маша произносила текст на съемочной площадке, нам всем казалось, что она пришла из тех времен. И слова ее шли не из памяти, выучившей текст, а откуда-то изнутри.
— Внешне Маша похожа на Любу?
— Нет, я специально не показывала художественному совету фотографию Любы, чтобы не было соблазна подобрать типаж. По забавному стечению обстоятельств наша актриса оказалась похожа на режиссера нашего фильма – Тамару Саралидзе. У Маши действительно необычная внешность. Она очень красива, но при этом в кадре может быть по-артистически ужасной. Ей подвластна вся палитра красок.
— Главный упрек, который ставят Любови Федоровне, это то, что она писала об отце, почти не зная его: когда ее знаменитый отец скончался, девочке было всего 11 лет. У вас не было соблазна ввести в фильм реальных родственников Достоевского?
— Это был бы самый тривиальный путь. Уже после того, как сценарий нашей «Любы» был написан, мы посмотрели очень много документальных фильмов о жизни Достоевского. И почти все документалисты прослеживают связь писателя с его потомками. Они, кстати, живут в Петербурге такой дружной бандой. Встречаются, общаются, играют на всех мыслимых и немыслимых инструментах, а правнук писателя водит трамвай. Внимание к ним – это правильно и хорошо. Но все это уже было сделано до нас, да еще и неоднократно. Так что мы могли себе позволить пойти своим путем.
— В вашем фильме есть еще один персонаж, который приковывает к себе внимание, и наверняка вызовет у зрителей вопросы относительно трактовки образа, — это Петрашевский. У вас он эксцентрик, «дурак, актер и болтун», как его называл Достоевский. А сознанием обывателя, воспитанного на школьной программе, Петрашевский воспринимается солидным политическим деятелем.
— В нашем фильме роль Петрашевского исполняет студент НГТИ Сергей Смелых. Он играет настоящего трикстера, в некотором роде шута, что, как мне кажется, не противоречит действительности. Петрашевский был очень умным, эрудированным, образованным человеком, но всегда перетягивал одеяло на себя. Его и политическая борьба как таковая не интересовала, хотя именно за политические взгляды пострадали его последователи. Он просто стремился привлечь к себе внимание любыми способами. Даже в иркутской ссылке он все время эпатировал, поднимал крестьянские бунты и служил центром притяжения. Петрашевский сыграл огромную роль в жизни Достоевского. В период смятения и сомнений писатель прислонился к нему, как прислоняются к лидеру секты люди, ищущие в жизни точку опоры.
— Вы сознательно наделяете в своем фильме Петрашевского чертами Достоевского?
— Если вы сравните портреты Достоевского и Петрашевского, вы увидите сходные черты. У них даже в днях рождения всего-то и было, что два дня разницы. Но в сходстве этом не было ничего удивительного, ведь, что собой внешне тогда представлял молодой человек двадцати четырех лет? Окладистая борода и «дума на челе». Мыслительные процессы, которые происходили в их головах, отражались на лицах. Они выглядели, как молодые старики, и зачастую были очень друг на друга похожи. Конечно, мы утрируем это сходство. В нашем Петрашевском есть немного Достоевского – смелого и дерзкого.
— Пожалуй, это не самые распространенные эпитеты в адрес Достоевского.
— Просто в восприятии людей, поверхностно знакомых с творчеством писателя, Достоевский – угрюмый и депрессивный тип, который не знает, что такое юмор, шутка и сарказм. На самом деле это не так. Если мы почитаем его рассказы до острожной жизни, мы поймем, что перед нами человек богатого чувства юмора. Но жизнь в Сибири его изменила. Отняла у него молодость. Один из петрашевцев, который находился с Достоевским в Омском остроге, вошел туда молодым человеком, а вышел глубоким стариком с физическими увечьями. То, что его сломило и в конечном счете убило, Достоевского взрастило как писателя.
— Если говорить о тяготах, в вашем фильме дочь Достоевского, путешествуя по сибирским следам отца, носит громоздкие кандалы, которые очень отличаются от тех, что мы привыкли видеть в кино и на картинах. В голове не укладывается, что писатель носил такие же, как самый последний преступник и злодей. Или для него были сделаны послабления?
— Те кандалы, которые мы обычно себе представляем, назывались цепными. Но узники Омского острога носили другие кандалы – ножные. Они состояли из четырёх железных прутьев в палец толщиной, которые прикреплялись к поясному ремню и одевались под верхнюю одежду. Весили они от четырех до шести килограммов в зависимости от роста узника. Кандалы не снимались никогда. Даже на тюремных госпитальных койках больные лежали в них. Сбежать было невозможно. Металлические ободы стирали щиколотки в кровь и, чтобы уменьшить трение, каторжники обматывали железо свиной кожей. Расковывали кандалы, когда человек умирал или выходил на свободу. Достоевский не был исключением. Он носил кандалы все четыре года каторги и подробно описал их в «Записках из Мертвого дома». Наша пара не аутентичная, но создана по образу и подобию. По нашему заказу мастера сделали чертежи, опираясь на образцы кандалов в Музее Достоевского, и мы заказали у кузнеца экземпляр для съемок.
— Важной частью вашего фильма стал спектакль «Идиот» новосибирского театра «Старый дом» в постановке Андрея Прикотенко. Как возникла идея совместить два вида искусства?
— Как каждый уважающий себя город мечтает об улице Достоевского, так каждый уважающий себя театр имеет желание ставить произведения Достоевского. И это большая смелость: сложно представить более востребованного русской сценой писателя. Спектакль «Старого дома» – это явление. И, даже не видя его, я понимала, что фрагменты «Идиота» станут украшением нашего фильма. Признаюсь, премьеру спектакля я пропустила. Потом была пандемия, и мне удалось попасть на показ, когда работа над сценарием уже шла. И знаете, это была судьба и знак. Спектакль мог абсолютно не лечь на наш фильм. В конце концов, в городе идут и другие спектакли по Достоевскому, но меня тянуло именно в «Старый дом». И я поняла, почему. Когда я приступила к написанию сценария, я думала о том, что наш Красный проспект – огромное зеркало, в котором отражается реальность. Мне хотелось, чтобы и в фильме все отражалось, перекликалось, а пространства преломлялись и находили себе продолжение. Каково же было мое удивление, когда я пришла на «Идиота» и увидела, что зеркальное пространство – одно из главных визуальных решений этого спектакля.
— У «Старого дома» очень маленький зал, неудобный для работы команды кинематографистов. Съемки проходили в режиме обычного показа? Или вы присутствовали на репетициях?
— В «Старом доме» все с огромным уважением отнеслись к тому, что мы делаем. Я очень благодарна режиссеру спектакля Андрею Прикотенко, который не только разрешил нам провести съемки, но и выступил в качестве интервьюента, его помощнице Марии Куриленко и артистам. Для них наша съемка была невероятно энергозатратной. Нам нужно было отснять пять сцен в день показа спектакля, потому что декорации «Идиота» очень сложные, требуют долгой установки и решить вопрос мимолетом как-нибудь в другой раз просто не получилось бы. Четыре сцены специально для нас артисты сыграли перед началом спектакля, а финальную сцену повторили на камеру после того, как отыграли весь спектакль на зрителя. Нагрузка была колоссальная, и я просто снимаю шляпу перед тем, что совершили артисты. Со своей стороны мы постарались сделать так, чтобы сцены из спектакля не стали просто иллюстрирующим материалом. Мы внедрили фрагменты спектакля в ткань фильма. Они органично вошли в сюжетную канву и стали естественным продолжением и важнейшей частью нашей ленты. Я не малахольный человек. Много чего видела в жизни, но в финале «Идиота», я не могла аплодировать – так болело сердце.
— Еще один незримый герой фильма – голос автора за кадром. Он принадлежит исполнителю роли Ипполита Терентьева в спектакле «Идиот» и обладателю «Золотой маски» Тимофею Мамлину. Чем продиктован ваш выбор?
— Работая над фильмом, мы сознательно ушли от популярного приема реконструкции событий. Мы никого ни в кого не переодевали. Даже когда в первых кадрах появляется Люба и проходит сквозь зеркало времени – это не маскарад, а ироничный фрагмент ввода в историю. Именно поэтому в этих сценах звучит закадровый голос Тимофея Мамлина. Мне кажется, он уже в родильном доме кричал очень саркастично и иронично, поэтому, когда я услышала в спектакле его голос, сразу поняла, что этот человек должен быть голосом нашего фильма.
— Вы автор идеи и автор сценария фильма. У вас в голове свое видение и своя концепция. А режиссер имел шанс поспорить с вами на площадке в плане решений?
— Сразу скажу, если бы наш режиссер Тамара Саралидзе в один прекрасный момент долгих угоров не согласилась делать со мной эту работу, я бы вряд ли взялась за написание сценария именно в той эстетике, в какой создана наша «Люба». Сценаристу легко. В своей голове он может изобразить все, что угодно. И ручка, и клавиатура все стерпят. Но телевиденье не книга. Оно требует визуализации, причем достаточно современной, потому что зритель сегодня насмотрен и избалован. И я благодарна Тамаре за современность визуальных решений. Кроме того, мне было очень важно найти такого режиссера, который принял бы мою идею на 99 процентов и захотел работать с этим материалом. Мы с Тамарой туго шли. Далеко не всегда находили взаимопонимание и сейчас над этим шутим и смеемся. Есть такая примета: если между сценаристом и режиссером на площадке не пробежит жесткая искра, то ничего хорошего не выйдет. У нас не было единодушного мнения по поводу решения всех сцен. Мы спорили и искали компромисс, который бы работал на идею, а не на перетягивание одеяла на себя. В силу возраста и опыта мне легче всего было настоять на своем и взять все на откуп. Но у Тамары сила сопротивления в такое количество омов, которого достаточно, чтобы не идти на поводу у сценариста.
Юлия ЩЕТКОВА, «Новая Сибирь»
Фото из архива съемочной группы фильма «Люба».
