XII Транссибирский арт-фестиваль многократно удивлял. Новосибирская публика познакомилась с восходящей звездой (говорю без всякого преувеличения) Федором Безносиковым. Тридцать два года (только исполнилось), четыре года за дирижерским пультом. Я многое видел и слышал, но взлет ракеты или старт скоростного болида за дирижерским пультом мне ни видеть, ни слышать не приходилось. Полная погруженность в музыку. Казалось, взорвись в зале сверхновая звезда, он бы это не почувствовал. Безграничная энергетика, которую он буквально выплескивал в зал. И безупречное исполнение сложнейшего Бернстайна и Стравинского. Зал вел себя, как молодежь на концерте рок-звезды. Или болельщики на хоккейном матче. А накануне мы сидели и говорили с дирижером или с музыкантом.
— Вы в настоящее время себя кем больше ощущаете — дирижером или музыкантом?
— Честно говоря, хочется все-таки надеяться, что я совмещаю в себе два этих понятия. Но если выбирать, то для меня вообще занятие дирижированием — это именно продолжение музыкантского пути. Поэтому, наверное, я скажу, что больше ощущаю себя музыкантом, просто в данный момент реализую свое музыкантское нутро именно через дирижирование. Дирижирование — это просто инструмент, через который я как музыкант могу воплощать себя в музыке.
— Скажите, а вот тот фрагмент своей жизни, тот период, когда вдруг вы решили, что не вечно сидеть со скрипкой? Вот этот момент вы помните?
— Очень хорошо помню все стадии принятия такого решения, ведь, скажем так, я, в принципе, почти всю свою жизнь думал об этом. Еще с детства мне мой детский педагог говорил о том, что мне надо быть дирижером, видимо, обращая внимание на какие-то мои лидерские ансамблевые качества и общие музыкальные данные. Я даже не знал, кто такой дирижер, но уже тогда это слово появилось в моей жизни. Потом, когда в юношестве я в первый раз сел в оркестр, меня поразила, захватила симфоническая музыка, я стал ее много слушать. И потом, когда я поступал в консерваторию на скрипку, уже были мысли о том, чтобы, может быть, вместо скрипки поступить на дирижирование. Но я тогда рассудил, что еще рано. Оглядываясь назад, я думаю, что рассудил тогда совершенно правильно, нисколько не жалею о принятом решении. Учеба, совершенствование скрипичной игры, а позже и работа в оркестре меня тогда полностью захватили, увлекли, но мысли о дирижировании я не оставлял никогда.
— А когда вы в четыре года начали играть на скрипке, это было ваше желание или желание родителей?
— Родители у меня по маминой линии все музыканты, мама скрипачка, бабушка дирижер-хоровик, а дедушка играл на балалайке и был дирижером народных оркестров. К тому же у меня есть старший брат виолончелист, он уже играл на виолончели к этому времени. Поэтому вполне очевидно, что решение обучать меня музыке было продиктовано желанием родителей, единственное, что я сам выбрал, так это свой инструмент. Моя мама была изначально против скрипки, она, будучи детским педагогом, знала, что этот инструмент требует усидчивости, терпения, а я в детстве был очень непоседлив. Сейчас я гораздо более дисциплинированный во всех смыслах, а тогда меня усадить что-то делать дольше пяти минут было сложно. И мама меня умоляла, чтобы я пошел на что угодно, кроме скрипки. Но когда меня привели на отчетный концерт в школу, где тогда преподавала мама, я вышел и сказал, что буду играть на скрипке и только на ней. Мама устала сопротивляться. Так все и началось.
— А когда нужно, чтобы музыка просто шла фоном, вы какую музыку слушаете?
— Вообще, я большой меломан, слушаю все и под настроение. Конечно, я слушаю много классической музыки, но иногда хочется послушать и другую музыку. Слушаю много как русской, так и зарубежной музыки, современной и старой. В детстве и в подростковом возрасте, например, любил русский рок какой-то такой старой волны. Я очень любил «Кино» и все их песни пел под гитару. А вообще одна из моих самых любимых групп, которая меня вдохновляла во многом в классической музыке, — это группа Radiohead. Для меня это очень важная группа, именно творческий путь Тома Йорка, их композитора и идейного лидера. Его бесстрашие перед изменением собственного стиля, непрестанный поиск новых средств выразительности: например, решение на пике популярности отойти от акустического звучания в пользу электронных инструментов. Вместо простого тиражирования собственного успеха он — напротив — отказывается даже от звучания своего собственного голоса, видоизменяя его компьютерными эффектами. Да, где-то получилось более удачно, где-то менее. Но мне важен сам путь и те идеи, которые за этим стоят.
— Какой у вас любимый альбом группы? OK Computer?
— Мне он очень нравится, но я не могу не отметить важность следующего альбома Kid A. Выпустив сверхуспешный OK Computer, они полностью изменили свой стиль в следующем же альбоме. Так что я считаю, что самый важный их альбом — это Kid A, потому что это показывает, насколько они масштабные музыканты. А ОK Computer это просто самый любимый, да.
— А Muse?
— Некоторые песни Muse я люблю, но все-таки это уже ближе к поп-рок, они проще. Это уже из разряда групп, которые, мне кажется, стали заложниками своего стиля и успеха. Oasis я люблю некоторые песни, да. «Нирвану» я очень много слушал в подростковом возрасте. Вообще, меня всегда поражала идея, что гранж — это такая музыка, для которой как бы ничего не надо.
— Кроме гаража для репетиций.
— Вот да, есть две гитары, ударная установка и гараж для репетиций. Дальше дело харизмы и смелости. В России тоже есть группа, «гаражное» звучание которой не помешало ей стать культовой. Это «Гражданская оборона».
— А в классической музыке вы играли много в квартетах, в камерных составах играли, у Спивакова четыре года проработали музыкантом. И потом вдруг стали дирижером. И в свои 32 года вы в одном из старейших музыкальных театров имени Станиславского и ставите там балет. Уже три балета. А почему балет?
— Неисповедимы пути. Во-первых, я вообще могу сказать, для меня театр оказался порталом в другое измерение. Потому что, вы правильно сказали, я всю жизнь играл на скрипке, интересовался симфонической музыкой, конечно, знал балетную музыку, знал оперы, но знал их с музыкальной точки зрения, никогда не касался специфики именно театральной жизни. И я, собственно, попал в театр, и для меня открылся совершенно новый мир. Я начал работать там как ассистент по приглашению своего педагога Феликса Павловича Коробова. И первой такой работой стало участие в постановке «Риголетто». Потом были первые дебюты со спектаклями, приглашение в штат театра, а потом и первые работы в качестве дирижера-постановщика балетных спектаклей. Первым был одноактный балет на музыку Настасьи Хрущевой, написанный для камерного ансамбля, но с дирижером, потому что музыканты находились в яме и нужна была синхронизация с танцорами. Это был небольшой балет, поставил его хореограф Павел Глухов. А уже на следующий сезон Максим Севагин, художественный руководитель нашего балета, предложил мне осуществить большую премьеру спектакля «Снежная королева» на музыку Четвертой, Пятой и Шестой симфоний Чайковского. Это большая двухактная история. В этом году я поставил уже третий балет, на этот раз со Славой Самодуровым. Он называется «Перигелий», музыку к нему написал замечательный современный композитор Владимир Горлинский. Все эти работы мне очень дороги, они были для меня очень интересными и вдохновляющими.
— А Новая опера когда возникла?
— Новая опера возникла три года назад. Когда меня туда пригласили, я только второй год занимался дирижированием. Антон Александрович Гетьман и Валентин Урюпин, который тогда был главным дирижером театра, пригласили поучаствовать в небольшом концерте на Крещенском фестивале. Тогда мы исполняли музыку двух выдающихся немецких авторов — Циммермана, которого очень ценю, и Брукнера. Брукнер был представлен очень интересной версией Седьмой симфонии для камерного состава, которую сделали ученики Шёнберга, среди которых был Ханц Айслер, по его заданию. Концерт тогда вел Ярослав Тимофеев, он очень точно сказал о том, что если Седьмая симфония Брукнера — это такой большой готический костел, то камерная версия — это, скорее, макет костела, к которому можно подойти и посмотреть на него с близкого расстояния со всех сторон, рассмотреть разные детали. Конечно, полного впечатления, как от симфонии в симфоническом составе, ты не получишь, но ты можешь увидеть, как эта музыка сделана и из чего она соткана более наглядно, потому что все главные элементы сохранены. После этого у меня сложились очень добрые отношения с этим театром. Уже на следующий сезон мы исполнили там российскую премьеру грандиозной оратории Шмидта «Книга за семью печатями», которую вообще не исполняли в России никогда, хотя музыка написана в 1939 году, а также на следующий год я участвовал в постановке оперы Вагнера «Летучий голландец» в качестве второго дирижера.
— А «Летучий голландец» Вагнера как возник?
— Филипп Чижевский, который был дирижером-постановщиком этой оперы, предложил мою кандидатуру, а театр ее поддержал. Для меня это было очень важно и ответственно, я очень благодарен за этот опыт и за возможность дирижировать спектакли с этой музыкой. Вагнер для меня очень особенный композитор. Может быть, не самый любимый, потому что сердце занято Малером, но я могу сказать, что Вагнер — это очень важный для меня композитор и человек искусства.
— Какие работы Вагнера вам особенно нравятся?
— Для меня самая важная вещь в его репертуаре — это «Смерть Изольды». По моему мнению, это главная ария в зарубежной оперной музыке, это просто откровение. Человек, пользуясь теми же инструментами, что и все остальные, то есть музыкальным письмом, нотами, голосом, показал, как можно с помощью этих инструментов достигнуть не просто катарсиса, а буквально телепортации в другую вселенную. Как это вообще возможно? Даже сейчас я это говорю, а у меня мурашки по телу, потому что каждый раз, когда я это слушаю или тем более дирижирую эту музыку — доводилось уже дирижировать ее отдельно в концертах, — каждый раз меня выворачивает наизнанку. Потому что в тот момент, когда у нее в середине арии, в тексте происходит это преломление реальности, когда она начинает говорить о том, как ее окружают звуковые волны, как эти волны потом сносят мир вокруг нас, в этот момент я и сам ощущаю нечто подобное. Для меня в этот момент реальность становится иллюзией, а иллюзия реальностью.
— В операх Вагнера, в «Летучем голландце» в частности, много хоровых номеров. Для вас есть отличие дирижировать оркестром или хором?
— Отличие, безусловно, есть и в самом дирижировании, и в репетиционном процессе. Но поскольку я сразу начал с первого курса работать ассистентом именно в театре, то моя основная деятельность там была проводить, например, рояльные репетиции, а на них хор задействован довольно часто. Так что практика дирижирования хором началась почти сразу. И впоследствии я много работал с хором и на своих выступлениях. В Новой опере, когда мы делали ораторию Шмидта, это вообще, можно сказать, оратория для хора с оркестром, там сложнейшие хоры. В театре Станиславского я дирижировал концерт русской хоровой музыки к юбилею Рахманинова, тогда мы исполняли три русские песни Рахманинова, кантату «Весна» и поэму «Колокола». Так что опыта уже довольно много, и чувствую я себя с хором уверенно.
— Бернстайн, Стравинский. Они тоже из числа ваших любимых композиторов?
— Стравинский, безусловно, один из самых любимых. Но поскольку вы спрашиваете именно о нашей программе на Транссибирском фестивале, то тут простая история. Руководство фестиваля пригласило меня на этот фестиваль в Новосибирск исполнить Серенаду Бернстайна с Павлом Милюковым, то есть она изначально была в программе. Мы уже исполняли это сочинение с Павлом этой осенью с ГАСО им. Е. Светланова, и это правда замечательный опус, очень редко исполняемый скрипачами. Мне предложили подобрать увертюру и второе отделение к данному сочинению. Увертюру я определил сразу — к оперетте «Кандид», также Леонарда Бернстайна, это логично. А вот когда я начал думать про второе отделение, я отталкивался от желания сделать так, чтобы отделения были созвучны друг другу, подходили по стилю письма. Я люблю, когда программа выстраивается в какое-то цельное звуковое высказывание. Так возник Стравинский и его веселая русская «Петрушка». Я посчитал, что именно «Петрушка» по характеру, по звучанию будет наиболее подходить. Вообще, все три ранних балета Стравинского гениальные, хотя «Петрушка» по форме еще не такой совершенный, как «Весна священная», которая является абсолютным шедевром, в ней просто нет ни одной лишней ноты, все написано и работает блестяще, идеально. «Жар-птица», наверное, самый теплый из этих балетов, поскольку он первый, это просто такой невиданной силы талант разлился на партитуру. Я люблю их все три, каждый по-своему.
— Какая у вас любимая часть Пятой симфонии Малера?
— Если выбирать одну часть пятой, то Адажиетто, даже не буду тут ничего выдумывать. А вообще, моя любимая часть из всех Малеровских симфоний — это финал Девятой, потому что он со многим примиряет в жизни.
— Мне ваши музыкальные пристрастия до конца не понятны.
— Я искренне люблю музыку во всех ее проявлениях, от Баха до музыки, которая пишется прямо сейчас. Без пробелов, без исключений. Тем не менее это не значит, что я не разделяю музыку, и что для меня все «помазано» одной краской. Я искренне погружаюсь в любую музыку, которую исполняю, стараюсь изучить ее и ее контекст досконально, и, естественно, во время погружения в эту музыку ты начинаешь ее любить, ты начинаешь ее понимать, она становится частью тебя. Есть просто композиторы, которых мне сложнее понять, вернее даже сказать, сложнее понять язык, на котором они говорят, а есть композиторы, которых я понимаю быстрее, иногда, можно сказать, что сразу. В этом разница. Но это не значит, что я отказываюсь играть композиторов, которых мне понимать сложнее, потому что как раз этот поиск точек соприкосновения и создает пространство для роста. Всегда можно просто ограничиться несколькими авторами, которые тебе близки, которые тебе нравятся, играть только их. Но каждый раз, когда я выходил из зоны комфорта и брал сочинения, которые мне на первый взгляд казались какими-то не до конца понятными, то потом в процессе они для меня раскрывались порой самыми неожиданными смыслами и красотой воплощения этих смыслов. Просто я уже начинал понимать язык и символизм, которым пользовались эти авторы.
— Значит, из зоны комфорта, да?
— Да, иногда лучше быть в этом смысле гибким, во имя любви к музыке и истории ее развития, проявления в самых разных формах. Но, конечно, у меня есть, скажем так, какой-то пласт музыки, который я вряд ли буду дирижировать. Но он уже находится на стыке классической и популярной.
— Сейчас вы работаете с двумя уважаемыми театрами, дирижируете в театре. Или все-таки к концертной деятельности у вас есть большая склонность?
— Как и в случае репертуара, я быстро переключаюсь и быстро погружаюсь, получаю удовольствие и от дирижирования балетов, и от дирижирования оперных спектаклей, и, конечно, от симфонической деятельности, концертной. Могу сказать, что, конечно, меня как музыканта все равно больше всего привлекает симфонический репертуар, некая сфера непрограммной чистой музыки. Просто потому, что симфония зачастую лишена явного сюжета и явной драматургии. Ты эту программу, внутренние смыслы симфонии, можешь либо разгадать, либо сам придумать, ты можешь их почувствовать, можешь уловить их в каких-то деталях, ты можешь создать мир внутри конкретного сочинения, в котором ты существуешь. Конечно, в опере, безусловно, ты тоже ведешь драматургию, ты занимаешься вопросами формы, занимаешься вопросами музыкального наполнения, энергетики, звучания, тембров. Но в опере уже, так или иначе, заявлен сюжет, заявлена программа, и это тебя немного ограничивает, по крайней мере, в блужданиях по чертогам своего разума и фантазии.
— Супруга у вас тоже музыкант?
— Да, флейтистка. Она тоже из музыкальной семьи.
— Вы, как я понимаю, первый раз работаете с Вадимом Репиным и Олегом Белым?
— Да, первый раз. И я очень благодарен Вадиму Репину и Олегу Белому за то, что я здесь нахожусь и имею возможность, благодаря этому фестивалю и приглашению, познакомиться с Новосибирским академическим симфоническим оркестром и с замечательной новосибирской публикой. Я каждый день, находясь здесь, после репетиций хожу на концерты, получаю большое удовольствие и вдохновение. Любой фестиваль, тем более такой крупный, как здесь, — это большой форум, куда приезжает много талантливых музыкантов. И быть частью этого — большая радость.
Александр САВИН, специально для «Новой Сибири»
Фото Евгения ИВАНОВА
Ранее в «Новой Сибири»:
Юрий Башмет, «Солисты Москвы» и Игорь Костолевский на площадке «Транссиба»
Сибирский фестиваль академической музыки пройдет в пяти городах осенью
