Театр «Глобус», объявивший в юбилейном сезоне стахановский план в одиннадцать премьер, выпустил третий спектакль за осень. В камерном пространстве малой сцены появилась «Олеся» — бережная по отношению к одноименной повести Александра Куприна версия знаменитого сюжета в изложении режиссера Сергея Захарина. Публику ждет почти два часа погружения в так и непознанный нами мир, где встреча с чувствами сопровождается суровыми испытаниями, а приглашение на счастье оборачивается проводами иллюзий.
Чтобы пересчитать кинопрочтения повести Куприна, кажется, хватит пальцев одной руки. Экранизации с космическими красавицами в заглавных ролях мелькнули почти что беззаконной кометой. Советская оставила в памяти загадочный образ лесной отшельницы Людмилы Чурсиной и атмосферные полесские пейзажи, а самая знаменитая, шведско-итало-французская, явила миру 17-летнюю Марину Влади, которой стали подражать миллионы юных дев и в которую тотчас заочно влюбился Владимир Высоцкий. Выросший из кинематографической истории жизненный сюжет с трагической развязкой несколько заслонил собой не только литературный первоисточник, но и красивый завиток в биографии Куприна.
На исходе века писатель приехал в украинское Полесье выращивать табак, а вместо большого рубля увез в чемодане рассказы и повесть, в основу которой легли наблюдения за собой, местными жителями и мимолетная встреча с тамошней колдуньей. Звали девушку Соломия, была она удивительной красавицей и ворожеей, гадала на картах, снимала порчу, однако в отличие от запечатленной на бумаге Олеси с барином никаких отношений не строила, жизнь прожила спокойную, долгую и отношения с соседями имела вполне благополучные, охотно пользуя поселение плодами своей практической магии.
Сценическая жизнь «Олеси» если и не кипит обилием ярких интерпретаций, то может похвастаться стабильным и регулярным обращением. Сложно найти тот театральный город, где романтическая повесть Куприна не взошла бы на подмостки государственной, независимой или, что много чаще, любительской площадки. И все же в Новосибирске кудесница леса давным-давно не применяла свое колдовство на зрителях.
Исправить ситуацию решился театр «Глобус». В последнюю декаду ноября на малой сцене прошла премьера спектакля «Олеся» режиссера и хореографа Сергея Захарина и художника Лилии Хисматуллиной. Получилась атмосферная история о любви и жестокости, верности и предательстве, предельно понятном и непознанном, о сопряжении двух миров, влекущих за собой нарушение естественного хода вещей: мир окончательно разорван, счастье невозможно, а разбитое вдребезги сердце продолжает считать года, не нуждаясь ни в воронах, ни в кукушках.
Непроходимые леса и болота Полесья, условно воплощенного деревянными подмостками и скользящими по штанкетам канатами грубой вязки, превращаются в мистическое пространство, где романтическое мироощущение подпитывается энергией трагедийного накала и чуток инфернальщиной, христианское (в самом сумеречном своем — народном изводе) переплетается с языческим и закручивается в такой крепкий узел, что суеверный страх перед Богом становится едва ли отличим от страха перед Лихом и Роком, первобытная натура легко оборачивается варварством, бунтарство непременно заканчивается разъедающей душу тоской, а единственное живое движение сердца случается только у тех, кто остался в гармонии с природой, отказавшись перерезать пуповину.
В мрачных тонах глобусовской «Олеси» нет «вдохновенного воздуха высоких чувств». Закуток империи, куда занесло праздного барина Ивана Тимофеевича (Александр Липовской), неприветлив, сер и откровенно скучен. Жизнь здесь гаснет, как спичка на ветру, да играть с огнем опасно (не останавливает). Крестьяне, обряженные в просторные холщовые одежды, как и положено, мрачны, косматы и дики. Узки умом и легки на расправу. В их обрядах и игрищах, застроенных в массовых пластических сценах, мало «живой жизни» и много ритуала, который они исполняют истово, энергично, нимало не заботясь в своем коллективном бессознательном о смысловой составляющей действа. Хором воздают должное почтение алтарю, хором забивают гвозди в пятки конокраду, хором погружаются в повседневность, хором гуляют, хором хоронят, хором же забрасывают камнями проклятую «ведьмаку», проявляя поразительно твердокаменную жестокость.
Если городской житель Иван Тимофеевич и верил, точно Куприн, в то, что стихия человеческих чувств — это стихия добра, то успел убедиться в несостоятельности подобных представлений. Впрочем, постигшее героя разочарование вряд ли принесло серьезные изменения в его характер (точнее бесхарактерность, присущую «положительным героям» тогдашнего времени и литературы, и в том числе Ивану Тимофеевичу, продолжившему традицию «русского человека на rendez-vous»), как и встреча с Олесей, подарившая взаимное притяжение и огромную дистанцию, но только не перерождение личности.
Главная находка спектакля — Олеся в исполнении Алины Юсуповой. В багаже актрисы не так много больших ролей, хотя, конечно, стоит вспомнить «Одну абсолютно счастливую деревню», где Алина, кажется, впервые предстала исполненной внутренней силой драматические героиней. В новой постановке «Глобуса» артистке повезло войти в стихию в хорошем смысле старомодной литературы, черпать для роли столько, сколько душе угодно, и не иметь — salva venia — соперников: спектакль выстроен таким образом, что все другие герои истории превращены в фон и почву, сквозь которую прорастает этот окруженный таинственностью лесной цветок.
Олеся Алины Юсуповой меньше всего ослепительная красавица, двигающая сюжет в сладко-мелодраматическую сторону. Она — стержень и сила, буквально «луч света в темном царстве», что настойчиво подчеркивает световое решение спектакля, озаряя через героиню сплошную сумеречную зону сценического повествования. Искренняя, наивная, живая, естественная. Дикарка? Зверек? Да. Легкая, звонкая, пугливая, как зяблики, которых ей удалось приручить и никогда не удастся привадить ее возлюбленному. Но прежде всего молодая женщина. Встреча с Иваном Тимофеевичем открывает девушке интимно-сокровенное, проясняет ее природу, естество, выуживает на просвет глухого леса женское начало.
Олеся «купается» в своих ощущениях, расцветает, наливается жизненными соками, радуется новым негаданным чувствам, как будто одобренным за невозможностью предотвратить вечно бухтящей под нос заклички бабкой-Мануйлихой (Наталья Тищенко). Конечно, кокетничает — неумело, но мило, нежно морочит голову, играет, припугивает (не лжет, порой страшится самое себя) и манит-притягивает своими чарами. Городская барышня попросила бы написать в альбом, а Олеся водит нехожеными тропками, учит слышать лес, заговаривает кровь, раскладывает на картах «трефовую даму», загодя предвидя коварное скрещение судеб.
И все же юная «ведьмака» не менее дремуча, чем ее бывшие соплеменники. Девушкой так же движет бессознательная вера, но в отличие от источника, формирующего поведенческие паттерны крестьян, она не несет в себе тупой ярости и невежественно-разрушительной силы. В приступе вынужденного откровения Олеся признается, что «уже с самого рождения моя душа продана ему», однако отнюдь не дьявол ее религия, а неразрывно взаимосвязанные и предопределенные явления жизненного мира. И вся эта могущественная сила явлена в спектакле персонажем в красном, условно названном Лирником (Владимир Алексейцев), который спокойно (пожалуй, даже равнодушно) и безмолвно вершит судьбы. Он нигде и везде. Оберегает, остерегает, выхаживает, прокладывает пути-дороги. Охраняет великую тайну. Совершает таинство. Толчет в ступе чей-то жребий. Плетет нить судьбы. Завязывает кармические узлы, обрывает невидимые людскому глазу связи.
Олеся, прочно вписана в свою среду обитания (в сценографии лесная избушка отшельниц ловко оборачивается храмом, а дощатые стены — алтарем, так что в естественном рисунке древесных волокон то ли чудятся, то ли кажутся угрюмые, потемневшие от времени лики святых). Ее совершенно невозможно представить не то что в городе, даже за пределами мерцающего магией леса. Если бы у Ивана Тимофеевича была в сердце хоть капля храбрости и безумия, он мог бы увезти свою Олесю, как Печорин умыкнул Бэлу, и кончилась бы история не расставанием и тихой грустью, а самой настоящей трагедией. Олеся бы обрыдла, опостылела, стала препятствием, позором и обузой — и эту проблему ей, как сильной женщине, пришлось бы решать самой, и весьма радикально.
Но ничего такого не произошло. Не только видя перед собой проторенный картами путь, но и понимая исход и дисгармоничность отношений, Олеся покоряется судьбе. Когда Иван Тимофеевич на голубом глазу с бодрой убежденностью идиота транслирует возлюбленной совершенно сексистскую позицию о том, что мужчина может позволить себе атеизм, а «женщина должна быть набожна без рассуждений», — она покорно идет на заклание в церковь. Не от того, что повинуется (любопытна сцена с плетением косы: барин, делая девушке предложение, пытается собрать ее распущенные волосы, обуздать, подчинить себе женскую силу, однако сталкивается с мягким и стойким сопротивлением — не по плечу), но для того, чтобы дойти до точки невозврата.
Мудрая Олеся, чистая Олеся, гордая Олеся не стремится выломиться из родового сценария. Испытывая горечь, обиду, боль, она все же жалеет не о расставании, не о потере своего любимого Ванечки, а о том, что он не оставил ей ребеночка. Должно быть, когда-то тем же путем запретной и неузаконенной записью в церковной книге любви появились на свет ее бабка и мать. И бог знает сколько еще женщин этого рода. Больше, чем судьба. Неоспоримо. И никакой магии. Сплошной реализм. Все очень по-человечески.
Юлия ЩЕТКОВА, «Новая Сибирь»
Фото Виктора ДМИТРИЕВА
