Никита Бетехтин: Если не будет идеи или мифа, мы разлетимся, как пыль

0
3642

Театр «Старый дом» впервые в России представит спектакль по пьесе Хайнера Мюллера «Цемент». 

НОВОСИБИРСКИЙ «Старый дом» готовится к всероссийской премьере. 19 и 20 марта на площадке театра состоятся показы спектакля «Цемент». Пьесу крупнейшего немецкого драматурга последней четверти ХХ века Хайнера Мюллера, изменившего европейский театр, но до сих пор признанного в России лишь на уровне узкого круга профессионалов, поставит режиссер Никита Бетехтин, выпускник ГИТИСа и магистратуры Школы-студии МХАТ, знакомый зрителям «Старого дома» по спектаклю «Сережа очень тупой». До репертуарных подмостков текст непризнанного ученика и продолжателя идей Бертольта Брехта дойдет впервые и наверняка вызовет серьезный резонанс своей откровенностью и художественной эксцентричностью. О прихотливом течении истории, острейшей публицистичности пьесы и личностном наполнении сюжета Никита Бетехтин рассказывает в интервью газете «Новая Сибирь».

— Никита, в 2018 году в «Старом доме» проходила режиссерская лаборатория «Актуальный театр», и из множества текстов вы выбрали «Цемент» — широкой публике неизвестный и самый трудноподъемный. Для чего было идти столь сложным путем, и какие впечатления оставила та эскизная работа?

— Мы вместе с театром остановились на этом тексте. Именно сложность пьесы Хайнера Мюллера и тот факт, что до меня в России ее никто не ставил, и обусловили мой выбор. Сказались амбиции молодого режиссера — передо мной лежал свежий текст, который блестяще перевел Александр Филиппов-Чехов. А потом начались проблемы: зачем эта пьеса? Как ее делать? Было очевидно, что пьеса нужная, что она и про наших дедов, и про наших отцов, и про нас. Вот это «про нас» и оказалось самым главным. Пьеса начала в нас откликаться.

— Какая конкретно тема попала?

— Мне очень интересна тема столкновения героического с человеческим: как любовь к покою и героическое самопожертвование сталкиваются в нашем менталитете, у русских, в моей стране. А два года спустя, когда мы начали перечитывать «Цемент», у меня пропало чувство героя и увеличилось чувство страха. При этом пьеса, как показалось, стала для меня еще актуальнее. Вдруг глаз выцепляет определенную реплику, и она попадает в тебя настолько, что ты потом несколько дней носишь ее в себе, понимая, как остро она откликается на сегодняшний день. «Цемент» — это очень злободневный текст. И он еще долгое время будет оставаться таким, потому что рассказывает про Россию вообще.

— Когда иностранец пишет о России, всегда возникают реплики в духе: да что он вообще о нас может знать. Вы же понимаете, что и с Мюллером будет так?

— Это очень любопытно: немец на материале советского автора говорит с нами о русских и нашей стране. В составе Императорской Российской публичной библиотеки есть собрание книг, написанных иностранцами о России, — Rossica. Большинство из них у нас не опубликовано и не переведено. Потому что кому приятно читать о себе правду и неприятные факты? А между тем именно там можно встретить объективность. В свое время в Советском Союзе наделала много шума книга Уэллса «Россия во мгле». Чтобы сгладить беспросветный взгляд знаменитого писателя на будущее нашей страны и доказать, что Уэллс ошибался, позднее русскими был снят фильм «Свет над Россией». А между тем Уэллс говорил о том, что видел своими глазами. Он действительно считал, что у страны, которая в одночасье смогла разрушить все, нет будущего. Просто он смотрел на нас со стороны. Это мне и интересно — посмотреть на русских глазами иностранцев. Это будет очень непростой текст и для театра, и для зрителя. Он не попадает в категорию спектаклей для всех. При этом я не делаю сложный спектакль только ради того, чтобы сделать его сложным. Я очень хочу, чтобы мысли Хайнера Мюллера дошли до всех сидящих в зале, чтобы боль каждого персонажа стала и зрительской болью тоже. Но каждый унесет со спектакля столько, сколько сможет унести.

— Как раз в этом сомневаться не приходится. Однако что должно заставить зрителя в нашем сером-сером городе пойти и купить билет на спектакль под названием «Цемент»?

— Когда я выбирал «Цемент», я еще не знал, что город действительно такой — серый-серый. На лабораторию в Новосибирск я приехал из Москвы. Это город «власти живота». Он любит вкусно и сытно поесть, стильно и модно одеться и имеет абсолютно другой менталитет. Там все нужно делать быстро и коротко. И в Москве реально работает социальный лифт. Можно приехать туда никем и за короткий промежуток времени стать, условно говоря, молодым и интересным режиссером. Это город зоны комфорта. Именно поэтому «Цемент» не звучит там так остро, как здесь.

— Отчего же? Кажется, Новосибирск тоже не самый захудалый городишко.

— Два года назад, во время моего первого приезда, город был покрыт каким-то толстым слоем пыли. Мне кажется, коллега Патласов (Михаил Патласов, российский театральный режиссер. — Прим. ред.) это тоже увидел и поставил в «Старом доме» спектакль «Пыль». Но тогда для меня это было каким-то открытием. Я пять или семь лет прожил в столице и никогда не видел такого слоя пыли. Я, как и все, считал Новосибирск одним из самых передовых городов Сибири, городом науки и студентов, крупным мегаполисом. Приехал и увидел одну сплошную пыль. Сейчас я вернулся, чтобы репетировать спектакль, и обнаружил, что город покрыт толстым слоем грязного снега. Можно было бы обрадоваться: наконец-то увидел снег! Но мои смарт-часы путают прогулку по городу с тренировкой на эллипсоиде. Я серьезно! То есть пройти по городу — это все равно, что взять вражеский окоп. И поэтому именно здесь, в этом сером-сером городе, зрителю и нужна рефлексия от своей собственной жизни.

— Давайте все же конкретизируем: как пьеса, рассказывающая о событиях начала ХХ века, коррелируется с жизнью жителя современного мегаполиса?

— Вспомним сюжет. Герой возвращается с Гражданской войны. 1917—1921 годы — одна из самых острых эпох. Время военного коммунизма — от Февральской революции до Х съезда Российской коммунистической партии большевиков и принятия новой экономической политики. Это одна из самых экзистенциальных эпох в нашей стране, когда идеи разделяют всех людей без исключения. С того, как мы себе представляем завтрашний день, начинается разлом. И вскоре эта эпоха, как чума (недаром же у главного героя фамилия такая — Чумалов), распространяется по всей стране. Остаться в стороне невозможно. У тебя никто спрашивает, хочешь ты изменений или нет, но только от тебя зависит, на чьей ты окажешься стороне. И часто этот выбор фатален. «Цемент» — пьеса о том времени.

О ВРЕМЕНИ, когда часть людей искренне верила в то, что сегодня они едят только хлеб и репу и, может быть, даже погибнут, но их дети точно будут жить лучше. Все люди будут жить лучше! Кто-то думал, что это произойдет через десять лет, кто-то — через двадцать. Но сегодня они точно умирали за то, чтобы завтра было лучше, чем вчера. И уже тогда жажда перемен сталкивалась с человеческой природой. С «властью живота», эгоизмом, собственным желанием выжить. Все это сосуществовало в современниках единовременно, и брат шел на брата, а отец — на отца. Тогда же случился кризис веры. Во что можно верить, если «бога вашего мы тоже упразднили»? В то, что смерть одна на всех? Смертью, получается, едины? Чтобы понять ту эпоху, нам на репетициях приходится вспоминать свой опыт, когда перед нами стоял серьезный выбор — за тех мы или за других. И знаете, что получается? Наше поколение с такой проблемой выбора не соприкасалось. Но многие помнят 1990-е — время перемен, когда менялось мировоззрение российских граждан и фундаментально перестраивались в голове способы мышления. И кто не смог адаптироваться, тот скатился с верхушки иерархии вниз. На репетициях мы много говорим об этом. Не случайно сейчас учителя пугают школьников, которые идут на митинги, фразой: «Вы хотите, чтоб было как в 90-е?» А эти дети не знают, как было в 90-е. Возможно, если бы они это пережили, они бы по-другому относились к нашему сытому времени. Мы также говорим о том, есть ли у нас страх перед новыми глобальными изменениями. И, конечно же, страх есть. Будут ли эти глобальные изменения? Станем ли мы свидетелями этих событий? На нашу ли долю выпадет это непростое время?

— В этом смысле Мюллер для вас провидец?

— Мне кажется, Хайнер Мюллер не случайно выбрал эпоху Гражданской войны. История повторяется, и в любой момент все может опять вернуться в исходную точку фундаментального кризиса. Герои Мюллера сталкиваются с борьбой, фатумом, ненавистью, враждой — все имеет античные масштабы и доведено до абсолюта, но при этом они еще и входят в конфликт со своей человеческой природой. Они страдают, как люди. Они сделаны из плоти и крови. Во все кризисные моменты истории возникает такой человек — герой нации, герой города, герой окопа. Диалог с Мюллером актуален для меня тем, что ставит перед нами вопрос: кто тот герой, который должен нас повести за собой, и где он сейчас скрывается?

— Вы для себя нашли ответы?

— Слово «герой» можно понимать по-разному. В том числе на самом простом бытовом уровне. Кто-то скажет: «Да у нас в стране все герои!» Действительно, у нас четверть детей живут за чертой бедности. Каждый четвертый вынужден быть героем, чтобы выжить в этой стране. Но мне кажется, этого недостаточно. Люди 1917—1920-х годов не просто выживали, — они выживали во имя будущих поколений. Они преобразовывали своими поступками пространство. Воевали, недоедали, трудились, восстанавливали заводы, строили города — и все это не для себя, а для собирательного «мы». Могут ли сегодняшние русские идентифицировать себя как «мы»? Что объединяет эту нацию? Те скрепы, о которых сейчас все говорят, устарели и никого не способны удержать. Это очевидно. Тогда что же будет дальше держать эту страну? Какая идея? Я, к сожалению, такой идеи не знаю. Вы знаете?

— Увы. Правильно ли я понимаю, что вы следуете за Мюллером, который утверждал: «Театр — это диалог с мертвыми, нужно выкапывать мертвых снова и снова, ибо только у них и можно добыть будущее»?

— Абсолютно! Перед нами неразобранные ошибки и неусвоенное время. Мы пытаемся закрыть глаза, но все это существует. «Труп чавкает», как писал Мюллер. Ничего невозможно изменить, если прошлое не было понято, принято и отрефлексировано. Мы из своего прошлого выводов не сделали. Мы хотим вытащить оттуда только хорошее, а между тем нужно выкапывать мертвых и разговаривать с ними. Кстати, для меня эта реплика Мюллера еще и про то, как смотрят на этих мертвых поколения, которые идут за ними. Белые, зеленые и красные умирали в окопах, сражаясь за новую страну, великие идеи и светлое будущее. А оглядывается ли на них сегодня молодежь? Видит ли она из своего сытого времени отцов, которые отдали свои жизни за то, чтобы у нынешних молодых это самое сытое время было? Что по отношению к ним испытывает?

— Глеб Чумалов в пьесе дает свое определение цементу. «Цемент — это крепкая связь, цемент — это мы, рабочий класс», — говорит он. А что для вас цемент?

— У меня есть несколько идей на этот счет. Во-первых, есть чумаловский цемент. Герой Мюллера верит в то, что человек, человеческая плоть, выдержит все: мы сделаны из стали, мы сделаны из цемента, мы пробьем все. Это и есть фундаментальный переворот мысли — человек настолько крепок, что может реально изменить ход истории. Во-вторых, есть сегодняшний цемент — он в нашей голове, наших страхах, неповоротливости и патриархальности. Боязнь будущего — это ведь тоже связь: лишь бы не так, как тогда; не случилось бы чего хуже; только б не было войны.

— Тогда что есть такое цемент — мертвое прошлое или живое будущее?

— И так, и так. В этом и заключается парадокс. Цемент — это идея. И, как всякая идея, она может быть мертвой или живой. Цемент образует связи, то есть превращается в твердое вещество, только тогда, когда на него попадает живительная влага. Если не будет этой связи — в нашем случае идеи или мифа, то мы разлетимся, как пыль.

— Мюллер в замечаниях по поводу «Цемента» писал, что «декорации и костюмы должны отображать не историческую обстановку, а служить эскизом того мира, в котором мы живем». Какое сценографическое решение создает ваша команда?

— Мы с художником Александром Моховым придумали конструкцию-трансформер, которая состоит из 254 деталей. Это невероятно сложный механизм со стенным модулем. Из него, как из красного полотна, выпирают острые, как штыки, бревна. Конструкция абстрактна и абсолютно условна. Это предмет-среда, в которую погружены герои, и при этом очень мощный инструмент для мизансценирования. А костюмы Алексей Лобанов, наш художник по костюмам, должен сделать конкретными — из современных модных металлизированных тканей. Это отсылка к нашему времени. Именно из таких «космических» тканей сейчас часто носят пуховики и брюки. В то же время по крою и деталям костюмы к спектаклю относятся к исторической эпохе Гражданской войны. Таким образом мы перекинули мост от частного к общему, от того времени к современному зрителю. Для нас важно подчеркнуть, что на сцене — люди другой эпохи, другого мира. Люди лучше нас. Люди, у которых внутренний герой сильнее и мощнее нынешнего. На днях закончился первый этап репетиций. За довольно короткий промежуток времени я попытался добиться того, чтобы артисты присвоили себе текст, поняли, о чем говорят их персонажи и что они хотят сказать в принципе.

— Тяжело было этого добиться?

— Непросто. Для этого мы привлекли огромный исторический контекст, который тщательно изучаем, — книги, фотографии, кинохроника и художественные ленты. У нас есть огромный пласт патриотических фильмов, которые в какой-то момент могут показаться агитационными, но есть среди них и шедевры: «Коммунист», «Чапаев», фильмы Эйзенштейна. Для меня это не агитки, а фильмы про идею. Возьмите «Они сражались за Родину». Сразу же возникают вопросы: а мы готовы сражаться за Родину? Если готовы, то за что именно? С чего эта Родина начинается? Когда ты сегодня задаешь подобные вопросы вслух, то кажется, будто переходишь на другую сторону и ждешь обвинений в том, что ты адепт идеологии. А ведь это очень нужные сегодня вопросы: готовы ли сейчас русские сражаться за свою страну? С чьим именем они пойдут в бой, если, конечно, пойдут? Сегодня огромное количество людей хотят уехать из России за границу только потому, что там жизнь лучше, не делая ничего в этой стране. Для меня это тоже вопрос патриотизма. Я, к примеру, считаю себя патриотом своей страны. Но не в смысле адепта правящей партии, который ходит в розовых очках и ничего не видит вокруг. Патриот — это человек, которому не безразлична судьба своей страны. Это человек, который живет, работает в своей стране и хочет, чтобы в этой стране все было хорошо. Я работаю здесь и не собираюсь никуда уезжать. Но как совместить этот пафос с пафосом героев «Цемента»? Да мы проигрываем всухую, сегодняшние люди!

— Приступая к работе, вы отметили, что энергия и масштаб «Цемента» не позволяют актерам работать в привычном для русского театра бытовом способе существования, поэтому в процессе репетиций вам придется изобрести иной путь речевой и пластической выразительности. Удалось?

— Конечно, бытовой способ не подходит. Как можно горячо и искренне произносить сегодня фразу в духе: «Я говорю от имени рабочих цементного завода» или «Я обращаюсь к вам как к председателю исполнительного комитета». В современной интонации это просто невозможно сделать. Поэтому мы должны взять эпоху и стилизовать под нее мелодику, найти нужную интонацию. Ян Латышев, исполнитель роли Глеба Чумалова, немало сделал для работы, но ему еще предстоит многое понять. Ответить для себя на вопрос: за что болит сердце у главного героя? На самом деле это очень сложно — сравнить свой жизненный опыт и опыт своего персонажа. Тот два раза воскресал из мертвых.

— Если подумать, они вполне могли быть ровесниками?

— Да, но сегодняшние 25-летние отличаются от тех 25-летних. У нас это парни, а там герои, уже прошедшие ад. Сегодняшние молодые — это дети 1990-х, у которых толком не было детства. Не выросшие дети, которые пытаются компенсировать себе неслучившееся детство гаджетами, игрушками, вкусной едой, яркой одеждой. Не зря же молодые люди сегодня не накапливают деньги, а тратят все здесь и сейчас. Культура потребления строится на ребятах, которые недоели в детстве конфет. Они еще играют в детство, а тем ребятам нужно было быстро повзрослеть. На первой встрече с артистами я показывал интервью 18-летних парней, которые воевали в Чечне. Они рассказывали о том, как стали стариками в первом же бою. У них не было права на ошибки. Они не могли себе позволить остаться детьми и не усвоить урок. «Это не школа, — говорил один из тех ребят. — Я должен понять о войне все в первом же бою, иначе меня убьют». А в нашем спектакле героиня задает герою вопрос: а ты лежал в окопах? Ты делил с товарищами и пот, и вши, и кровь? Но никто из нас не делил с товарищами пот и кровь. И большой вопрос, готовы ли мы это делить? Из чего мы, сегодняшние, сделаны? Из цемента? Из бетона мы вылиты? Или из сухого вещества?

Юлия ЩЕТКОВА, «Новая Сибирь»

Фото Василия ВАГИНА

Whatsapp

Оставить ответ

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.