В декабре этого года исполняется 110 лет со дня рождения страшно недооцененного русского поэта Павла Васильева, с именем которого связаны наш город и неоправданно забытый новосибирский литературный фестиваль.
Русско-сибирского поэта Павла Васильева, ныне известного разве что в узких кругах, с определенной натяжкой можно было бы назвать Лермонтовым XX века. А вместо определения «русско-сибирский» употребить слово «евразийский», как это уже делали вполне уважаемые литературоведы.
Евразийским этого человека можно назвать по той простой причине, что «по воле рока» он охватил своим поэтическим присутствием всю нашу страну — от Владивостока до Белокаменной. Не миновав, кстати, и Новосибирска. Но эти географические перемещения не оставили бы ровно никакого следа в истории русской литературы, если бы Павел Васильев не обладал совершенно нечеловеческим поэтическим даром. Ведь не кто-нибудь, а крайне сдержанный на восторженные отзывы Борис Пастернак в свое время сказал, что он по таланту равен даже не Лермонтову, а Пушкину. А еще менее склонный к похвалам Осип Мандельштам в 20-х годах прошлого века выразился еще более конкретно: «В России пишут четверо: я, Ахматова, Пастернак и Васильев».
Тем не менее в процессе ревизии «запрещенной» русской литературы, проведенной в годы так называемой оттепели, Васильев не только не вошел в первые строчки поэтического рейтинга (куда немедленно были вписаны трое из вышеупомянутых), но так и остался в списке поэтов класса «Б» (Я. Смеляков, Л. Мартынов, И. Сельвинский, Н. Тихонов… Много кого можно еще обидеть такой классификацией).
Подобный — почти что дарвинский «естественный отбор» можно объяснить разными причинами. С одной стороны, тем, что этот поэт остался в истории как яркий представитель «эпохи побеждающего в человеческой душе коммунизма», а с другой стороны — как «аморальная личность», «пьяница и хулиган хуже Есенина». Можно назвать еще одну очевидную причину, о которой до сих пор деликатно предпочитают не говорить: в 60-х годах были еще живы и здоровы маститые литераторы, которые в 30-х вполне сознательно подвели Васильева под расстрельную статью.
Здесь пора уже вернуться к биографии поэта, а заодно вспомнить, какое отношение он имел к нашему Новосибирску в целом и к нашему журналу «Сибирские огни» в частности, дабы отдать должное «здоровому сибирскому сепаратизму».
Начнем с того, что лет семь назад это самое должное сумел отдать известный новосибирский поэт Владимир Берязев, который организовал тогда фестиваль «Русский беркут», названный как раз в честь поэта Васильева. Кто впервые употребил эту метафору, сейчас сказать уже трудно, но она вполне уместна при всей своей неприкрытой помпезности. Чуть-чуть не дойдя до начала крайне увлекательного и трагического жизнеописания поэта, имеет смысл процитировать его стихи:
И проносится старый беркут,
Как кусок веселого дыма;
И проносимся все мы сразу —
Ветер, птицы, удача, всадники —
По курганам за рыжим пламенем.
Как ни убедительно бы звучали отзывы о гениальности Васильева, все же — в первую очередь — следует почитать тексты, которые он написал за десять лет, отведенные ему творческой, так сказать, жизнью. Именно эту цель (в том числе) преследовал и Берязев, затеяв тот самый фестиваль.
Но прежде чем подробнее поговорить на тему «Русского беркута», вернемся к теме вышеобещанной биографии поэта — без этого будет не вполне понятен пафос и этой статьи, и самого фестиваля.
Да, Павел Васильев умер в 27 лет, как и Михаил Юрьевич, но не только в этом состоит фатальное сходство их трагических судеб. Да, родились они в разных веках и географических точках. Здесь все тот же Владимир Берязев уточняет: «Павел, родившийся в 1910 году в Зайсане (ныне Семипалатинской области), детство проведший в Павлодаре и среди казахских кочевий, свободно владевший казахским, — в равной степени принадлежит сокровищнице русской и казахской культуры, он явление мирового порядка, а память о нем делает честь Казахстану».
Поэт Лермонтов, как широко известно, в свою очередь сделал честь и Кавказу, и Санкт-Петербургу, зато Васильев за свою короткую жизнь поездил по всей России и успел даже поработать на имидж журнала «Сибирские огни», что Лермонтову, понятно, и не снилось. Как он оказался в Новосибирске? Как бы совершенно случайно. В 16 лет уехал из казахстанского Павлодара во Владивосток, где несколько месяцев проучился в университете, участвовал в работе литературно-художественного общества, поэтической секцией которого руководил дворянин Рюрик Ивнев. А потом, в 1926 году, отправился покорять Москву, по дороге пожив и в Омске, и в Новосибирске. Журнал «Сибирские огни» в те годы выходил под редакцией В. Зазубрина (тоже расстрелянного в 1937-м) — автора скандально известной повести «Щепка», рассказывавшей о безжалостной работе Губернской чрезвычайной комиссии, — эта повесть, кстати, впервые была опубликована в 1989 году все в том же журнале. Как раз по путевкам «Сибогней» Павел пару лет и поколесил по всей стране, но к 19 годам все же обосновался в Москве. Жить ему оставалось всего семь лет, но за эти годы он сумел стать культовым столичным поэтом (как бы сейчас сказали), при этом, как ни странно, оставаясь и сибирским, и казахстанским, и дальневосточным. И все же единственной книгой, вышедшей отдельным изданием при его жизни, осталась книга «Соляной бунт» 1933 года издания.
Тем не менее стихотворения Васильева печатались в «Известиях», «Литературной газете», «Новом мире» и «Огоньке». Одно из них, между прочим, он посвятил Наталье Кончаловской, отношения с которой (отдадим дань жанру желтой прессы) послужило причиной последующих слухов о том, что кинорежиссер Андрон Кончаловский является их внебрачным сыном.
Но «фатум злой» начал настигать Павла еще в начале 30-х, когда он был арестован вместе с Е. Забелиным, С. Марковым и Л. Мартыновым по обвинению в принадлежности к «контрреволюционной группировке литераторов» (дело т. н. «Сибирской бригады»). Эта история очень сильно похожа на художественный вымысел: группа новосибирских авторов под названием «Памир» возникла в Новосибирске в 1928 году — как бы в противовес «партийному руководству литературной Сибирью», а целью группы якобы было создание Независимой Сибири. Название предложил поэт Мартынов, рассматривая Памирские горы как один из геополитических векторов сибирского сепаратизма — метафорический перевал при развитии Сибири на Юг и Восток, подразумевающий присоединение «оренбургского казачьего войска» к мифическому Сибирскому государству. Павел Васильев (хотя не вполне убедительно) тоже подчеркивал свою принадлежность к сибирскому казачеству, так что и был первым арестован весной 1932 года. ОГПУ квалифицировало «Сибирскую бригаду» как нелегальную контрреволюционную и антисоветскую организацию, развивающую традиции сибирских областников и белогвардейцев. И эта формулировка не обещала ничего хорошего.
Но вот тут-то произошло нечто вроде чуда. «Врагов народа» вдруг пожалели: даже Васильев, давший чекистам покаянные показания, поначалу был приговорен к высылке в Северный край на три года, но тут же условно освобожден. Позже участники «Сибирской бригады» отзывались о группе «Памир» как о «юношеской блажи», а знаменитый в прошлом сибирский поэт Сергей Марков вообще однажды сказал, что никакого «Памира» в реальности не существовало.
Биографию Васильева вполне подробно и увлекательно изложил Сергей Куняев, сын поэта-шестидесятика, в книге с очевидным названием «Русский беркут» (отрывки были опубликованы в «Сибогнях»). Проще ее прочитать, чем цитировать многочисленные свидетельства и документы, в ней приведенные, но без этого трудно обойтись.
«Еще за месяц до появления в печати горьковской статьи в Оргкомитете по подготовке к Первому писательскому съезду выступил Николай Асеев. В его выступлении, в частности, перечислялись поэты, которых Асеев обвинил в «прямом отказе от актуальной тематики» и провел следующую градацию между ними: «мотивированный отказ» — Борис Пастернак; «немотивированный отказ (зазывание в фольклор, в орнамент)» — Павел Васильев «искажение действительности»: «злостное искажение» — Николай Заболоцкий,
Статья Максима Горького «О литературных забавах», опубликованная в «Правде» в 1934 году, положила начало кампании травли Васильева: его обвиняли в пьянстве, хулиганстве, антисемитизме, белогвардейщине, защите кулачества, да и еще черт знает в чем. Не имеет смысла приводить цитаты из этого текста Горького, который, похоже, сам еще не понимал, что своими словами готовит к пыткам и расстрелам в ГПУ сотни писателей и поэтов. Самое безобидное, что там было сказано, — вот это: «Жалуются, что Васильев хулиганит хуже, чем Сергей Есенин...» Но если бы речь шла только о хулиганстве…
Иосиф Сталин еще на XVI партконференции внятно дал всем понять, что недобитых кулаков пора добить. А Павел Васильев немедленно, как бы в шутку, надписал свою фотокарточку приятелю поэту Ярославу Смелякову: «Ты надежда советской литературы, я надежда кулацкой литературы». И не очень-то удивительно, что спустя пару лет Смеляков на какой-то комсомольской конференции уже отчаянно оправдывался:
— Да — это враг. Это страшный, зверский человек, который мог бы и меня предать. Наша дружба прошла и через ссоры. Он мне чуть не дал по уху, а я ему — стаканом. Он, например, пристроился к покойному Луначарскому. Он много преувеличивал, но им все-таки многие интересовались из крупных людей. А я не был вхож к таким людям. Это меня и злило. Если бы я умел много пить, я бы мог скрывать... А у нас не пьют только те, кто не умеет пить.
В начале 30-х мало кто еще мог предвидеть страшное будущее: тот же признанный властью Пастернак, однажды встретив Павла Васильева в Доме Герцена, пожал ему руку и сказал демонстративно громко: «Здравствуй, враг Отечества!» После чего, рассмеявшись своей безобидной шутке, пошел дальше. Борис Леонидович искренне считал, что «…на нем горьковская статья никак не отразится. Его будут так же печатать и так же принимать в публике». Хотя при этом добавлял: «Чувствуется, что в Горьком какая-то озлобленность против всех. Он не понимает или делает вид, что не понимает того значения, которое имеет каждое его слово. …Горьковские нюансы превращаются в грохот грузовика».
Но, как ни странно, у Васильева еще оставались какие-то шансы на выживание — например, он был совершенно неожиданно (после дикого количества печатных поклепов) приглашен Валерианом Куйбышевым в Кремль на торжества по случаю приема участников челюскинской экспедиции. Сергей Куняев в своей книге подробно описывает дальнейшие события:
«Когда поэту предложили почитать стихи (стихотворение «Ледовый корабль», посвященное Отто Юльевичу Шмидту), он, чувствовавший себя явно не в своей тарелке, окончательно «слетел с катушек». Встал, провожаемый одобрительными и любопытными взглядами, посмотрел в упор на Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича и остальных, сидящих за центральным столом, обвел глазами героических летчиков-полярников — и громко запел тут же сочиненный экспромт на мотив «Мурки»:
Здравствуй, Леваневский,
Здравствуй, Ляпидевский!
Здравствуй, Водопьянов, и прощай!
Вы зашухарили,
«Челюскин» потопили,
А теперь червонцы получай!
Все кончилось, как нетрудно догадаться, очень плохо: под суровыми взглядами вождей Васильева под руки вывели из помещения. Возможно, уже тогда во многих головах и мелькнула мрачная ассоциация с есенинским финалом в «Англетере».
...Современники утверждают, что Павел Васильев «пил не так уж много», что совсем не мешало ему устраивать всевозможные жизнерадостные безобразия. Существует легенда о том, что и в Новосибирске он тоже успел отметиться — в конструктивистском здании на площади Ленина, всем известном под именем «ЦК» («Центральный комплекс»), где сейчас располагается какой-то парфюмерный магазин. В процессе приятного времяпрепровождения ему и поэту Николаю Титову не понравилось, что в зал второго этажа начали вносить кадки — то ли с фикусами, то ли с пальмами (в любом случае поэтам это, вероятно, показалось злостным проявлением мещанства), так что немедленно было принято решение разбить всю эту пошлость — числом в 28 единиц — об пол. И когда юного Васильева уже выводил наряд милиции, он якобы успел выкрикнуть: «Коля! Там еще один остался!..» Как пояснил эту скандальную историю Владимир Берязев: «Он уже тогда понимал, что такое имидж и пиар, и умело со всем этим умел обращаться».
В январе 1935 года неконтролируемый поэт был исключен из Союза писателей, в июле арестован и осужден за «злостное хулиганство», после годовой отсидки в Рязанской тюрьме — освобожден, но уже в феврале 1937 года арестован в третий раз и приговорен Военной коллегией Верховного суда СССР к расстрелу по обвинению в принадлежности к «террористической группе», якобы готовившей покушение на Сталина.
Здесь в скобках можно процитировать еще один документ из протокола допроса в НКВД писателя М. Карпова: «Физическим исполнением террористического акта против Сталина нами был намечен поэт Павел Васильев, привлеченный к этому делу лично …на основании указания Бухарина».
Это уже без комментариев.
Павел Васильев был расстрелян в Лефортовской тюрьме 16 июля 1937 года и похоронен в общей могиле «невостребованных прахов» на кладбище Донского монастыря в Москве. По крайней мере, так гласит «Википедия».
***
С этого места наше несколько сбивчивое повествование вновь возвращается к теме «Сибирского беркута» — фестиваля, который предлагается не просто возродить в нашем городе, а более того — сделать его всероссийским — от Новосибирска до самых до окраин. И тут мы предоставим слово идейному вдохновителю фестиваля «Сибирский беркут» Владимиру Берязеву.
— Ежегодная конференция в Павлодаре и относительно регулярно выходящие книги сделали Васильева одним из национальных поэтов Республики Казахстан, его стихи еще 15 лет назад были включены в обязательную школьную программу. Думаю, что это хороший пример для Новосибирска, да и для всей России. Я недавно получил приглашение от директора музея на очередную конференцию, которая состоится в декабре. Да, ситуация с музеем улучшилась после того как его год с лишним назад попытались «переформатировать», объединив под одной крышей сразу три конторы: дом-музей Шафера, замечательного еврея, который когда-то собрал уникальную коллекцию грампластинок, поэта Васильева, а во главе экспозиций поставить творчество Бухара Жирау, казахского акына, о котором, надо сказать, весьма пренебрежительно отзывался сам Абай. Это отчасти последствия политико-националистической моды, прошу прощения, — вот вдруг пришло такое кому-то в голову... Мы по моей инициативе тогда отправили письма и дочери Назырбаева Дариге, и правительству Казахстан от лица правления Русского ПЕН-центра. В итоге все обошлось. Ведь это действительно нелепо — сдвигать на второй план творчество потомка семипалатинских казаков, насквозь пронизанное местным колоритом — пейзажами и самим духом Азии. И что с того, что прославление этой земли сделано на русском языке человеком, свободно владеющим казахским?..
На вопрос о всероссийском значении поэта Владимир Берязев ответил очень эмоционально:
— Да он просто бесился, когда его тупо сравнивали с Есениным. Это эпический евразийский размах Васильева, какой Сергею Александровичу, простите, и не снился. Павел — это невероятное открытие в мировой поэзии, оно и культурное, и историческое. И я бы уточнил: даже в лироэпическом смысле.
А фестиваль было бы разумно сделать регулярным. Я все время привожу пример Василия Макаровича, на чьем имени Алтайский край делает себе и международный имидж, и капитал, хотя знаменитых имен у нас в стране вполне достаточно. Но у нас в городе в такой знаменитый ряд, я считаю, можно поставить только двух исторически масштабных личностей — барона фон Унгерн-Штернберга и Павла Васильева. Оба имеют непосредственное отношение к Новосибирску, и их имена могли бы привлекать особое внимание. Однажды мы говорили на эту тему с Леонидом Юзефовичем: мол, давайте поставим у нас в городе Памятник Примирения — и красным, и белым. В Сквере Героев Революции похоронены и те, и другие, но общего символа как такового до сих пор нет, если не считать не всем понятную руку с факелом. Ведь давно уже пора упокоить все эти тревожные тени прошлого. А что касается Васильева — так совсем наоборот.
Кстати, в тех же подвалах нынешнего художественного училища (колледжа), где пытали барона Унгерна, спустя какое-то время держали и сибирского учителя Николая Корниловича, отца Павла Васильева. Выдающегося педагога арестовали в 40-м году только за то, что он хранил книги своего сына. Он так и остался в какой-то позабытой могиле здесь у нас.
Мы это все ведем к тому, что почему бы не организовать у нас не просто фестиваль «Русский беркут», а всесибирский — равный по уровню Шукшинскому. Ведь та же знаменитая «Тройка» Васильева демонстрирует как масштаб его таланта, так и масштаб всей России… Считаю, что ничего более «безграничного», чем «Тройка» Васильева, разве что за исключением «Пьяного корабля» Рембо, в мировой поэзии не существует:
… И коренник, вовсю кобенясь,
Под тенью длинного бича,
Выходит в поле, подбоченясь,
Приплясывая и хохоча.
Рванулись. И — деревня сбита,
Пристяжка мечет, а вожак,
Вонзая в быстроту копыта,
Полмира тащит на вожжах!
***
В недалеком прошлом Владимир Берязев редактировал «Сибирские огни», так что его интерес к поэзии Васильева вполне понятен, но и нынешний главный редактор журнала Михаил Щукин, который наизусть помнит «Тройку», тоже с воодушевлением отозвался об идее возобновления фестиваля «Сибирский беркут»:
— В этих текстах наша Азия смешивается с Европой, стихи его невероятно пестрые и искрящиеся, он удивительный поэт. Конечно, устроить по-настоящему мощный фестиваль с таким названием и смыслом было бы здорово. Вот только поднять такое мероприятие, конечно, будет тяжело.
Возможно, если на организацию фестиваля все же будет выделен президентский грант, все станет проще. Но очень хотелось бы, чтобы те, кто будет принимать участие во всем этом процессе, все же прочитали бы немного стихов Васильева. Ведь, как сказал Щукин, не у каждого человека есть чувство вкуса, но у каждого человека есть душа.
…Говорят, что после того как Максим Горький публично порекомендовал избавляться от таких поэтов, как Павел Васильев, выяснилось, что он не читал ни одного его стихотворения. А когда ему однажды подсунули несколько журналов с публикациями поэта, он через пару минут не сдержался и заплакал. Но изменить хоть что-то было уже поздно.
Николай ГАРМОНЕИСТОВ, «Новая Сибирь»
