Известный пианист, певец и композитор рассуждает о судьбах джазовых исполнителей, а заодно вспоминает Шопена, Шостаковича, Тома Джонса и The Beatles.
МАНУКЯН Сергей Владимирович — известный джазовый музыкант, исполнитель на клавишных и ударных инструментах, вокалист, композитор. Он родился почти 70 лет назад в городе Грозном, живет и работает в Москве. Сотрудничал с биг-бэндом Анатолия Кролла, известными западными исполнителями, лауреат музыкальных конкурсов и премий, в 2005 году основал Фонд развития джазового искусства. Широкую известность, как ни странно, получил после выступления в шоу на Центральном телевидении.
— От художников остаются картины, от поэтов — стихи. А что остается от джазового музыканта? Ощущение свободы?
— К слову «свобода» я отношусь, скажем так, своеобразно. Оно затаскано и часто приобретает политический характер. И тот, кто пропагандирует свободу, сам до конца не знает, что это такое. В чем свободны люди джаза? Только в том, что мы на концерте позволяем себе сочинять музыку. Но в полной ли мере это и есть сочинительство? Может быть, мы просто запомнили то, что играем, — и повторяем это периодически. (Улыбается.) Где же тут свобода? Вообще, музыкант может себе позволить сыграть то, что не играл до этого и не никогда не сыграет в дальнейшем. И в этом не свобода, а демонстрация профессионализма, полученных знаний, своего отношения к джазу, в конце концов. Но в основном все идут по проторенным дорожкам.
— Но архивировать джаз можно только на аудио и видео?
— Почему же? Есть композиторы, написавшие джазовые пьесы, — и это остается в нотном материале. Есть джазовые записи на грампластинках, компакт-дисках. Так что не вижу никакой проблемы с архивированием музыкальных импровизаций.
— Для того чтобы импровизировать, надо уметь это делать. И знать законы джаза. А какой из этих законов для вас является главным и непреложным?
— Импровизации берут свое начало отнюдь не из джаза, а из классической музыки, где назывались и называются вариациями. Так что Бах тоже импровизировал. А учился этому у малоизвестного ныне органиста и композитора Букстехуде.
— А вы у кого учились импровизировать?
— Я учился у своих старших товарищей. Они много рассказывали про джаз, любили эту музыку. А до этого, в музучилище, меня учили классической музыке.
Как выясняется, человек учится музыке все равно, по большому счету, сам. Ни Моцарт, ни Гайдн консерваторий не кончали. Что не помешало им сочинять и исполнять музыку. Так что, если человек посвятил свою жизнь музыке, так или иначе какой-то результат будет.
— Джем-сейшен можно назвать конвейером эксклюзива. Насколько сложно никогда не повторяться?
— Думаю, в какой-то момент повторяться все равно придется — хотя бы частично. (Улыбается.) Джазовый музыкант пользуется обилием мелодий, которые знает наизусть. Но если нот всего семь, то гармония безбрежна. И многие композиторы — в том числе Шостакович, Прокофьев, Бах, Гендель, Гайдн, Шопен — находили свои интереснейшие гармонические ходы, изобретали разнообразные гармонические сочетания и конструкции. При этом кто-то старался, чтобы мелодия не диссонировала с гармонией, а кто-то, наоборот, показывал, как необычно может звучать его сочинение. Но я уверен: именно классическая музыка показывает, каким может быть подлинный поиск. Вот Бог создал мироздание и после ничего не менял в нем. (Улыбается.) Но с конца XIX века композиторы начали с Богом спорить — создавая необычные аранжировки, сочиняя экстравагантные мелодии и гармонические конструкции. Называли себя новаторами — те же Равель, Дебюсси. Им было интересно творить что-то совершенно иное.
— А с кем спорят джазовые музыканты, выходя на сцену, — тоже с Всевышним?
— Не думаю, что им необходим этот спор. Если только перед этим не имели дело с наркотиками: порой кто-то «нафаршируется» и начинает спорить — с самим собой, с Богом и так далее. (Улыбается.)
— Герой рассказа Кортасара «Преследователь» погиб от злоупотребления сильнодействующих веществ. Насколько алкоголь и прочий допинг распространены среди джазистов? Или в вашей среде не принято беречь себя?
— Употребление наркотиков — отдельная тема. Это разговор о богеме в целом — о поэтах, писателях, художниках, музыкантах и так далее. Отчего они связываются с алкоголем и наркотиками? Оттого, что начинают себя жалеть. И искать другую реальность. А там — головная боль, абстинентный синдром и прочие «радости жизни». Которые отражаются и на музыке. Я играл и с наркоманами, и с выпивающими — ничего хорошего в этом не вижу.
— А у вас лично какие отношения с допингом?
— Могу выпить красного вина или даже немножко коньячка — но только не во время выступления. Другая реальность никак не сочетается с тем, что ты делаешь на сцене. Музыка не приемлет допинга, она требует абсолютно ясного сознания.
— У бардов любимая тональность — ля минор. А у Сергея Манукяна?
— Ой… Честно говоря, я могу играть в любых тональностях. Для меня это не проблема — даже если при ключе пять бемолей. (Улыбается.) И все же перед тем, как сесть и сыграть в том же ре-бемоль мажоре, хорошо бы освоить материал. И быстро понимаешь: ничего особенного в этой сложной тональности нет, это просто ноты, а черные клавиши по-прежнему меньше белых. (Смеется.). С другой стороны, отдаешь себе отчет: данное произведение написано в редкой тональности совсем не зря. Звучание — отображение того, что хотел сказать нам автор.
Петь мне удобнее в до миноре или ре миноре. Но все в итоге зависит от тесситуры исполняемой мелодии. Пою также и в соль мажоре, и в фа мажоре. Так что диапазона голоса хватает на многое. (Улыбается.)
— Если выйти на улицу и спросить у прохожих, что такое квинтовый круг, мало кто ответит. А что бы вы рекомендовали в плане просвещения, музыкального образования детей и взрослых? Или незнание музыки небольшая проблема для современной России?
— Музыка не существует отдельно для современной России или какой-либо другой страны. Она существует для всего мира. Она звучит везде и всегда. Ее либо уловили, либо нет.
Всю мировую музыку создали, по большому счету, всего четыре народа: итальянский, русский, немецкий, французский. Конечно, не забудем, что есть Шопен в Польше, Сибелиус в Финляндии, Григ в Норвегии, Лист в Венгрии…
— А как вам кажется, Россия в XXI веке — это место и время для джаза?
— Нельзя так ставить вопрос. Джазу везде найдется место — коль скоро он есть в природе. И всегда будут играть и слушать эту музыку.
— Однако в телевизоре чаще поет Басков, чем играет Бутман…
— Послушайте, я же не могу ругать Баскова за то, что он не поет джаз. К тому же телевизор — это частная лавочка. Там целая когорта людей со своими пристрастиями, вкусами. За что заплатили, то в телевизоре и звучит. Никто же не требует в «Макдональдсе» осетрину по-монастырски! (Улыбается.) И никто не трясет грушу, чтобы упал банан. Он не упадет, это всем очевидно.
Довольно часто слышу: не та музыка на телевидении. Но ведь народ ее слушает! А продюсеры — пропагандируют, кого хотят. Так устроена наша жизнь.
— Пять лет назад вы, всемирно известный музыкант, приняли участие в телепроекте «Голос». Мне казалось, там поют исключительно любители (Панайотов не в счет). Как вы туда попали?
— Меня попросили усилить «Голос»: в возрастной категории 60+ в принципе мало поющих. Я согласился. Попал в команду Валерия Меладзе. Но в основном общался с его старшим братом, Костей. Было интересно. Во-первых, он здорово разбирается в музыке. Во-вторых, он пишет песни, которые поют. В общем, встретились два профессионала. И не прошлись по касательной: попробовали сделать то, что хотели, поискали аранжировки. Не каждый вокалист в них разбирается. Я вам больше скажу: певца не будет, если нет композитора! Можно иметь прекрасный голос, но нужны еще песни — именно под этого исполнителя. А у нас порой выстреливают одним хитом, и все на этом заканчивается.
— У каждого своя судьба. А творческий мир жесток по части конкуренции…
— Это не творческий мир жесток. Вспомним того же Баскова. Конечно, можно на него все баллоны покатить и говорить: «Он не мой герой!» Но, по-моему, ему нужен композитор. У Киркорова мало композиторов…
— Хорошо Пугачевой: у нее был Паулс!
— Погодите, у нее много кто был: Паулс, Зацепин, Николаев… Ей, безусловно, с композиторами повезло. Она и человек талантливый, что есть — то есть.
Зачем нужен композитор? Чтобы сочинить запоминающуюся мелодию. Андрей Эшпай в свое время написал песню «Сережка с Малой Бронной». Ее до сих пор поют в автобусах — потому что эту песню любят! И простая гармония тут ни при чем. Полонез Огинского все знают, а полонезы Шопена, фантастически красивые, — практически никто.
— В одном из интервью вы сказали, что попса — самая честная музыка. Что имели в виду?
— Она честная, потому что отображает жизнь. И лучше, чем попса, про современную жизнь не рассказывает никто! А джаз — это фантазии. К одной фразе из рассказа про тонущего человека я должен добавить, что перед тем, как пойти купаться, он сперва выпил, а потом подрался с лучшим другом — вот что такое джаз. (Улыбается.)
— Вы желанный гость в Коктебеле: выступаете на концертах, проводите мастер-классы и творческие встречи. Как давно ездите в Крым?
— Да лет 20 уже. Сначала приехали на «Мамакабо», потом тут стали проводить джазовые фестивали. Последние два года еще и аккомпанирую поэтам, участникам фестиваля «Волошинский сентябрь».
— Вас легко уговорить на дуэт с поэтом?
— Конечно! У меня в доме две поэтессы — жена и дочка. Когда они что-то мне читают — это приятные минуты. Я люблю поэзию. Не помню, кто сказал, что поэзия — это музыка языка. Согласен полностью. Стихотворение — особое пространство, ритмичное, мелодичное, смысловое. И создать его — совсем не просто.
— Бродский или Маяковский? Кто из поэтов вам ближе?
— Их нельзя сравнивать. Бродский был претенциозным с одной точки зрения, а Маяковский — с другой точки зрения. Судя по тем стихам Бродского, что я слышал, это был человек, не могущий договориться с самим собой. А Маяковский умел это делать. Он не скрывал, что любит автомобили, вкусную еду в ресторанах…
Из множества авторов Серебряного века у меня на книжной полке стоят и Андрей Белый, и Мандельштам. И Пастернак — очень хороший поэт. Правда, от его прозы я не в восторге. И Нобелевская премия тут для меня не авторитет — она выдается всегда с определенной политической подоплекой. Вот получила не так давно нобелевку Светлана Алексиевич. А за что? Великим писателем назвать ее не могу.
— В середине ХХ века было такое нелицеприятное выражение: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст». Актуально ли сегодня это высказывание?
— Мне кажется, подобные рифмованные тезисы сочиняют люди, весьма далекие от джазовой музыки. (Улыбается.) И степень их правоты даже не хочется обсуждать. Я разговаривал со многими джазистами, кто пришел в музыку до меня. И они признавались, что на упрек: «Как вы можете играть написанное американцем Колтрейном?» — всегда отвечали: «Между прочим, его папа был замучен на плантациях!» И разрешение исполнять джаз им сразу давали. Не проверяя, кем был отец Колтрейна на самом деле. (Улыбается.) Так что ни о какой продаже советской Родины тут речь не шла. Единственное ограничение было таким: нельзя было коллектив называть джаз-оркестром. Ну, назывались эстрадным оркестром, а играли все равно джаз.
Нельзя абсолютно все положить в одну политическую коробку. Давайте тогда запретим всю итальянскую музыку, ведь именно в Италии зародился фашизм. Ну что за бред! Вот сейчас во всем мире запрещают Чайковского. Это хуже, чем во времена холодной войны у нас обошлись с джазом! Без разговоров отменяют гения — и все. Так нельзя. Это просто глупо.
— Такой вопрос о двух сверхдержавах. Российские автомобили и американские — две большие разницы. Про баскетбол и блокбастеры можно сказать то же самое. А насколько далек наш джаз от американского?
— Давайте начнем с того, что еще в 30-е годы прошлого века мировые лидеры решили: у вас производят одно, а у вас — другое. И Советскому Союзу не досталась автомобильная промышленность. Что касается баскетбола, в Америке это национальная игра — в отличие от нашей страны. Зато мы много лет были очень сильны в хоккее, а сейчас классно играем в пляжный футбол. Почему надо искать какие-то изъяны? Дескать, одно у нас не так, другое… Мой канадский друг как-то сказал: «Сергей, в 1861 году в России только отменили крепостное право, а в Лондоне уже построили метро!» На что я ответил: «Саша, к 1861 году в России было огромное количество великих поэтов, писателей, композиторов — столько в Англии не будет никогда, даже если они три метро построят!»
Да, Штаты — родина джаза. Но мы и не обязаны играть негритянскую музыку. Каждый, кто берется играть джаз, прекрасно понимает, что таким образом он погружается в другую культуру и что он там далеко не первый. Любишь джаз — люби, хочешь играть его — играй. Но претендовать на первые места ты не можешь. Британец Том Джонс — величайший певец. Но и его зажимали, пустив выступить только в «Цезарь Пэлас» в Лас-Вегасе — и все, дальше нельзя. Зато Крис Ри крутился по всем телеканалам. А потому что — свой.
— Были ли у нас трубачи, сопоставимые по уровню мастерства с Луи Армстронгом?
— Армстронг не такой уж выдающийся трубач, прямо скажем. (Улыбается.) Большую часть жизни он посвятил не джазу, а эстрадной музыке. Прекрасно пел и играл, несмотря на то что иногда фальшивил. При этом Луи Армстронг — выдающийся человек, и это не обсуждается.
У нас и не должен был появиться такой трубач, как Армстронг. Как вы себе это представляете — певец поет песню Пахмутовой «Трус не играет в хоккей» и вдруг достает трубу и начинает: бу-ба-ба-бу?!? Или возьмем кантри-музыку, веселую и непринужденную. А в песне поется, как муж пришел из тюрьмы и застал жену с другим — и вот он достал кольт и грохнул обоих. У нас таких песен нет. Мы про это петь не можем, а они могут.
— Но в том же «Голосе» вы спели пахмутовскую «Нежность» в джазовой обработке, когда с известной мелодией вольно обошлись...
— Я имею право на это. Я знаю, что такое вольно обходиться. И никогда не испорчу песню. Я пою так, как мне нравится. А как Басков я спеть и не смогу — у меня нет его данных. И нахожусь я в иной эстетике. Я и у «Битлз» многое поменял на «Голосе». Не думаю, чтобы Маккартни обиделся. (Улыбается.)
— На театре говорят: любая импровизация должна быть тщательно отрепетирована. В музыке такой же подход?
— Нет. В музыке никто импровизации не репетирует, поверьте. А в театре можно отходить от текста роли по-разному. На вопрос, почему я вчера не пришел на работу, один переставит слова местами и скажет близкое по смыслу, дескать, заболел вот и не пришел. А другой сымпровизирует вопросом на вопрос: «А какое твое собачье дело?» Интрига закрутится уже по-другому благодаря такой импровизации, согласитесь?
— Как человек с абсолютным слухом как реагируете на фальшь в отношениях, комментариях событий?
— Дело в том, что если человек сыграл не те ноты, то это не фальшь: он просто промахнулся, нажав не на те клавиши. Фальшь — если человек поет, вообще не попадая в ноты.
Когда кто-то говорит неправду, я это сразу слышу. Скрыть вранье трудно — даже актеру. Лжесвидетельствовать нельзя, это зафиксировано в заповедях. Если ты чего-то точно не знаешь, лучше промолчи.
В 90-е годы был у нас такой министр обороны — Павел Грачев. Его называли «Паша-мерседес». Мы не были знакомы, но у нас был общий друг. И я выяснил, что любимой машиной министра был «ГАЗ-69». Он ее сам чинил без конца. А «Мерседес» был служебным автомобилем. Вот вам пример искажения действительности. Кто-то ищет огрехи в других, а в себе не ищет.
— Так сложилось, что из джазовых музыкантов очень хорошо известны только три саксофониста: Игорь Бутман, Алексей Козлов, Сергей Летов. С чем это связано, по-вашему?
— Козлов не выдающийся саксофонист, но он человек идейный. Он всегда держал нос по ветру. И продолжает держать. Так что по-своему человек выдающийся.
Бутман — прекрасный музыкант. Хотя он признается, что у него в оркестре есть саксофонисты лучше. Игорь — хваткий, умеет вовремя дружить с разными людьми. Добился многого, это надо признать…
— Но ведь джазовые пианисты тоже штучные музыканты?
— Конечно. К слову, никогда не пробовал сыграть на саксофоне. Уверен, на фортепиано играть труднее. Сакс — одноголосый инструмент, в отличие от рояля.
— У нас нередко талант и слава — «две вещи несовместные». Почему так?
— Слава — коммерческая сторона дела. А талант — творческая. Удалось найти хорошего продавца твоего таланта — будешь известным. Мадонна — заурядная певица. Но она попала в такую среду, где из нее сделали удачный бизнес-проект.
— В середине 80-х в СССР были две известные джазовые певицы — Лариса Долина и Ирина Отиева. Сегодня есть те, кто сопоставим по дарованию, мастерству?
— Отвечу так: талантливые певицы у нас есть. Те же Аня Бутурлина, Карина Кожевникова, Оля Синяева, Юля Рогачева. Но если во времена Советского Союза быть джазовой певицей было престижно, то сейчас хорошо продается другая музыка. И даже в Америке практически нет джазовых певцов. Потому что петь джаз невыгодно, не на что будет содержать семью. Вот и вся любовь.
— Считаете ли балалаечника Архиповского джазовым музыкантом?
— Алексей Архиповский — выдающийся музыкант. Для меня по крайней мере. Но, согласитесь, то, что он играет на балалайке, не играет никто в мире.
— Ваш дуэт невозможен?
— Почему же? Это было бы интересно.
— Бах, Шопен, Лист любили импровизировать. Значит ли это, что они ваши любимые композиторы?
— Да. Шопен — особенно. Я слышал очень много разной музыки. Но Шопен ни на кого похож, это просто чудо. Прекрасный мелодист. Его музыка — трогательная, во всех отношениях. Невероятно красивая музыка. И при этом удивительно содержательная.
Из композиторов ХХ века мне очень интересны Прокофьев и Шостакович.
— Вернемся на десятки лет назад. Ваш первый громкий успех — Гран-при на конкурсе «Ступень к Парнасу». А кто был в жюри?
— Понятия не имею. Я участвовал, даже не зная, что это был конкурс! (Улыбается.)
— Что вам помогает развиваться как музыканту и что мешает?
— Всегда мне мешает только одно — лень. А весь остальной жизненный фонд мне только помогает: семья, друзья.
— Никто из ваших четырех детей не связан с музыкой — как так? Или вы этому и поспособствовали?
— Дочь однажды заявила: «Папа, если я не достигну твоих высот в музыке, мне всю жизнь будут пинать, как неудачницу». Поэтому она занялась живописью, закончила в прошлом году в Лондоне Школу дизайна. Ну, что ж — прекрасно. Сын Валера — профессиональный спортсмен. Младшая дочь закончила философский факультет МГУ и сейчас работает редактором газеты в Перми, уехала к мужу. А младший сын пока себя не нашел.
Что касается вопроса преемственности… У меня есть ученики в музыке. Горжусь их успехами.
— Ваша фамилия в переводе на русский звучит как «Малышев». А кого «малыш» Манукян мог бы назвать своим Карлсоном?
— (Смеется.) Трудно сказать. Вообще-то, персонажи сказочной повести Астрид Линдгрен — не совсем наши по своему складу. Не очень-то близкие русскому человеку. И родители там странные, и тетенька Фрекен Бок. А вот Карлсон — хорошая выдумка.
— Скрипач Вадим Репин в интервью сказал, что одним характером в музыке мало чего добьешься. Согласны?
— Конечно. Характер может быть скверным — и с ним в музыке абсолютно точно ничего не достичь. А что же нужно для того, чтобы стать большим музыкантом? Это тайна божья. Если бы человек знал, как стать великим музыкантом, на сегодняшний день их бы уже не было, они бы давно закончились! (Смеется.)
А если серьезно… Музыка так интересно задумана Богом, что как только ты начинаешь пытаться извлечь из нее какую-то выгоду, музыка сразу заканчивается.
Юрий ТАТАРЕНКО, специально для «Новой Сибири»
Скриншот: 1-й канал
