Художественный руководитель Новосибирской филармонии рассказывает о самоощущении творческого человека в условиях самоизоляции.
— Владимир Михайлович, как я понимаю, у вас сейчас, как и прежде, нет никаких проблем?
— Конечно, на бытовом уровне какие-то проблемы возникали: «Не выходи из комнаты…», «Зона риска» и тому подобное. Но в целом я положительно отношусь к своему нынешнему положению, поскольку это дает возможность сосредоточиться на том, до чего в обыденной жизни все время руки не доходили. Да, продолжил работать со своими рукописями — по все той же системе «интеллигент на удаленке». Я вообще люблю сидеть дома…
— Это говорит человек, который значительную часть, мира объездил?
— Да, с одной стороны, я очень люблю путешествовать, а с другой — я большой домосед. Разбирать бумаги — это долго, утомительно, но очень приятно. Архивы — они ведь обладают способностью размножаться делением…
— И у вас, вероятно, имеет место особый ритуал «выбрасывания»?
— Конечно! Это особое сладострастное действие — когда ты разрываешь бумаги, которые тебе не нужны. Иногда не нужны по той простой причине, что эти тексты уже спрятаны где-то в «облаке» Google… Но уничтожать бумагу так же, как и заполнять ее, — это очень приятно.
— А как дела с «основной» работой?
— У меня ведь основная работа — по основному месту работы — это переносы концертов, совещания… Но зато теперь никуда не надо топать, не надо высиживать и присутствовать на совещаниях. Главное: можно заниматься тем, чем хочешь. Причем в любое время дня и ночи. Да, я выбился из режима, разучился ходить по улицам, но все же это неплохо — эдакая вынужденная Болдинская осень. Нам это понятие когда-то подарило Наше Все.
— Выходит, что ограничение свободы парадоксальным образом подарило какую-то другую свободу?
— Совершенно верно. Свобода передвижения и другие внешние формы оказались не такими и принципиальными, но зато ощущение внутренней свободы заметно выросло. Выросло ощущение принадлежности себя самому себе.
— Я ошибаюсь, или здесь и вправду есть какой-то оттенок благородного самодостаточного «франкмасонства»?
— Я не особый сторонник нумерологии и конспирологии, я думаю, что это просто 20-й високосный год бабахнул, и тут ничего не поделаешь, нужно быть к этому готовым. Не помню, произнес ли я уже в ходе нашего разговора слово «абсурд», но в мире действительно происходит что-то кафкианское. И в городе, и в стране, и в мире. С одной стороны, мы вроде бы что-то делаем, а с другой — ничего не делаем. Вроде бы боремся с эпидемией, но на самом деле не так уж боремся, потому что не вполне готовы ко всему этому.
— Как обычно, прошу прощения.
— …Мы декларируем, что все хорошо, прекрасная маркиза, но в то же время прекрасно понимаем, что... Что ничего хорошего пока не происходит…
— И не предвидится в обозримом будущем.
— Да, напряжение ведь не спадает. Мы не знаем: продлят или не продлят, откроют или не откроют. И снаряды, кстати, ложатся прямо рядом с нами. Недаром ведь кто-то сказал, что мы живем по законам военного времени. Я за свою жизнь, как вы догадываетесь, уже не один раз испытал на себе эту так называемую смену эпох: 60-е годы, 90-е… И вот теперь происходит что-то похожее, только совсем непохожее... Боюсь, что нас такие штуки посещают раз в тридцать лет приблизительно.
— Но в это раз социальный коллапс произошел совершенно не в социальном жанре.
— Не мы выбираем коллапсы, они выбирают нас. Что же касается профессиональных и служебных проблем, то все упирается в полную неопределенность: никто не знает, что и когда должно произойти. Никто не знает даже, в каком виде. Где-то в Сети я видел фотографию, на которой женевский оркестр играет произведение Пуччини под названием «Хризантемы», а в зале стоят горшки с хризантемами — 1500 хризантем, живые люди отсутствуют. Зато никто не кашляет, вокруг полная безопасность.
— Это уже напоминает сарказм Стивена Фрая в книжке «Неполная и окончательная история классической музыки».
— Прекрасная книжка, мне ее когда-то подарила Наташа Афанасьева, за что я ей очень благодарен.
— Но из нее ведь можно сделать вывод, что композиторы не любят друг друга прямо как поэты?
— Отношения композиторов друг к другу бывают очень забавными. Да и к самому себе тоже. Например, кто-то из великих однажды сказал: «Когда я сочиняю, я чувствую себя Бетховеном, а чуть позже я осознаю, что я всего лишь Бизе».
— А чем так уж плох Бизе с его «Кармен»?
— Ну, согласитесь, что Бетховен все же далеко впереди комической оперы. Скажу вам больше. Есть еще одна серьезная составляющая, которой никто не интересуется, в том числе и у нас в филармонии. Мы очень плохо представляем себе точку зрения гигантского человеческого массива, который называется словом «наш слушатель». Как они относятся к тому что слышат у нас — большая тайна. К примеру, из Германии мне пишут, что на любой заявленный концерт билеты раскупаются за пятнадцать минут… И у нас раскупается, а вот как относится слушатель к нашему репертуара — загадка.
— А в Германии уже проходят «публичные» концерты?
— Есть уже понемножку. С рассадкой публики в шахматном порядке. И я не знаю, придут ли наши люди рассаживаться в таком порядке. Потому что страх — главная составляющая нашей сегодняшней жизни.
— Страх — это вообще… атавистская составляющая человеческой жизни, как я предполагаю.
— Допустим. Но одно дело бояться перемен в правительстве, реформ и тому подобного, включая инфляцию. Но в связи с нынешней пандемией я сразу вспоминаю средневековые маски в виде огромных клювов, внутрь которых засыпались всякие «противоэпидемические» снадобья. Да, каждый раз вспоминается и Александр Сергеевич с его «Пиром во время чумы»…
— Вы намекаете на трио Шостаковича, которое исполнили у нас на День Победы?
— Ну вот вы не совсем кстати про это вспомнили. Я считаю, что все это сильно отдает провинциальным вкусом. Я просто не готов это обсуждать. Французскую булку в свое время переименовали в «городскую булку», кафе Nord — в «Север»… У меня когда-то был учитель родом из Варшавы, который через Краков бежал от Гитлера прямо до Ташкента. Там, в Ташкенте, тогда было много прекрасных музыкантов, которые сбежали туда от Сталина еще в 1934 году… Так вот именно в этом городе некий композитор Козловский… из дворян… сказал моему учителю: «Когда я умру, напишите на могильном камне: «Здесь жил и боялся».
— Ну вот, мы снова про это чертов страх…
— Ситуация со страхом — это вечная ситуация, увы. Все повторяется — иногда в виде трагедии, иногда в виде фарса. Зато все помимо этого в нашей жизни замечательно и прекрасно.
Николай ГАРМОНЕИСТОВ, «Новая Сибирь»
