Директор Новосибирского художественного музея о настоящих поступках, которые меняют жизнь, и основах, которые нужны, как воздух.
СЕРГЕЙ Дубровин более 26 лет возглавляет Новосибирский государственный художественный музей и совмещает административную должность с художественным руководством Новосибирского классического театра. Актер, режиссер и юрист, он объехал в поисках театрального счастья всю страну, а остановился в родном городе, став хранителем шедевров изобразительного искусства. В рамках проекта «Люди как книги» Сергей Михайлович пролистал свою жизнь от внезапно оборвавшегося школьного образования до сегодняшнего дня, когда освоение культурного пространства города обретает все большее значение.
— Если верить прессе, ваш путь в большую жизнь начался с пощечины директору школы. Не жалеете?
— Это правда, и я ничуть не жалею. Каждый человек в этой жизни должен пройти свой путь, чтобы понять, правильно ли он что-то делает, готов ли он отвечать за свои поступки? За свое мнение всегда приходится отвечать. Я уже достаточно взрослый человек и с уверенностью могу сказать, что за тот поступок мне не стыдно. Да, мне пришлось покинуть школу. Но поступок был сделан правильно, и, по сути, именно он определил всю мою дальнейшую жизнь. Я периодически подобные фортеля выкидываю. Может быть, не впрямую, но когда вижу, что рядом хамство и несправедливость, по сию пору не могу молчать. Не научили.
— Поступление в Новосибирское театральное училище тоже было таким фортелем?
— Среднюю школу я заканчивал заочно и к выпускному уже работал на заводе «Сиб- электротяжмаш». По простому — «Турбинка». Со мной работали славные мужики. Они знали цену тому, что делают, и точно знали, для чего они живут. И это не для красного словца. Именно они меня «заставили» двигаться дальше. После завода я ушел в армию. И когда служить оставалось полгода, пришел в отпуск. Прямо в форме отправился в Новосибирское театральное училище и спросил, принимают ли сюда талантливых людей? Директором тогда была Любовь Борисовна Борисова. Она ответила, что, в общем-то, именно этим здесь и занимаются, и собрала ради меня приемную комиссию. Решение мое, конечно, не было спонтанным, но ни в какой самодеятельности я до этого не участвовал. И этот вопрос потом долго тревожил меня. В начале учебы я два месяца молчал. Смотрел, что за люди вокруг меня, и думал, зачем я сюда пришел? И, наверное, вскоре покинул бы эти стены, если бы не Анна Яковлевна Покидченко. Я оканчивал курс великой актрисы, прекрасного человека, порядочного, сдержанного, талантливого, скромного и безмерно замечательного. Меня господь бог сподобил учиться у нее, и Анна Яковлевна многие вещи во мне определила и поддержала.
— Почему после окончания училища вы не остались в Новосибирске? Наверняка ведь такая возможность была?
— После окончания училища меня оставили в «Красном факеле». В ту пору это был дар судьбы: уже четыре года никого не оставляли, а меня оставили. Но я прекрасно понимал, что такое семейное кладбище. Люди там сидели годами. Народ был крепкий, и его было много. Я все это взвесил, прибавил домашние проблемы и уехал во Фрунзе. За свою театральную карьеру большую часть Советского Союза объехал. Был безмерно легок на подъем. В ту же Одессу приехал с пятью рублями в кармане. А что завтра будет — не знал. На юге не бывает свободных актерских ставок, но я показался в театр. И меня приняли. В тот самый театр, куда не приняли Смоктуновского, — уж не знаю почему. Это была большая удача. Театр тогда был укомплектован только московскими и киевскими выпускниками. Нас два человека было из Новосибирска — одна актриса и я.
— Роль сразу получили или пришлось подождать?
— Меня определили как социального героя, и уже на следующий день я обнаружил себя в списке распределения ролей. Собирались ставить «Зинулю» Александра Гельмана, и там был такой персонаж Федор Иванович. Вот в теперешнюю пору мне бы его по возрасту играть вполне, а тогда я подошел к режиссеру и спрашиваю: «Какой еще Федор Иванович? Вы на меня вообще посмотрите!» А режиссер мне спокойненько так отвечает: «Да не волнуйтесь вы! Все равно играть не будете». В итоге я играл и премьеру, и сдачу. Это бывает крайне редко. Потом был Хлестаков, и когда у меня шел монолог вранья — правду говорю: за кулисами собирались все, кто был в театре, потому что я ни разу одинаково не играл. Если подумать, тогда в Одессе было самое счастливое для меня время. Я ни за что не отвечал, был волен, свободен, и голова моя не болела ни о воде, ни о кровле и выставочных планах. Рядом были кино, театр, телевидение. Было легко. Насыщенно.
— И в эту насыщенную жизнь как-то умудрилось пробраться юридическое образование, которое вы, состоявшийся актер, отчего-то решили получить.
— Юрфак появился, поскольку я мужчина, а мужчина обязан иметь твердую почву под ногами. Я понимал, что я актер, что я разбираюсь в своей профессии, что-то там значу и могу. Но для жизни этого было мало.
— Параллельно с актерской стезей вы начали осваивать профессию режиссера.
— Еще в Одессе я поставил свой первый профессиональный спектакль как режиссер. Мало того — у меня там были свой театр и театральная студия, в которой учились замечательные ребята. Они до сих пор считают меня своим учителем и везде говорят об этом. Самая знаменитая моя ученица — Нонна Гришаева. Я потом на нее поставил «Варшавскую мелодию» в Одессе и спектакль в Москве. А тогда мне однажды позвонил мой друг, актер, он работал у Дорониной и подрабатывал в Перово в роскошном доме культуры, один в один, как Театр на Таганке.
Так вот там хотели сделать театр, но не хотели, чтобы его возглавлял москвич. Я отправился в Москву, так и возник театр «Московитянин». В силу разных обстоятельств он просуществовал недолго. Я снова вернулся в Одессу, но и там не остался, поскольку вдруг стало ясно, что теперь это Украина, и все будет по-другому. И я вернулся в Новосибирск, в город, где жили мои родители.
— Кто предложил вам возглавить тогда еще Новосибирскую картинную галерею?
— Никто никаких предложений мне не делал. Ситуация в галерее была непростая, связанная с Рериховским обществом. Я в то время работал заместителем председателя областного комитета по культуре. Это был короткий промежуток — всего-то девять месяцев. Курировал музей, но не разбирался глубоко в музейном деле. А научные сотрудники приходили ко мне и звали: «Сергей Михайлович, ну пойдемте к нам в музей». Я отказывался. Я не знал, что дальше будет. Период у страны был тяжелый. Я не знал, останусь ли я в Новосибирске или снова уеду. Думал, что через год-другой точно буду в Москве. Но я вник в проблему, которая там была, и решил, вдруг действительно смогу помочь людям? Шел временно, а временность оказалась длиною в 26 лет.
— Что вас заставило изменить планы и прирасти к месту?
— Случайно попав в музей, я понял, что это мое. Наверное, мне недоставало хозяйственных забот. За эти годы много всего произошло. Были удачные проекты, и неудачные тоже были. Были достижения по части ремонтов. Мне портили нервы, и я тоже ходил и портил кому-то нервы. В 90-е годы ко мне в кабинет приходили такие люди и выдвигали такие требования, что, возможно, когда-нибудь я об этом целую книгу напишу. Музей действительно стал главной частью моей жизни, потому что то, чем люди там занимаются, — это соприкосновение прошлого и будущего в сегодняшнем дне.
— Как актер вы все время перемещались по городам и театрам, а как директор проявили удивительную «живучесть» на одном посту. Пожалуй, даже поставили рекорд. Как вы это объясните?
— Ну, рекордсмен Новосибирска на директорском посту — это Николай Афанасьевич Бирюля в театре кукол. А если серьезно, за годы моей работы в музее мне не раз поступали интересные предложения. Но я не мог уйти из музея. Я понимал, что это мое. Мне показывали морковку, я видел, что она хороша, но мое служение — это музей. Было всякое. И проверки тоже были — положенные и заказные. Я их прошел. Не потому, что такой непотопляемый, а потому что за мной действительно ничего нет. Меня так учил отец — не смотреть в сторону чужого. А его этому учил его отец, казак и полный георгиевский кавалер.
— В 2004 году картинная галерея преобразилась в художественный музей. Что изменилось со сменой вывески?
— Изменилось многое. У нас огромный коллектив. Такого музейного комплекса, как у нас, за Уралом нигде нет. Мы плотно занимаемся современным искусством. Когда начинали организовывать Международную биеннале современной графики, денег не было вообще. Был сплошной авантюризм. Но благодаря этому проекту о нас сегодня знает весь мир, и биеннале, которая потом превратилась в триеннале, стала брендовой вещью. Откуда нам только ни присылали заявки — от Аляски до Китая. Мы гордимся этим. Это наш главный конек. Музейщики — народ очень щепетильный. Они не побегут в разбег. У них совершенно другое ко всему отношение.
— А техническое обеспечение изменилось за последние годы?
— Изменилось, конечно, но предела совершенству нет. Система климат-контроль, к примеру, которую нам так везде хотелось бы иметь, установлена только на третьем этаже со стороны улицы Свердлова. Это очень дорогостоящая история. Понимаете, лучше не приспосабливать здания под музей, а первоначально закладывать этот функционал в проект. А чтобы довести такое здание, как наше, до совершенства как музей, нужно вложить колоссальные средства. Конечно, сегодня, глядя на наш музей, никому и в голову не приходит, что первоначально это был Сибревком. Люди, которые работали здесь, постоянно адаптировали строение под нужды музея. Конечно, нам хочется иметь новейшие системы климат-контроля и дополнительное здание под хранение и реставрационные мастерские, но на 35 процентов идеалу мы соответствуем точно. Основа заложена хорошая, двигаемся дальше. Если в первый год моей работы у нас, как решето, текла крыша, и я бегал, закатав штаны, с тряпкой по музею, то сейчас ничего подобного нет. Есть проблемы другого порядка.
— Например, освещение?
— Это смотря с какой стороны посмотреть. Свет же не везде нужен, на самом деле. Сотрудники «Эрмитажа», например, попав к нам, заявили, что у нас слишком много света. В каждом деле свои нюансы, а сегодня люди нюансов не читают. Все всё знают и так. Между тем искусство всегда заключено именно в нюансах.
— Вы уже говорили об испытаниях, которые пришлось пройти новосибирским музейщикам, но было в истории музея и самое печальное — кража картины Айвазовского.
— Вывод из этой печальной истории один: если вор захочет украсть, то он украдет. В каждом деле должна присутствовать компетентность. Той компетентности, которая была в этом вопросе, на тот момент недоставало. Я не собираюсь сейчас снимать с себя вину, хотя формально за мной вины никакой нет. Но эмоционально присутствует. Три полковника тогда расстались со своими погонами. По одной простой причине: проект делали специалисты, устанавливали датчики специалисты, охраняли и обслуживали тоже специалисты. Охранный проект можно было сделать за три копейки, но я сделал выбор в пользу людей, которые будут нас обслуживать и которые будут за это отвечать. Я платил за гарантии и получил вот такой результат. Но люди, которые к нам проникли, были тоже профессионалами высшего класса. Они были очень хорошо подготовлены и знали, на что шли. Это, конечно, печально, но вселяет оптимизм одно: такие вещи, как картины, просто так не пропадают. Рано или поздно кто-то где-то прокалывается, и они всплывают. Не могу сказать, что люди, которые расследовали это дело, отнеслись к своей работе халатно. Расследование было подробным, тщательным. Мы знаем, что картину вывезли на следующий день из Новосибирска. И примерно знаем, где она находится. Но Союз развалился, и пока выдачи оттуда нет.
— В сезон Новосибирский художественный музей проводит более ста выставок. Билеты стоят какие-то смешные деньги. Означает ли это, что музей может похвастаться наплывом посетителей?
— По госзаданию мы должны обслужить в год более 150 тысяч посетителей. Это и выставочные проекты, и великолепная постоянная экспозиция, в которой представлено 92 процента из того, что в принципе у нас есть. Цена билета на взрослого посетителя за два с половиной этажа шедевров — 150 рублей. Меньше, чем билет в кино. Но дело даже не в финансах, а в воспитании. Когда я учился в школе № 72 на Перевалке, нас по льду через Обь водили в театры и музеи. Наверное, учителей заставляли делать это, но как же я им благодарен! Мы были в «Красном факеле», ТЮЗе — какой обалденный тогда был театр юного зрителя, в картинной галерее, в краеведческом музее. Вся моя любовь к искусству пришла оттуда, из этих походов. Сегодня освоение культурного пространства города идет только от родителя. А многие родители, прочитав полторы книжки, полагают, что в музей достаточно сходить один раз. Между тем в музей нужно не просто прийти — нужно, чтобы твоя душа попала туда. Когда к нам приезжают официальные делегации, они не устают восхищаться, какой у нас Фальк, какой Машков, а местные жители этим не пользуются. Я всегда говорю: музеи — это последнее, что осталось доступным для народа в нашей стране вот так запросто. Так вы уже ходите, если у вас есть такая возможность. Ни в одном музее Сибири такого собрания нет. При этом мы не занимаемся вкусовщиной и протекцией. Мы ориентируемся на «золотой фонд». Конечно, некоторые современные художники очень хотят к нам попасть и возмущаются, не попав. Но тут уж извините! У нас есть выставочный комплекс — пожалуйста, присылайте заявки, участвуйте, а чтобы висеть рядом с Шишкиным, нужно заслужить. Это только время покажет.
— Кто занимается отбором в «золотой фонд», и можете ли вы как директор влиять на этот процесс?
— У нас работают высокопрофессиональные люди, которым я доверяю от «а» до «я». Они знают, понимают и видят сегодняшние тенденции. К нам сейчас приходят новые силы. Молодые ребята хотят все увидеть, понять и принять активное участие в процессе. Я, наверное, имею право настоять на своем мнении, но обычно не вмешиваюсь, если, конечно, речь не идет о чем-то из ряда вон выходящем. Я считаю, что выставляться имеет право всё, но выставляться в государственном художественном музее всё не должно. Для сознательных провокаций есть другие площадки .Это моя принципиальная позиция.
— Тех же позиций вы придерживаетесь и в театральном вопросе? Какова репертуарная политика Новосибирского классического театра, который вы возглавляете?
— В нашем театре может быть все, но «Мертвые души» без штанов не могут быть по определению, если только это не оправдано и не заложено автором. Не писал Николай Васильевич Гоголь о том, что его чиновники ходят без штанов. Не надо испражняться на сцене. Для этого есть другое место. Если вы не знаете, я подскажу. Ничего сложного. Новосибирский классический театр живет непростую жизнь, хотя в нем 25 актеров и два народных артиста — больше, чем в любом другом театре города. Актеры хорошие. Они понимают, для чего живут и чего хотят. Меня часто обвиняют в том, что я сижу на двух стульях. А кто, собственно, мешает им так сидеть? Я так работаю, потому что пока могу так работать. Когда все идут в шесть часов домой, я заканчиваю музейные дела и иду в театр на репетицию. По одной простой причине: этот театр необходим городу, как свежий воздух, чтобы люди учились думать и сопереживать. С тех пор, как я поступил в театральное училище, я театр не бросал ни на минуту. Вот и сейчас три-четыре раза в неделю репетиции, а по субботам и воскресеньям в рабочий сезон спектакли. Кому-то покажется мало, но на самом деле достаточно. Это оправдано Константином Сергеевичем Станиславским. Это честно по отношению к себе, зрителям и профессии.
Марина ВЕРЖБИЦКАЯ, «Новая Сибирь»
Фото СИМУШКИНА и Антона ВЕСЕЛОВА
