Автор серии черно-белых фотографий «Негород», которую можно увидеть в краеведческом музее, рассказывает о себе и о людях на своих снимках.
— Скажите, Александр, вот вы уже много лет подряд фотографируете жителей родной вам деревни Российка и других деревень и сел Красноярского края. Вроде бы ничего необычного в таком подходе к фотографии нет. Почему же ваши выставки всем нравятся? Ведь очень многие люди признаются, что когда заходят в зал, у них сама собой на лице появляется улыбка.
— А я уже в который раз повторяю: мне не интересны пьяные мужики, ржавые тракторы и заросшие поля. Легко снимать плохое. А я стараюсь делать фотографии такими, как будто ты попадаешь в то место, где все будет хорошо. Несмотря ни на что. Может быть, не сразу так будет, но когда-нибудь — обязательно.
— Вы ведь начали этим заниматься еще в самом начале 70-х в прошлом веке?
— Я в первый раз в руки фотоаппарат взял, когда 12 лет мне было. Тогда я просто снимал своих родных, друзей и знакомых в домашний альбом. Ну а потом однажды вытащил эти снимки из архива и стал стараться так делать фотографии, чтобы незнакомый человек с них смотрел на тебя, как будто из домашнего альбома. Чтобы оставалась та же живость, что была в детстве, сохранялась как бы такая любительская техника и стилистика. Я ведь знаю, конечно, все эти теории композиции и золотые сечения, но тут нужно было отбросить лишние знания, которые только мешали.
— То есть работы на выставке — это чуть ли не сорокалетняя ретроспектива?
— Однажды я посмотрел свои старые снимки — и совсем детские, и времен перестройки — и начал наяривать. Поэтому на выставке мало кто понимает, какое время зафиксировано в кадре. Даже между собой спорят по поводу датировки, а потом ко мне подходят выяснять, кто из них прав. Да это все не важно, я считаю. Еще, кстати, процентов 70 из тех, кто ко мне подходит с вопросами, первым делом спрашивают: «На что снимал?» Да какая разница, на что! По мне, так вообще — чем хуже, тем лучше. У меня сейчас есть «цейс» 35-го года, а вообще в коллекции 150 фотоаппаратов — от «Школьника» до камеры Rolleiflex 6008. Но среди них ни одного цифрового.
— Такой принципиальный подход?
— Ну, это отдельный разговор. Например, когда у тебя шесть или двенадцать кадров в камере, ты еще сто раз подумаешь, прежде чем ее доставать лишний раз. И даже когда делаешь «дубли» — каждый выходит самодостаточным. У нас сейчас почти пропали «одиночные» фотографии, все снимают сериями. А зачем? Вот я работаю стоматологом 35 лет, могу сделать тематическую выставку и со смешными, и со страшными фото на эту тему. Но кому она на хрен нужна? Мы же, в конце концов, работаем не для крутых концептуальных фотографов, а для обычных людей.
— В XIX веке русская интеллигенция скопом пошла «в народ», считая, что несет в него культуру и искусство. У вас, случайно, не было подобного посыла?
— Ни в какой народ идти я никогда не собирался, а сам собой в нем оказался, в этом народе. Хотя я человек городской, всю жизнь прожил в Красноярске, но все свое каникульное детство провел у бабки в деревне, а не в пионерском лагере. В деревне Российка, куда в тридцатых годах сгоняли всех репрессированных — и цыган, и немцев, и русских. Вот и она туда попала с шестерыми детьми. Так что я с детских лет там всех знаю и со многими до сих пор дружу. А вот политику и всякие пафосы я не люблю, меня подобные вопросы вообще не интересуют. Но поскольку у нас в стране нынче это лезет изо всех щелей, постоянно приходится сталкиваться с такими вопросами. Отнекиваться.
— Это вторая ваша персональная выставка после Томска. Почему так редко выставляетесь?
— Если честно, то я не так давно вообще понял, зачем фотографирую. Попросту говоря, я выражаю свое внутреннее отношение к внешнему миру посредством камеры. Мне прекрасно известно, как нужно снимать натюрморт, пейзаж, птичек и тому подобное. Но если не ходишь в походы, не знаешь толком запахов ночного костра и травы с утренней росой… что там еще… в общем, этой самой природы, так и не стоит браться это все изображать. Если ты с этой темой незнаком, зачем туда соваться? Зато я знаю деревенскую тему и вообще людей — 35 лет работаю стоматологом. Книжки читал по стоматологической психологии, поэтому умею правильно с людьми разговаривать, не причиняя стресса. Когда у меня сидит человек в стоматологическом кресле, тут приходится даже на его взгляд обращать внимание: когда у человека рот открыт, ему не так просто мне что-то объяснить — к примеру, что в обморок собирается падать. Хотя в обморок чаще мужики падают, женщина у меня ни одна пока еще не упала.
— Ну, это о взаимопонимании в стоматологии. А как находить общий язык с незнакомыми сельскими жителями?
— Для понимания я специально брал с собой и показывал свои старые фотографии. Чтобы люди сразу видели, что я не собираюсь над ними никак глумиться, чтобы доверились. Да и начал я со своей деревни, потому что всех там знаю. Помогал мне мой, так сказать, друг детства, местный блаженный — вместе с ним вообще все было просто: он стучится в любой дом, потом заходим, садимся, и все в порядке. А тему для разговора всегда умел находить: я уже лет в девять-десять мотоциклы мужикам помогал налаживать, косили вместе, копнили, да все что угодно…
— Александр, вы говорили, что проект «Негород» родился как-то сам по себе. Это такая творческая позиция?
— Вообще-то, в последнее время я, прежде чем начать что-то снимать, сначала думаю, составляю концепцию: просто так выходить на улицу с фотоаппаратом — все равно что по ней бродить в надежде найти гаманок какой-нибудь. Но когда недавно съездил в Енисейск, то снимал там просто все подряд — репортажно, и только в самом конце, когда меня познакомили и с енисейским атаманом, и еще с интересными персонами, тогда сложилась новая идея… При знакомстве и в беседах с новыми людьми я обозначал границы его личной Родины, а они не столь бескрайние. Это место, где ты родился, где твоя семья, друзья и, пожалуй, все — вот тут и граница! Далее сам начинаешь заботиться об этом своем малом государстве. Хотя этому так мешает внешняя среда, которая лезет во все щели и не дает спокойно спать… Так и возникла идея нового фотопроекта под предварительным названием «Малая Родина» — места, в котором каждый человек определяет свои границы.
— А почему название предварительное?
— Да потому что при слове «Родина» иногда хочется оттянуться трехэтажным матом…
— В смысле, затаскали его совсем?.. Почему бы тогда, начиная с Енисейска, название «Негород» не сменить на «Недеревню»?
— Тема приблизительно та же, но… Когда я смотрю на фотографии других фотолюбителей, то вижу, что у каждого, как и у меня, тоже свой мир — причем это не Родина, не государство, которому абсолютно по барабану, чем ты дышишь, что ешь, кого рожаешь, кормишь, обучаешь, как живешь, выживаешь... Ведь народ все глубже уходит в себя, в свой мир, лишь бы его не трогали, а с этим у нас все труднее и труднее. Чтобы понимать, о чем думает мужик, нужно самому быть мужиком.
— Вам нравится снимать в ретростиле?
— Ретро это или не ретро, но где-нибудь в фотоснимке я обычно прячу незаметно что-то современное. В фотографию вообще легко входишь — и только потом начинаешь замечать маленькие детальки. Вплоть до тараканов. Иногда мне говорят, что у меня постановочные снимки, на что отвечаю, что у нас вся жизнь постановочная. Хочешь делать по-другому — бери камеру и езжай на войну.
— И вообще, что такое «постановка»?
— Я нормально отношусь к критике, она мне вовсе не безразлична. Но ведь я не вожу с собой на съемки ни шапки-ушанки, ни валенки, ни дрова, ни печки. Иногда долго думаю, как снять, а иногда само начинает работать — и получается как бы концентрированный рассказ, в котором ничего не надо подправлять. Кстати, раньше я свои фотографии никак не называл, а когда это вошло в моду (дескать, снимок должен говорить сам за себя), тогда начал давать названия. Обычно из одного слова (например, «Захар») — там у меня на фото пацан сидит на капоте старого грузовика, который в народе называют «захаром», «крокодилом», «труменом»… Так что те, кто помоложе, подумают, что это имя мальчишки, кто постарше — поймут, что речь о машине. А, вообще-то, пусть каждый понимает как хочет.
Кстати, с этим «Захаром» интересно получилось. Увидел как-то раз пацана колоритного рядом с грузовиком. Иди, говорю, сюда, я тебя вместе с машиной сфотографирую, — так он как сиганет от меня, и стоит метров с пятидесяти, как собачонка дикая смотрит. Ну что с ним делать? Тут мимо на велосипеде проезжал парень посовременнее, ну остановил его, верчу туда-сюда возле «захара». И машу тому персонажу лысому: мол, видишь, ничего не выходит — давай, мол, подходи, помогай... Еле подманил. С ребятишками-то оно как: сперва шугаются, а потом по деревне за мной толпой бегают. Детей-то в селе надо чувствовать нутром, вот и все.
— Судя по фотографиям, деревенские дети не слишком-то изменились внешне за несколько десятков лет.
— Да, одежда в основном изменилась. У тех, кто ближе к земле, и души чистыми остаются, я так думаю. И еще одно. У моей второй дочери, как она родилась, возникли проблемы со здоровьем. А поскольку я знаю деревню, начиная с советских времен, то помню, что вот таких болячек, какие есть у городских, там практически не встречается. Но вот нет же, взяли и бросили деревни на произвол судьбы. Хотя они ведь могли нас снабжать экологически чистыми продуктами, а мы продолжаем травиться всей этой китайской химией.
— Под экологически чистыми продуктами, как я понимаю, подразумевается и самогон собственного производства, которым вы сегодня угощаете?
— Этот самогон не для того, чтобы бухать. И дело тут не только в культуре пития.
— Какие-то особые рецепты?
— Рецепты-то все примерно одни и те же, это хозяйки все разные. Бормашины вон тоже ведь и у хороших, и у плохих стоматологов одинаковые... Я по жизни ко всему так подхожу: либо браться всерьез, либо не браться совсем. Не лезу ничего изобретать: рецептам этих напитков несколько сотен лет, качество проверено очень давно. Важно, какой будет результат. Так что и «Доппель-кюммель» я делал, любимую настойку Петра I, и виски пять лет настаивал в дубовой сорокалитровой бочке, с Кавказа привезенной. А потом постепенно углубился в лечебные настойки. Основа в них тоже зерновой спирт, только надо знать, какие травы использовать по правилам, понимая, на что они действуют. Вот мать свою я за пару месяцев вылечил от гипертонии. Ну а если кто простыл — так тоже хорошо: только нужно еще в банечку и сразу под одеяло. Утром как огурчик.
— Вы где-то в Сети однажды сказали, что профессия врача дала вам возможность заниматься любимым делом, не оглядываясь на особую зависимость от объема кошелька. Похоже, вы не только в фотографии имеете свободу действий.
— Я вам так скажу. Иногда придешь домой, а дома нет никого. Заваришь чашку кофе, а вокруг тишина. И тут уж сам понимай, как хочешь, — одиночество это или свобода. И, кстати, я доктор, а не врач. Врач — это от слова «врать».
Николай ГАРМОНЕИСТОВ, «Новая Сибирь»
Фото Евгения ИВАНОВА и Александра КУСТОВА
