Стихи новосибирского поэта Андрея Жданова в прошлом году были переведены на польский язык, а затем последовал целый ряд зарубежных публикаций на родном языке.
ОН ДЛЯ ПОЭТА молод — не достиг и 50 лет. После точки не ставлю «смайлик». Это в XIX веке великие поэты умирали молодыми, не вкусив плодов настоящего признания и славы в веках с непрерывным цитированием. Сегодня, по моему впечатлению, успех автора, будь то прозаик или поэт, напрямую зависит от его упорства, терпения и несгибаемой веры в себя — иначе не дождаться прижизненных публикаций, если ты, конечно, не соглашатель или ура-патриот, не лизожоп или прочее фуфло, желающее подкормиться на ниве. Андрей Жданов точно не гибок в части отказа от убеждений, наоборот, у него на все есть свое мнение или сонм сомнений. Тем не менее публиковался в нескольких журналах и альманахах и был постоянным автором незабвенного «Пан-клуба», выходившего в свет под эгидой «Новой Сибири». Членство в этом клубе до сих пор для многих почетнее, нежели в Союзе писателей, ведь оно предполагало мгновенное спонтанное остроумие, ту степень игры словами, что требует подлинной глубокой эрудиции и таланта.
Не лез напролом, не лавировал окольными путями — за это Жданову респект. Отдельное мое спасибо за своеобычные, своенравные стихи, лично меня то будоражащие, то отрезвляющие, неровные, но, главное, неравнодушные стихи. И — сердечные поздравления с новыми публикациями, которые состоялись уже не в «Сибирских огнях», а в переводе на польский язык, в литературном журнале Stenogramy wszechwizji (в дословном переводе «Стенограммы разных видений»), а далее пошли гулять по свету уже на родном для поэта языке. Кстати, я обожаю звучание польского языка. Начало поэмы Андрея «Можжевеловые ноги Марлен Дитрих» по-польски звучит как «Maіo kto o tym wie, їe Marlena Dietrich miaіa drewniane nogi». Разве не интригующе?
Я поговорила с поэтом, имя которого есть во всех языках мира (Эндрю, Андрэ и т. д.) и означает «мужчина», в своем стиле — сто вопросов в минуту.
— Андрей, как и когда ты осознал, что ты поэт? У тебя в детстве были кумиры среди поэтов? Кто это был — Блок или Державин? Лично для меня между ними пролегал «водораздел»...
— Осознание пришло поздно. Я и сейчас иногда писание стихов считаю делом несколько стыдным. Особенно когда тебе уже хорошо за сорок. Считаю поэзию уделом молодым. Впрочем, можно остаться в том возрасте, когда тебе писалось наиболее легко. Технически это несложно. Мне иногда странно видеть, слышать или читать поэтов значительно моложе меня, но «творящих» какую-то берязевщину.
Если говорить о кумирах, то на определенном (подростковом и юношеском) этапе, это был Андрей Вознесенский. Я буквально заваливал его восторженными письмами и именно ему слал стихи. Сейчас смотрю на это как на большую глупость — мои стихи были смешны и уродливы. Собственно, давно стараюсь избегать «красоты» в стихах, мне порой нравится намеренно издеваться над строчкой. Я же хотел, чтобы Андрей Андреевич стал для меня тем, кем для него в свое время стал Пастернак... Однако некого абсурдного результата я добился: вошел в собрание сочинений Вознесенского; в его публицистике есть дурацкая строчка из моего письма, что я увлекаюсь творчеством Велимира Хлебникова, и сопутствующие тому откровения.
Это уже в сознательном возрасте авторитетными поэтами для меня стали Гавриил Романович Державин и Александр Иванович Введенский, а в молодости как у всех — футуристы, символисты и прочие содомиты.
Вот ты, Ира, говоришь про «водораздел» между Блоком и Державиным. На самом деле, между ними — поэтами — стены или водораздела нет. Они просто отделены друг от друга исторически и культурно. Когда сегодня читаешь Державина, нужно просто учитывать ту переломную ситуацию в русской словесности, которая пришлась на его время. Кстати, есть свидетельства, что Державин был хорошим губернатором.
— Верю, вернее, тоже о том читала. А когда ты ощутил свободу в стихосложении? Когда ты написал лучшие, на твой взгляд, строки? Ведь, на самом деле, любое чужое, стороннее мнение необъективно, нужно научиться судить себя самому. И пробовал ли ты писать прозу? Каким бы ты стал прозаиком?
— Хм. Я бы писал прозу, если бы Владимир Сорокин меня не опередил. А как только я ощутил свободу, тогда же и написал лучшие строки — это произошло относительно недавно, году в 2000-м. Проснулся рано утром и написал «Тамару Павловну Берг» легко и быстро, как будто стихи мне приснились. И с тех пор я понял, что «берега» в этом деле не нужны и даже вредны. Ну, и с тех пор начал активно печататься. Как-то сразу пришло приглашение из Пятигорска участвовать в сборнике верлибра.
— Пятигорск — место дуэли Лермонтова и Дантеса. Я там была в возрасте лет, наверное, лет в 11-12. Родители ездили «на воды», а там из культурной программы — только домик Лермонтова и подножие горы Машук, место роковой дуэли. На всю жизнь запомнила. А ты был в Пятигорске?
— Нет. И мои сборник верлибров там так и не вышел, но они издали кучу моих вещей в журнале «Лира Кавказа», в трех номерах подряд. Честно сказать, я посылал им тексты, от которых хотел избавиться, и получилось удачно — избавиться от «опытов становления мастерства» публикацией не так уж плохо.
— Есть мнение, что литературную биографию надо строить предельно аккуратно.
— И тем не менее. Я от них освободился, а «Тамара Павловна Берг» открыла череду странных, а иногда страшных историй, которые читать жутко, а оторваться от них сложно.
— Скажи, есть ли, по-твоему, смысл участвовать в литературных конкурсах, или рукописи не горят?
— Рукописи горят, и очень даже хорошо горят. Потому смысл участвовать в конкурсах, безусловно, есть. Другое дело — буду ли я в них участвовать? Не знаю. Смотря какой конкурс. Позовут — скажу. Сам дергаться не собираюсь.
— Андрей, дело прошлое, но я тебе благодарна за то, что в ходе обсуждения современного состояния поэзии, затеянного нашей редакцией в клубе «Труба», ты не стал «преклонять колени» и бить поклоны перед журналом «Сибирские огни», возглавляемым Берязевым, назвал его «говножурналом», хотя «сам» Берязев тебя публиковал. И вот он больше не главред, но материальная база журнала плачевна, перспективы обозначены, но зыбки. Лично ты веришь в светлое будущее этого «толстяка», ты будешь его читать? Будешь слать свои стихи и ждать, что они будут опубликованы?
— Конечно. Я буду, и всем советую. И прежде чем попрощаться, прочту белый стих:
Инвалид написал стихи
про речную гладь,
Про бездонное небо, про птиц,
Что они легки,
Про страны, в которых не был,
Про любовь и обман,
Про дресс-код в клубе
И Северный полюс,
Про вчерашний закат,
Про утренний шепот,
Про тебя и меня,
Еще про что-то инвалид
написал стихи.
И теперь неясно — что делать нам, стоящим у кирпичной стены,
Завороженно слушающим,
как капли бьют по крыше
С другой стороны дома.
— Этот белый стих — экспромт?
— Да. Это наш с тобой разговор «с другой стороны дома».
— Браво!
Ирина УЛЬЯНИНА, «Новая Сибирь»
Фото из личного архива
Андрея ЖДАНОВА
