18 сентября Арнольду Михайловичу Кацу исполнится 100 лет.
***
Кажется, что только вчера я, молодой сотрудник отдела пропаганды и культурно-массовой работы Новосибирского обкома комсомола, поспешил из кабинета 211 в новую пристройку облисполкома на четвертый этаж, где размещался в то время председатель облисполкома Боков, вошел в лифт. Почему — сам не понял, ведь подняться со второго этажа на четвертый молодому парню ничего не стоило, но, увидев, как открываются створки дверей кабины, я не задумываясь влетел в лифт и уткнулся прямо в… Да, в Арнольда Михайловича Каца! Стройного, подтянутого. Строго глянув на меня сверху вниз, и как умел только он — слегка отодвинувшись и включив образ Великого Каца (об этом позже) — вопросил:
— Вы… знаете, кто я?!
— Кац! — ничуть не смутившись, ответил я, выходя из лифта на четвертом этаже. Арнольд Михайлович поехал выше.
Шел 1980-й, а сегодня на дворе 2024-й. Арнольду Михайловичу уже 100 лет, и 17 лет как его нет с нами.
Это была моя первая встреча с маэстро, которого до этого я видел лишь за пультом в концертном зале филармонии, квартирующем тогда в театре оперы и балета.
Следующая наша встреча с ним состоялась ровно через 6 лет, осенью 1986 года.
Меня назначили заместителем генерального директора Новосибирской областной филармонии по концертной деятельности. Мне было 29 лет, и, признаюсь, я сильно волновался. Напутствующий меня заведующий отделом культуры обкома КПСС Владимир Иванович Велюханов поручил разобраться, откуда у филармонии столько убытков, сделать что-то прорывное и просил найти общий язык с Кацем, Заволокиными, Мочаловым и только что назначенным Юдиным.
Филармония располагалась в одноэтажном флюгерочке в Центральном парке, рядом с эстрадной «ракушкой». Вытянутый коридор с одной стороны упирался в небольшой смотровой зальчик с миниатюрной эстрадкой, а с другой стороны гнездился лекторий. По центру был кабинет директора с приемной с одной стороны, а с другой, с окнами на трамвайную линию, — мой кабинет. По соседству — кабинет администрации оркестра, где работали Арнольд Кац, Лев Крокушанский и редактор оркестра Татьяна Шиндина. Туалета не было и в помине. Все бегали либо в оперный, либо на улицу, где в углу парка стоял обычный, слегка облагороженный нужник. Конечно, все это не внушало уважения к носителям высокой культуры. Разложив на столе большой лист ватмана с окошками дней, залов, исполнителей, я стал изучать, что нам готовит грядущий месяц. В этот момент дверь с грохотом распахнулась, и прежде чем Кац вошел в кабинет, я услышал его голос: «Ну, кто здесь комсомолец? Кого к нам прислали?» В этот момент он и вошел в дверь и, увидев меня, стал вспоминать, где он со мной встречался. Я ему напомнил о встрече в лифте и в свою очередь спросил: «Как же это вы, маэстро, — профессор, без пяти минут народный артист, а выражаетесь и ведете себя, как портовый грузчик». Все это я проговорил с улыбкой. Он вспомнил, хмыкнул и… Стал обычным милым человеком, с которым мы потом и работали. Выключил образ Великого Каца и в этот момент меня принял.
Для большинства сегодняшних горожан Кац — это прежде всего название (не имя!) концертного зала. Для почитателей и меломанов — человек-легенда, создавший академический симфонический оркестр. Для руководителей города и региона это бренд, наряду с Новосибирским государственным академическим театром оперы и балета — визитная карточка области. Для своих коллег-дирижеров — он в небольшой когорте великих. И это чистая правда.
Подготовка к празднованию столетнего юбилея маэстро заставила многих внимательно посмотреть на все, что связано с именем и образом маэстро. Итак, все по порядку.
Вокруг личности Арнольда Михайловича есть несколько не во всем справедливых и верных постулатов.
...И создал Кац оркестр
Неоднократно слышал тезис о том, что Кац создал оркестр без какой-либо серьезной поддержки, на пустом месте. Не во всем верный тезис. Место не было пустым.
Напомню землякам, что в губернии была своя опера, созданная сразу после революции, и там был оркестр. Давались и концерты, и оперные спектакли. Сибгосопера квартировала в здании театра «Красный факел», и да — это был прообраз Новосибирского государственного академического театра оперы и балета.
В годы войны в еще официально не открытом оперном театре проходили концерты. Артисты выходили на недостроенную сцену через директорскую ложу, которая находится по правую руку на сцене.
Действительно, в то время в Сибири не было традиции в каждой области или крае иметь симфонический оркестр, и первопроходцем здесь стал город Томск, создавший свой оркестр в 1946 году. Он ровно на 10 лет старше новосибирского, который был основан в 1956-м. В один год с консерваторией. Я в те годы только родился, но мне посчастливилось плотно поработать (наверное, это даже была своего рода дружба) с Григорием Казарновским, который приложил руку и к ТЮЗу, и к филармонии, и к созданию НГК, и к Комитету по телевидению и радиовещанию. Преданный культуре каждой клеточкой, импульсивный, энергичный, он не мог находиться дома и успевал участвовать в работе президиума Совета ветеранов области (именно он помог нам отстоять здание Дома Ленина для филармонии, хотя все шло к тому, чтобы отдать здание Дому ветеранов). При этом совмещая эту деятельность с режиссурой огромных областных мероприятий — таких как «Проводы призывников», организуемые на месте сегодняшней ледовой арены, и не только их. В подготовке этих праздников с 1979 по 1986 год я принимал участие, отвечая за музыкальную часть. Именно он благословил меня на работу в филармонии. Так вот, Казарновский прекрасно владел информацией о том, как создавался оркестр, и рассказывал мне об этом.
Идею оркестра вынашивал один из руководителей области Егор Кузьмич Лигачев. Именно тот, который был вторым человеком в партии при Горбачеве, и именно он боролся за трезвый образ жизни и призывал вставать на лыжи. «Сибиряк — значит лыжник!» — это от него. Была еще одна его фраза, ставшая пророческой: «Борис, ты не прав!» Это о Ельцине. Лигачев прожил почти 101 год, сохранив ясность ума. Я не люблю говорить в сослагательном наклонении, но жизнь всей страны могла бы быть другой, если бы он возглавил партию в то время. Егор Кузьмич был большим ценителем академической музыки и, возглавив в 1953 году управление культуры при Новосибирском облисполкоме, начал пробивать вопрос создания оркестра, а довел этот вопрос до реализации уже в качестве заместителя председателя Новосибирского облисполкома. В 1956 году оркестр был создан, а в 1982 году получил звание академического. Пробив создание оркестра, Лигачев начал искать дирижера, который согласился бы переехать в Сибирь. Им оказался молодой выпускник Ленинградской консерватории, ученик Ильи Александровича Мусина дирижер Арнольд Кац. В первые годы становления коллектива Егор Кузьмич участвовал в налаживании жизни оркестра в режиме ручного управления, но уже в 1958 году его назначают первым секретарем Советского райкома КПСС, и он начинает активно работать над созданием Академгородка, уже не имея ни возможности, ни времени активно заниматься оркестром.
«Отсутствие высокой творческой дисциплины»
Есть мнение, что Каца всегда обожало руководство, всячески ему помогало и шло навстречу. И это было далеко не так.
Без активной поддержки Лигачева на маэстро легли все вопросы по быту, зарплатам музыкантов, репетиционной и концертной базам (а кочевал коллектив по всему городу, — было свое общежитие в здании, где ныне живет и работает театр «Старый дом»). В то время у Каца не было весомых покровителей. Создание оркестра шло непросто, доставалось Арнольду Михайловичу, и порой сильно доставалось. Вот недавно я в очередной раз перечитал один документ, с которым, думаю, будет полезно познакомиться многим любителям и ценителям оркестра, чтобы понять через что приходилось проходить маэстро.
Газета «Правда» (!) от 10 июля 1958 года справедливо указала на «недостаточно требовательное отношение к своей работе и на отсутствие высокой творческой дисциплины в коллективе симфонического оркестра». На что незамедлительно отреагировала дирекция филармонии, указав в соответствующем документе, что эти серьезные недостатки «в значительной мере зависят от главного дирижера и художественного руководителя оркестра т. Кац А. М.» И далее: «…За период работы в коллективе т. Кац А. М., показав себя достаточно опытным, интересным дирижером, в то же время не справлялся в полной мере с обязанностями главного дирижера и художественного руководителя коллектива, и т .д. Указать т. Кац А. М. на неудовлетворительную его работу как главного дирижера и художественного руководителя оркестра и предупредить т. Кац, что если он не сделает для себя соответствующих выводов и не изменит своего отношения к работе, будут приняты более строгие взыскания».
Я не зря обращаю внимание на то, что данный разнос случился после статьи в газете «Правда». Ведь в те времена одной такой статьи было достаточно, чтобы слететь с должности директора театра или руководителя оркестра. «Правда» — это был следственный комитет и суд в одном лице.
Но и на этом дело не закончилось. 15 августа 1958 года вышел приказ № 77. Из этого приказа следовало, что денежную премию А. М. Кац получит лишь в размере 50% его месячного оклада — 1250 руб.
Здесь можно вспомнить и о попытке руководителей устроить ему показательный разнос за исполнение 13-й симфонии Шостаковича на стихи Евтушенко. Уже после первого исполнения этой симфонии Кириллом Кондрашиным о ней вслух даже говорить не рисковали, а маэстро взял и исполнил, переполошив всех кураторов.
Вполне понятно, что Арнольд Михайлович систематически нарушал имеющиеся инструкции и догмы. Для улучшения быта музыкантов он мог пойти на очень многое и непоколебимо вставал на защиту своего детища. При этом мало кто знает, что, несмотря на «Великого Каца», он оставался очень ранимым человеком. Впоследствии я неоднократно видел, как на приеме у руководителей он становился величественным, — особенно в тех случаях, когда чувствовал некоторую неприязнь к себе, но был вынужден спасать дело. Но в тех случаях, когда Арнольд Михайлович встречал к себе и оркестру доброе отношение, у него как бы выключали тумблер внутри: он становился милым человеком, любящим юмор, ценящим шутку, интересующимся многими вещами, невероятно обаятельным.
Когда впервые после своего «невозвращения» Владимир Ашкенази по линии Фонда культуры (детище Р. М. Горбачевой) проехал концертным туром по городам страны, играя сольные концерты, сборы от которых шли в фонд поддержки юных пианистов, он выступал в только что переданном оркестру Доме политпросвещения. Все билеты были проданы за несколько дней. Я от обкома КПСС занимался организацией его выступления. Поднявшись на второй этаж здания, где был верхний вход в зал, я увидел вышедшего из своего углового кабинета и направлявшегося к выходу Арнольда Михайловича. Я, естественно, спросил: «А вы, маэстро, не идете слушать Ашкенази?» Он махнул рукой и, как обиженный ребенок, сказал:
— Он отказался играть с оркестром.
— Так он нигде не играет концерты с оркестром, тут нет никакого неуважения. Напротив, он очень высоко ценит оркестр. Такое его требование к первой поездке...
Когда я, войдя в зал, присел на ступени (свободных мест не было) и приготовился слушать пианиста, обернувшись, увидел, как стройный и подтянутый Кац стоял, расслабившись, прислонившись спиной к косяку входной двери в зал. Так он и слушал весь концерт. А многие зрители, поворачиваясь, смотрели то на сцену, то на маэстро.
Те, кто был рядом, помнят, как болезненно он реагировал на то, что присвоение почетного звания народного артиста СССР так долго мурыжили по разным столам, что было просто неприлично на это смотреть. В результате получил он его в 64 года (в 1988 году)...
Зальная эпопея
Я не так долго проработал с Кацем, но эти годы выпали на критические для оркестра времена. Дело в том, что с большим скрипом переданный филармонии Дом Ленина (это отдельная история) оказался для оркестра совершенно непригодным из-за узкого портала сцены. Сколько мы с Арнольдом Михайловичем и Львом Григорьевичем (Крокушанским) ни измеряли шагами и рулеткой театральную площадку, посадить оркестр возможности не было никакой, да и само здание нуждалось в капитальном ремонте, и в некоторых местах там было просто опасно находиться.
К 1987 году вопрос размещения оркестра на период первого капитального ремонта театра оперы и балета (1984 год и далее) встал особенно остро. Каждый вечер я проводил у телефона, беседуя с Арнольдом Михайловичем, докладывая, с кем поговорил, какие есть варианты. Мы все сделали, чтобы концертный зал оперного театра, где все это время базировался оркестр, закрыли только после того, как практически полностью отремонтировали основное здание театра.
Да, некуда была идти оркестру, и я неоднократно слышал от некоторых функционеров, что проще на это время его распустить или отправить на многолетние гастроли. И было совершенно понятно, что все это может просто похоронить коллектив.
Когда первый секретарь обкома КПСС (глава области) Александр Павлович Филатов (кстати, сам поклонник симфонической музыки и владелец абонемента номер 1) в очередной раз собирал ответственных сотрудников у себя в кабинете и спрашивал, где у нас на период ремонта будет работать оркестр, Леонид Федорович Колесников, главный идеолог области, неожиданно предложил:
— Мы вот в Совнархозе в обществе «Знание» хороший ремонт сделали, ну и пусть они там по очереди с лекторами и выступают. Это же центр города, Красный проспект.
Филатов, покосившись на меня, не выдержал и спросил:
— Леня, ты когда последний раз был на симфоническом концерте?
— А что не так? — поинтересовался Колесников.
Тут уж я не выдержал и, не соблюдая субординацию, заявил, что на сцене общества «Знания», которую я очень хорошо знаю, может разместиться камерный струнный оркестр человек на 15.
— А сколько у Каца? — уточнил Колесников.
— Сто! — ответил я.
— Да, наплодили деятелей искусства, а теперь решай, где им быть… — проворчал Колесников.
А когда обком партии в 1988 году возглавил «красный директор» — Виталий Петрович Муха, в полном отчаянии я предложил Кацу записаться на прием к первому секретарю. Он пообещал так и сделать, но тут же поинтересовался, что я задумал. И я рассказал, попросив никому не говорить о моей идее. А состояла она в том, чтобы на период ремонта оркестр мог бы работать в большом зале так называемого Дома политпроса, пустующего практически все дни, а вечера так уж точно. Кац сходу заявил, что никто партийную собственность оркестру не даст, сопроводив это заявление парой крепких слов (он ценил, когда крепкое слово сказано вовремя и уместно). Но не успел я дойти до кабинета, как Кац уже звонил на городской телефон.
— Оркестр не разместится на сцене ДПП! — выпалил он.
Я возразил:
— Разместится, я мерил.
— Может, и получится… — с тайной надеждой проговорил Кац.
На следующий день Виталий Петрович позвонил мне по внутренней линии и попросил спуститься к нему в кабинет. Когда мы остались вдвоем, он спросил, о чем его будет просить Кац. Я обрисовал ему ситуацию с оркестром. Мгновенно оценив ее, Муха спросил:
— Какой вариант у вас есть?
Я изложил свое предложение. Понимая безвыходность ситуации, он легко согласился. На мою реплику, что коллеги будут против, он сказал:
— Демократия демократией, но власть силы никто не отменял!
Все прошло на удивление легко. Сложилось такое впечатление, что все, кому на плечи свалился вопрос с оркестром после закрытия отдела культуры, были готовы на любое его решение. Правда, один из членов бюро обкома сказал Мухе: «Воля ваша, Виталий Петрович, но этим евреям только пальчик дай — они всю руку отгрызут. Вот увидите, скоро весь Дом политпроса под филармонию уйдет!»
И он ушел.
***
Но была еще одна деталь, которая говорила о том, что Арнольд Михайлович при всей внешней строгости был не всегда критичен по отношению к своим собеседникам. Буквально через несколько дней маэстро пригласил в свой кабинет новый секретарь по идеологии Анатолий Иванович Жучков, для поддержки он позвал и Владимира Викторовича Шамова, секретаря горкома КПСС. У Жучкова был план убедить Каца самого отказаться от зала Политпроса (мол, он никудышный, бетонный) и начать строить новый зал. «Вам дадут этот и о вас забудут», — внушал Жучков маэстро. И ведь убедил.
Когда Шамов с Кацем вышли из кабинета, Владимир Викторович, с которым я предварительно этот вопрос обсуждал, накинулся на маэстро:
— Вам вешают лапшу на уши! Где и что они сейчас будут строить? Нет ни бюджета, ни места. Я как идеолог должен вас уговаривать отказаться, но как нормальный человек, я вам говорю: если не будет зала Дома политпроса, то и не будет в ближайшие годы ничего!
Тут Кац развернулся, как бы опомнившись, заглянул в кабинет к Жучкову и бросил ему:
— Я тут подумал, мы будем пока репетировать в вашем зале, а вы скорее стройте для нас современный, о котором мне только что рассказали!
Окончательную точку в этом вопросе поставил Евгений Андреевич Вавилин, последний секретарь обкома КПСС по идеологии, который все здание передал филармонии. Эту работу он проводил вместе с директором филармонии Владимиром Миллером, во многом помогавший маэстро.
Но вопрос о строительстве нового зала остался. Рассматривались различные варианты: экс-губернатор области Иван Иванович Индинок предлагал разместить зал на набережной, сделать большую парковку, была идея с площадью Маркса и недостроенным зданием дворца культуры завода «Сибтекстильмаш», предлагалось помещение высшей партийной школы на площади Ленина, где сейчас размещается НГУАДИ.
Здание на площади Маркса не отдал собственник, помещение ВПШ было еще менее пригодным, а на новое строительство необходимо было получить решение правительства. И тогда решение принял Виктор Александрович Толоконский. Вот как он рассказывает об этом: «Мы встретились с Арнольдом Михайловичем в больнице. Увидев маэстро, я почувствовал себя крайне плохо. Ведь этот человек оркестр создал, подарил его городу, а мы не можем зал для него построить. Обещаем и ничего не делаем. Так мы его потеряем, и нового зала он не увидит. И вот после похорон маэстро я собрал всех музыкантов оркестра и пообещал, что немедленно займусь вопросом реконструкции здания филармонии. Так мы и приняли самое простое на то время решение: начать капитальный ремонт здания дома политпросвещения. Я долгое время лично курировал строительство, потом был переведен на другую должность. Достраивали и отделывали здание без моего участия».
Надо сказать, что вот эта встреча с музыкантами оказалась необычайно своевременной: весь коллектив тогда был деморализован смертью своего создателя, и многие считали, что всё, проект закрыт. Но оказалось, что потенциал, заложенный Арнольдом Кацем в культуру Новосибирска, настолько велик, что способен переломить все временные сложности, и созданный им непотопляемый лайнер сам начал прокладывать курс своего следования.
О своем долге перед Арнольдом Михайловичем на открытии концертного зала говорил в 2013 году другой губернатор области — Василий Юрченко: «Я понимаю, что сегодня мы выполнили долг, который должны были выполнить десятилетием раньше».
Дирижер, преданный родному городу
Арнольд Михайлович Кац, имя которого получил концертный зал, увековечен и на одном из витражей зала. Работает и музей Арнольда Каца. С именем маэстро теперь связан и Транссибирский арт-фестиваль. Как признался его художественный руководитель Вадим Репин, именно строительство зала подвигло его принять окончательное решение о старте этого грандиозного проекта. Жаль, что все это уже было без маэстро, который за всю жизнь так и не продирижировал на сцене зала, построенного для его детища, Новосибирского академического симфонического оркестра.
И еще совсем немного хотелось бы рассказать о том, чем Арнольд Михайлович запомнился окружающим.
Для него Новосибирск стал родным городом. Его постоянно приглашали для выступлений, так что он мог не вылезать из индивидуальных гастрольных поездок, но без Новосибирска себя не мыслил. Конечно, у него была небольшая команда помощников. Прежде всего это заслуженный деятель искусств Лев Крокушанский, работавший с маэстро с 1969 года. Именно он доводил до воплощения многие планы и задумки маэстро. Кстати, он настойчиво продвигал идею организации арт-фестиваля, когда маэстро не стало, и постоянно поднимал этот вопрос перед Вадимом Репиным. Необходимо назвать и имя Татьяны Шиндиной, почетного работника культуры Новосибирской области, многолетнего редактора оркестра, труды которой могут составить не один том истории коллектива. Татьяна, как и Лев, являются лауреатами Государственной премии правительства Новосибирской области.
Прислушивался ли он к советам? Безусловно. В то время по филармониям гастролировали десятки музыкантов Росконцерта, была так называемая обязаловка, когда тому или иному музыканту требовалось организовать в области до десяти концертов. Поэтому вне этого плана музыкантов у нас приглашал только оркестр. Как-то я услышал исполнение Гершвина эстонской пианисткой Яниной Кудлик и позвонил в Союзконцерт, пригласив ее выступить в консерватории. Она приехала, концерт публика восторженно приняла. Каково же было мое удивление, когда ко мне зашел Кац, и спросил, по плану ли приезжала Янина. Я ответил: «Нет, это я пригласил». Думал, что сейчас он начнет меня воспитывать. Но он попросил ее телефон, и уже в следующем сезоне Кудлик играла Гершвина с оркестром в большом зале Дома политпроса.
Каца продвинутые знатоки критиковали за то, что он не исполняет программы, включающие авангардную музыку. Мол, мало исполняет Малера и совсем не исполняет произведения Брукнера. Как-то я спросил его, почему он не хочет исполнять такую музыку. Он ответил совершенно спокойно: «Хочу. Но пока рано. Придет время, когда такие полотна будут востребованы».
Он очень уважительно относился к коллегам. Например, к Владимиру Поликарповичу Гусеву. Понимая, что творчество Сибирского русского народного хора — это не его, он высоко ценив профессионализм художественного руководителя филармонии Вячеслава Мочалова, предложил последнему стать художественным руководителем Сибирского государственного русского народного хора. Коллектив незадолго до этого вышел из состава филармонии, и ему требовался руководитель. Мочалов принял такое предложение и, будучи руководителем коллектива, ярко о себе заявил. С глубоким уважением Кац относился к Аскольду Мурову и другим сибирским композиторам, регулярно исполняя их произведения. С перерывом он 45 лет преподавал в консерватории, воспитав многих известных дирижеров.
В память о совместной работе с Арнольдом Кацем на Аллее славы Новосибирского государственного академического театра оперы и балета посажено дерево в честь маэстро. В моей памяти он остался веселым, совершенно доступным, покорявшим своим обаянием всех, с кем он общался. Как сейчас вижу его стоящим после репетиции на круге перед служебным входом в театр, недалеко от буфета, с йогуртом в руке (это был его обед) и беседующим с музыкантами, вокалистами, артистами балета.
Перфекционист по натуре, он совершенно себя не жалел. Поутру, едва прилетев из командировки в Москву, в 10:00 он уже был за пультом. Не берег себя. Вот и в тот день он прилетел в Новосибирск и, не отдохнув, приехал на работу. Поднялся на второй этаж и ему стало плохо. Инсульт.
Это известие шокировало музыкальную общественность. Все мы переживали за маэстро. Хорошо помню, когда он, выписавшись из больницы, пришел в зал. Его все окружили, поздравляли с выздоровлением. Я тоже подошел к нему немного сбоку и сказал: «Ну, маэстро, и напугали вы нас». Он резко обернулся и, посмотрев на меня, улыбнулся. Тогда я понял, что это первый серьезный звонок. Слишком тяжело ему далось рождение и становление оркестра.
Как-то я спросил его, говоря об очередном его ученике, приехавшем дирижировать:
— Арнольд Михайлович, вы готовите его своим преемником?
Он ответил:
— Преемников в нашем деле не бывает.
— А оркестр, как быть с ним?
— Оркестр будет. Но уже другой.
Тогда я не понял глубину его высказывания. Теперь понимаю. Оркестр, безусловно, идет от дирижера, но заложенная основателем база сохраняет его от разовых неудач, позволяя жить своей, только ему данной жизнью. К радости нас, его поклонников.
Александр САВИН, специально для «Новой Сибири»
Автор выражает большую признательность Льву Крокушанскому и пресс-службе филармонии за предоставленные фотографии
