На вопросы «Новой Сибири» отвечает драматург, известный в Новосибирске по пьесе, поставленной театром «Старый дом».
В ноябре в отечественный прокат выходит художественный фильм «Человек из Подольска», снятый по одноименной пьесе Дмитрия Данилова, — месяц назад картина получила приз за лучшую музыку на «Кинотавре». С известным поэтом, прозаиком, драматургом, автором пьесы «Сережа очень тупой», поставленной в новосибирском театре «Старый дом», встретился наш корреспондент.
Дмитрий Алексеевич Данилов родился в 1969 году. Автор пяти пьес, поставленных в 50 театрах, лауреат премии «Золотая маска» в номинации «Лучшая работа драматурга» (2018), премии Андрея Белого в номинации «Проза» (2019).
— Вы поэт, прозаик, драматург, преподаватель. Что главнее в этом списке?
— Ничто не главнее. Все это — занятие письмом, общий поток. В разные времена разные вещи выходят на первый план. Вот сейчас, допустим, это драматургия. А поэзия у меня все время в фоновом режиме существует. Для прозы сейчас нет каких-то серьезных идей. Появятся — будет и проза.
— Много ли у вас друзей-литераторов? На чем базируется эта дружба?
— Очень много. И вообще, у меня большой круг общения. Более-менее знаю всю нашу литературную тусовку.
— Простите, а что значит «наша тусовка»?
— Это люди, профессионально занимающиеся литературой. Мало кто зарабатывает на книгах, но это другой вопрос. Писатель-профессионал — тот, кого признают другие литераторы, и кто участвует в деятельности профессиональных литературных институций — публикуется в литжурналах, сотрудничает с признанными издательствами, выступает на фестивалях.
Так вот, о друзьях. С кем-то уже много лет общаемся — содержательно, интересно. Для меня эти люди ценны. Вообще, в литературном мире обнаружил очень много хороших людей. Это для меня было приятным открытием. Довольно часто приходится слышать, что литературный мир это чуть ли не клубок змей, все друг друга ненавидят. Когда это слышу, всякий раз удивляюсь. Я никакого гадючника не вижу! Хотя есть и сумасшедшие — но для меня они ничего не определяют.
— О, так вы редкий гость «Фейсбука»?!
— Напротив, я в нем постоянно. И всевозможные срачи наблюдаю периодически. Но стараюсь в них не участвовать. Но писательские конфликты довольно безобидны — по сравнению с войнами в шоу-бизнесе или балете. А у нас — милый мирок милых, интеллигентных людей. Которые друг друга не убивают, морды бьют очень редко, гадостей всерьез не делают. Конкуренция практически нулевая — бороться не за что, денег нет в этой сфере. Может быть, на мне розовые очки, не знаю.
— А как вы решаете, какую художественную форму обретет пришедшая идея?
— Выбора как такового обычно нет. Идея приходит сразу с формой воплощения: так, это будет пьеса. Никаких раздумий, не воплотить ли задуманное в роман, нет.
— А писали вы, что называется, всегда? Приход в серьезную литературу у вас случился, по моим подсчетам ровно десять лет назад — после публикации романа «Горизонтальное положение»…
— Конечно, я писал не всегда. Начал в 20 лет с небольших рассказов. Тогда у меня совершенно не было знакомств в литературной среде. И я как-то не сумел их завести, хотя, наверное, можно было, несмотря на отсутствие Интернета. Поэтому первая творческая волна у меня заглохла. Потом был большой перерыв. Снова стал писать в 32 года. С тех пор и пишу. Обо мне узнали действительно после первого романа в «Новом мире» и выхода книги в «Эксмо». К моему счастью, ее заметили, и было много откликов — как положительных, так и отрицательных. Она вошла в шорт-лист «Большой книги». А до этого меня знали в узком литературном кругу.
— Страх «пуститься на дебют» испытывали?
— Большого страха не было. В 2001 году я пришел на сайт «Проза.ру», где разместил несколько рассказов. Стал довольно известным автором. Около года там протусовался — и свалил, удалив все свои тексты, кроме одной миниатюры. В те годы «Проза.ру» не была такой помойкой, как сейчас — там было всего семь тысяч авторов.
— Сегодня их в сто раз больше!
— Да-да! (улыбается). А 20 лет назад встречались и хорошие авторы, и внятные комментарии. К примеру, там активно публиковался Андрей Геласимов…
— Погодите, но в начале 2000-х для вас были возможны семинары в Липках!
— Действительно, я еще по возрасту подходил для них. И однажды отправил в Фонд Филатова подборку рассказов. Но никакой реакции не последовало. Зато потом стал вести в Липках семинары прозы, представляя журнал «Новый мир» в 2015-м и 2016-м. Было очень интересно.
— В чем, по-вашему, значение «Любимовки» в современной драматургии?
— Наверное, на этот вопрос было бы уместно отвечать более опытному человеку в театральном мире. А я туда пришел всего три года назад. Еще не очень хорошо ориентируюсь. Но понимаю очевидные вещи. К примеру, то, что «Любимовка» стала своего рода смотром. Помните, в советские годы было такое повсеместное явление — смотры? Так вот, читки «Любимовки» — это срез того, что пишут сейчас молодые люди. Там всегда качественный шорт-лист. Каждый фестиваль — событие, собирающее толпы народа. Если пьеса прозвучала на «Любимовке», это может послужить хорошим стартом для автора. И неизвестный драматург после удачной читки может прославиться.
— Все ли ваши пьесы прошли через читки?
— Да. Читок было очень много. Наверное, больше сотни уже.
— Что это вам дает?
— Ну, с каждым разом надо разбираться отдельно. «Человека из Подольска» где только ни читали… Конечно, я рад каждой читке. Но большинство из них на мою судьбу никак не влияют. Но есть и очень важные читки. Например, когда в 2017 году на «Любимовке» прочли мою пьесу «Сережа очень тупой». Ее ставил Михаил Угаров. И сам еще читал за главного героя. Это стало одним из главнейших событий в моей профессиональной жизни. Это было мегакруто. На «Ютубе» есть запись, хорошего качества, пересматривал ее десятки раз! Гениально сделано — хотя это просто читка после единственной репетиции.
— Есть мнение, что читка — это недоспектакль…
— А та, что сделал Угаров — лучше большинства спектаклей, которые я видел в своей жизни. «Сережа очень тупой» — выдающаяся работа Угарова как режиссера и артиста.
Еще весной 2017 года была читка победителей конкурса «Ремарка». В Казани, в академическом Русском театре прозвучал «Человек из Подольска». Тоже запомнилось на всю жизнь.
Думаю, о многих читках я еще просто не знаю. Поскольку можно не спрашивать разрешения у автора. Периодически я набираю в «Яндексе» словосочетание «Дмитрий Данилов» и смотрю, что со мной происходит! (смеется). Иногда так и о постановках своих пьес узнавал постфактум. Пришлось писать гневные письма…
— С чего началась ваша крепкая дружба с «Новым миром»?
— Получилось очень странно. Так практически не бывает, чтобы первая публикация автора прошла в «Новом мире». Там очень четко обозначена редакционная политика. Ее неоднократно озвучивал главред Андрей Василевский: «В «Новом мире» нельзя дебютировать». Но все же мою первую подборку рассказов в 2007 году напечатали именно там. Одно время мы много общались с писателем Олегом Зоберном. И он мне по-дружески помог: отнес мои стихи в отдел поэзии журнала и попросил прочесть. Их отвергли. Спустя какое-то время мы с Андреем Василевским разговорились на каком-то мероприятии. И он предложил что-нибудь прислать в «Новый мир». Так я стал там печататься. Практически только там. Было несколько публикаций в «Октябре», еще одна — в «Дружбе народов».
— Василевский напечатал все ваши романы и пьесы?
— Да. Очень высоко ценю такое отношение. Благодарен всей редакции «Нового мира», там прекрасный коллектив.
— В этом году в «Новом мире» вы опубликовались дважды. Бог троицу любит?
— Да. Были новая пьеса и подборка стихов. Скоро выйдет еще одна подборка стихов.
— Вашу пьесу «Выбрать троих», посвященную эпидемии коронавируса, напечатали мгновенно — еще один редчайший случай. Как долго над ней работали?
— Ее я написал очень быстро — примерно за пару ночей. Вообще, писать — самая малая часть работы. Обычно я долго придумываю. «Человека из Подольска» обдумывал года три. Потом сел и за месяц написал. «Свидетельские показания» придумывал год, «Сережу очень тупого» — несколько месяцев. А последняя пьеса как-то быстро придумалась. Мне предложили поучаствовать в фестивале коротких пьес «Коронадрама». Поначалу я скептически отнесся к этой идее. Знаете, есть такое снобское отношение к писанине на злобу дня…
— Да-да, серьезный автор пишет о вечном!
— И вдруг пришла идея пьесы. За ночь написал 12 страниц. На читке вдвоем с режиссером Талгатом Баталовым прочли в зуме за пятерых героев. Было очень весело. А потом пьесу на сайте фестиваля заметил Евгений Каменькович, худрук театра «Мастерская Фоменко». А мы с этим театром дружим, там поставлены две моих пьесы. Каменькович предложил расширить пьесу. А у меня самого уже были несколько идей. И я еще за одну ночь написал еще 12 страниц. И пьесу поставили в трех театрах. После «фоменок» был Михаил Бычков в Воронежском камерном театре. Оба зум-спектакля мне очень нравятся. Прекрасные режиссерские и актерские работы. Еще был драмтеатр «Наш», где пьесу взяли в репертуар. Будут играть онлайн. А в обычном виде, на сцене, ее пока не ставили.
— Не могли бы назвать четырех самых близких людей?
— Ой… Вот на этот вопрос предпочел бы не отвечать…
— А было бы интересно узнать, от кого из них вы бы отказались — как это сделали персонажи вашей последней пьесы, жертвы режима самоизоляции!
— Очень бы не хотелось оказаться в такой ситуации! Пусть герои мучаются (смеется). «А меня-то за что?» — как в том анекдоте…
— Вы всегда знаете финал, когда садитесь писать?
— Если речь о драматургии, то да. Обычно весь сюжет пьесы в голове сформирован.
— Со стихами так редко происходит…
— Ну, мои стихи трудно назвать сюжетными. Стихи — некая вспышка, мгновенный импульс. Поэтому над стихами я не работаю. Нет, я могу перечесть, переставить слова в паре мест, и все на этом. Зачем вообще работать над стихами? Чтобы красиво было? А зачем? В наше время уже не надо писать красиво.
Сочинение стихов — процесс во многом интуитивный, в отличие от прозы. Для каждого романа придумываю свои правила. Например, в романе «Горизонтальное положение» ни разу не встречается местоимение «я». Хотя весь текст про меня. В «Описании города» было много правил. Там нет ни одного топонима. Был жесткий график поездок. Ездил в Брянск строго раз в месяц, нельзя было перенести мартовскую поездку на апрель. И не ехал, пока не опишу предыдущий выезд. Было трудно писать этот роман, я совмещал его с работой фул-тайм.
— Кроме выходцев из «Осумбеза», какие еще авторитеты в поэзии имеете?
— Очень трудно сказать. Сейчас в поэзии наблюдается расцвет. Хотя время покажет, конечно же, был ли это расцвет. Сейчас такое ощущение, что наступил Серебряный век. Очень много серьезных авторов. И любимых поэтов могу перечислять десятками!
— Шутите!
— Никоим образом. И все это будет очень высокий уровень. Поэтому трудно выделить кого-то из множества крутых поэтов. А уж назвать двух-трех невозможно совсем!
— И многие из них — участники недавно прошедшего московского «Майфеста». Так? Если уж вернуться к теме смотра…
— Концепция фестиваля Даны Курской такова: в нем участвуют все интересные. И мастера, и дебютанты, и люди вне центра поэтической жизни… Но из полутора сотен нет ни одного очевидно слабого автора!
— А как вам формат фестиваля, где поэты выступают перед поэтами, причем не более трех минут?
— С отсутствием публики ничего не поделать, увы. Серьезная современная поэзия сложна для восприятия неподготовленным читателем. В глубокие стихи нужно уметь вчитаться. Это требует большой внутренней работы. Но большинство любителей поэзии на это не идут. Поэтому серьезная поэзия по-настоящему интересна очень узкому кругу. В нем практически одни только авторы.
Хотя есть примеры серьезных но при этом весьма популярных поэтов. Это, например, вышеупомянутые Емелин и Родионов. Вообще, Андрей много сделал для популяризации поэзии. Много лет они с Катей Троепольской проводят «Московский слэм». А также организовали и провели несколько поэтически-театральных акций, когда современную поэзию читали со сцены ЦИМ известные артисты. У обычной публики это пользовалось большим успехом.
А что касается трех минут… Я не отношусь к фестивалю, как Наташа Ростова к выходу в свет. Мне приятно выступить в кругу уважаемых мною коллег. А хронометраж чтения стихов совершенно не важен. Ни три, ни тридцать минут не изменят мою жизнь кардинальным образом. Я люблю фестивали и другие тусовочные мероприятия. Рад, что на каждом фестивале обнаруживаются прежде мне неизвестные интересные авторы. Дело в том, что я не слишком тщательно мониторю современную поэзию. Читаю в основном то, что попадется в «Фейсбуке». А также в журнале «Воздух».
— Ну, и «Новый мир» читаете, разумеется…
— Не каждый номер. Я просто завален чтением. Это связано с преподаванием. Зачастую за очень короткое время нужно внимательно прочесть несколько романов. К примеру, перед семинарами Союза писателей Москвы.
— То есть в «Фаланстере» вы редкий гость…
— Стараюсь читать книги в электронном виде. Просто дома книги уже класть некуда! Специально за новинками в «Фаланстер» не хожу. Хотя очень люблю эту институцию. Дружу с Борей Куприяновым, директором магазина.
— А я, наоборот, оказавшись в Москве , спешу в книжный и набираю полную сумку! Сегодня, к примеру, купил новый том Сенчина, «Петербургские повести»…
— Мне очень дорог Сенчин. Это один из самых лучших современных писателей. Его роман «Елтышевы» — мощнейший, настоящий шедевр. А ведь не отмечен ни одной премией! Это был скандал года 11 лет назад.
— Вы уже сами преподаете — а кого считаете своими учителями?
— Ну, так сразу и не скажешь… Дело в том, что я не занимался ни на каких литературных курсах. И опыта ученичества у меня не было. Не учился в Литинституте, и не было людей, кого мог бы назвать своим наставником, мастером. Если я к чему-то пришел, то сам. И по жизни мне не у кого было учиться, что-то перенимать, советоваться…
Но один человек очень сильно на меня повлиял. И если я чего добился, то его заслуга в этом велика. Это Юрий Витальевич Мамлеев. Его роль важнее роли учителя. Он для меня был… вдохновителем. Лет в 20 прочел его прозу. Да, это было сразу после армии. Когда мои сверстники взахлеб читали все, что начали печатать в перестройку, я два года рисовал военные карты. Так вот, Мамлеев стал для меня шокирующим читательским опытом. Я сразу, что называется, подсел на его тексты. Подобный шокирующий опыт я получил от чтения Добычина и Хармса. Прочитав их, я захотел писать. Добычин и Хармс, увы, давно умерли. А с Юрием Витальевичем я, к моему огромному счастью, успел пообщаться.
— Как это произошло?
— В 2006 году я был на свадьбе моих друзей Саши Вознесенского и Ксении Уваровой. В клубе «Вермель» собралась вся Москва. У меня только что вышла вторая книжка прозы в издательстве «Ракета». И я везде ее собой таскал и всем пытался всучить, как это делают молодые авторы. И в «Вермеле» увидел Мамлеева с женой. Я попросил Сашу нас познакомить и, набравшись смелости, предложил Юрию Витальевичу в подарок свою книжку. Тот ответил «конечно» и попросил меня написать на обложке свой телефон. Я был уверен, что на этом все закончится. И был очень рад встрече с кумиром моей юности. И вдруг… Прекрасно помню, это был летний день. Я тогда работал в аэропорту Домодедово, делал корпоративную газету. Звонок с незнакомого номера: «Дима, здравствуйте, это Юрий Витальевич Мамлеев». Он довольно долго говорил. Сказал очень много хороших слов про мою книжку, что чувствует родство нашей прозы. Наговорил таких вещей, что я несколько дней ходил и светился от счастья. Реально было ощущение: жизнь удалась, можно помирать, меня признал сам Мамлеев! Для меня его мнение было важнее мнения миллиона читателей. И мы стали изредка общаться, я даже был у него в гостях. Очень благодарен жизни за это.
— Новые тексты показывали мастеру?
— Нет. Мне было неловко инициировать общение. Я довольно стеснительный человек. Мне было неудобно просто так позвонить Юрию Витальевичу и спросить, как дела, это было бы неуместно. Мы иногда встречались на литмероприятиях, очень тепло беседовали. Его смерть — огромная, невосполнимая потеря.
— Один из ваших литкурсов называется «Как стать востребованным драматургом». По-моему, тут все ясно — нужно написать хорошую пьесу, и дело в шляпе!
— А еще нужно, чтобы с хорошей пьесой повезло (улыбается).
— Начнем по порядку. Чего не должно быть в пьесе?
— Об этом мы и говорим на занятиях. На каждом из восьми семинаров разбираем уже написанные пьесы. На курс «Как стать востребованным драматургом» приглашаются не начинающие драматурги, а уже имеющие в своем портфеле хотя бы одну пьесу. Обсуждаем типичные недостатки. Прежде всего это плохо переданная устная речь. Недостоверность образов и поступков героев. «Торчащие нитки» в сюжетах.
— Помогает? Авторы прогрессируют?
— Статистику постановок у закончивших курсы не веду. Но могу сказать, что были случаи, когда в ходе занятий создавались очень крутые вещи. Вот прямо бери и ставь! А на днях в Театре.док прошли читки лучших пьес двух мастерских — Полины Бородиной и моей. Все шесть читок прошли с огромным успехом. И руководством театра было принято решение их поставить в качестве полноценных спектаклей в Театре.док. Вот вам пример того, как литкурс проложил молодым драматургам дорогу на профессиональную сцену.
— Вопрос про «бери да ставь» и удачу. Как продвигать хорошую пьесу?
— Есть один очень эффективный способ продвижения — конкурсы современной драматургии. Но и учиться на курсах тоже очень полезно.
— Еще можно учиться в ЕГТИ у Коляды! Вы конкуренты или коллеги?
— С моей стороны было бы очень глупо и самонадеянно говорить, что мы конкуренты. Коляда на театральном рынке очень давно. Где занимает очень важное место. Мне до конкуренции с ним — как до Киева на четвереньках. Но мы с ним делаем общее дело. Дружу с одной из самых талантливых учениц Коляды, Ярославой Пулинович.
— Следите ли вы за современной драматургией?
— Сейчас уже да, слежу. Стараюсь регулярно читать ведущих авторов, шорт-листы конкурсов. Но до того, как написал «Человека из Подольска», я в театр не ходил десятилетиями. И никаких пьес не читал. Мои познания ограничивались прочтением в школе «Вишневого сада» Чехова и «На дне» Горького…
— А как вообще вы решились на создание пьесы?
— Просто однажды захотелось зайти на новую территорию. Видел успех своих друзей, Андрея и Кати. Решил попробовать. В принципе, всем известно, что такое пьеса. Слева пишется, кто говорит, а справа — что! (смеется) А еще нас учат: сначала думай, потом делай. Но я считаю, что есть ситуации, когда нужно сперва сделать, а потом уже подумать, что это и зачем. Потому что пока ничего не сделал, думать не о чем.
— Ввяжемся в бой, а там посмотрим — знакомый тезис!
— Вот и у меня так случилось. Просто первая же моя пьеса возымела некоторый успех. А потом я уже стал изучать шорт-листы «Любимовки» и «Ремарки».
— «Некоторый успех» — это вы поскромничали. «Золотая маска» за пьесу это очень круто. А как изменилась ваша жизнь после премии?
— Какое-то время пребывал в эйфории — все-таки «Маска» для меня стала первой премией российского масштаба. Правда, я не умею радоваться успеху годами. А жизнь моя, конечно, после награждения изменилась — сразу пошел вал постановок.
— Насколько трудно писать вторую пьесу после успеха первой?
— А к моменту получения «Золотой маски» у меня уже было три пьесы. Так что не было опасения, что я автор единственной пьесы. Все три текста высоко оценил Угаров. «Свидетельские показания» даже подумывал ставить, если будет удачная читка. Но не успел, к сожалению…
— Режиссеры порой меняют текст пьесы. Как к этому относитесь? Речь об увиденных вами спектаклях по вашим пьесам.
— Не настаиваю, чтобы текст был воспроизведен в точности, как написан. Первая постановка «Человека из Подольска» была в Театре.док, где Угаров от текста отступил: что-то изменил, в нескольких местах привнес свое. И получилось невероятно удачно. И я сразу понял, что вмешательство режиссера — это не страшно. Особенно, когда купюры или вставки оправданы.
Но была пара случаев, когда я, сидя в зале, с трудом узнавал свою пьесу. И, расстроившись чрезвычайно, не выходил на поклоны. Дело в том, что режиссер вставил в мою пьесу написанные им огромные куски, а люди в зале думали, что автор всего этого безобразия — Дмитрий Данилов… Но скандала я не устроил — не умею этого делать, к сожалению. А умение полезное! (улыбается).
— Удалось ли посмотреть фильм, снятый по пьесе «Человек из Подольска»?
— Да. Продюсер пообещала показать картину до премьеры. Сценарий написала Юлия Лукшина, мне он в целом понравился. Сам я не рвался в сценаристы, поскольку не было никаких идей для переноса пьесы в кино. А Юлия придумала свои сюжетные ходы, делающие эту историю более киношной.
— А на актерские кастинги, репетиции, съемки приходили?
— Нет, ни в чем не участвовал. Продал права на экранизацию — и все. Так что было интересно все это увидеть.
— А к другим вашим пьесам есть интерес со стороны кинорежиссеров, продюсеров?
— Да, был ряд предложений. Но сегодня мне на эту тему сказать нечего. Просто кино — это не театр. Можно сделать неудачный спектакль — ничего страшного, другой будет лучше. А потом поставят еще 20 удачных. А кино делается один раз. Повторно обращаются только к классике, и то не ко всей. Со мной разговаривали начинающие режиссеры, просили разрешения на экранизацию. Но я не соглашался. Риск неудачи тут все же велик. Хотя иногда бывает, что дебютанты снимают великое кино.
А по поводу «Человека из Подольска» было серьезное предложение от очень серьезного продюсера, Натальи Мокрицкой. Она продюсировала фильмы Кирилла Серебренникова «Изображая жертву» и «Юрьев день», а также картины «Класс коррекции», «Битва за Севастополь», «Кино про Алексеева» и другие. Это серьезный в киномире профессионал. Она доверила снимать театральному режиссеру Семену Серзину, очень ценимому мною. И все получилось.
— Не могу не спросить, что думаете о судебном процессе над Серебренниковым?
— Понятно, что я не юрист и не могу рассуждать с проверенными фактами в руках. Но я знаю наше государство и как все у нас устроено. И делаю для себя вывод, что это дело сфабрикованное. Я поддерживаю Кирилла Серебренникова и других фигурантов этого дела и желаю им скорейшего избавления от этих проблем.
— Все «прогрессивные люди» давно повыбрасывали телевизоры. А вы?
— Телевизор у нас есть, но я смотрю только футбол, хоккей и бейсбол. Крайне редко по телевизору показывают что-то стоящее, помимо спорта. Помню, года полтора назад посмотрел хороший фильм про Сашу Соколова…
— Литераторов мало на телеэкране. Кому дали бы интервью — Познеру, Собчак, Дудю?
— Никому бы не отказал. Каждый по-своему интересен.
— А какую телепрограмму согласились бы вести?
— Даже не знаю. Пожалуй, быть ведущим телепередачи о литературе я не захотел бы. Потому что…
— …Есть Волгин?
— Не в этом дело. Просто я не чувствую своей серьезной компетенции, у меня нет глубоких знаний по литературе.
— А это обязательно на нашем телевидении?
— Нет. Пожалуй, беседовать с интересными людьми не в прямом эфире я бы согласился. Появляться на экране творческим людям необходимо. Ведь до сих пор жива эта присказка: если тебя нет в телевизоре, тебя просто нет.
— Вы, конечно же, слышали, как сыграли в четвертьфинале Лиги чемпионов «Барселона» с «Баварией». Немцы победили с не реально крупным счетом — 8:2. Что это было вообще?
— Для меня этот матч стал очень радостным событием. Дело в том, что я исторически болею против «Барсы», в силу того, что я — болельщик «Реала». Правда, главная команда, за которую я болею,— московское «Динамо», начиная с 1983 года.
— Газзаев уже играл…
— Да! Когда я впервые пришел на стадион, он забил! Очень жаль, что динамовцы не стали чемпионами в 1986 году, 15 минут не дотерпели в последнем матче, я был на этой игре…
— А в вашей жизни случались крупные поражения, разгромы?
— Хороший вопрос! Катастрофических неудач не припомню. Было дело, я надеялся попасть в какой-нибудь шорт-лист, но не повезло. Михаил Угаров любил говорить, что учит только провал. А мне кажется, провал ничему не учит, в отличие от большого успеха. Вернее, успех тоже особо ничему не учит, но он приносит пользу человеку, а провал — только вред.
— Вы назначили встречу возле своего дома у метро «Лухмановская». Давно здесь живете? Как ощущения? На краю Москвы, как на краю земли?
— Я коренной москвич и много лет жил на Садовом кольце. Потом жизнь меня помотала, в результате мы с женой с 2006 года живем в Кожухово. И мне тут нравится. Здесь тоже можно жить. У меня такая тактика по жизни: то, что не можешь изменить, лучше полюбить.
— А нет азарта заработать кучу денег и вернуться на Садовое кольцо?
— Я бы хотел, да. Пока такой возможности нет.
— Расскажите о работе в газете аэропорта «Домодедово». Пришли туда ради денег?
— Да. А что делать? Между прочим, первые три месяца был сплошной кайф. Я исследовал этот удивительный организм — большой аэропорт, исходил весь его пешком! Было очень интересно. Когда сделали капремонт одной из взлетно-посадочных полос, на неё пригнали автоподъёмник с вышкой, и я сделал несколько крутых фотоснимков с высоты.
— Как относитесь к критике? Вас вообще критиковали?
— Ну, конечно! Ни одному серьезному автору не избежать критических замечаний. Про мою прозу говорили: это не литература, так каждый дурак напишет…
— Все главные герои ваших пьес схожи в одном. Вы рисуете конформистов, не бойцов, играющих по чужим правилам. Почему люди соглашаются с очень странными обстоятельствами? Такова примета времени?
— Да, это коллективный портрет нашего современника. Я и сам конформист. И мне такие люди более понятны, нежели пламенные революционеры.
— А почему полицейские такие добрые в пьесе «Человек из Подольска»?
— Ну, это такой абсурдистский сюжет. Мне хотелось перевернуть представление о том, что сотрудник органов — тупая скотина, которая может только какое-то зло продуцировать. Был смешной случай. В Тольятти на фестивальную читку моей пьесы «Человек из Подольска» пришло целое полицейское подразделение — начальство направило сотрудников повышать культурный уровень. И они случайно попали на эту пьесу про полицию. Всем дико понравилось. Полицейские потом сказали организаторам: «Спасибо за создание положительного образа полиции в театре!» (улыбается).
— Как меняется поэзия в ХХI веке?
— Трудно говорить о тенденциях, когда находишься внутри процесса…
— Наоборот, вам и карты в руки!
— Для каких-то глубоких выводов должно пройти время. Сегодня можно рассуждать только о самых общих вещих, например, о том, что все более сильные позиции занимает верлибр, свободный стих. Это естественный процесс. Я совершенно искренне не понимаю, зачем сейчас пишут в рифму.
— Чтобы стихи не походили на прозу в столбик!
— Так проза, записанная в столбик, — это стихи. Рифма — это способ сделать поэзию красивой. Но не очень понятно, для чего сейчас нужно писать красиво. Убежден: поэзия для услады слуха осталась в далеком прошлом. События прошлого века, особенно Вторая мировая война, убили иллюзии человечества об искусстве как носителе спасительного прекрасного, о том, что красота спасет мир. Поэзия после Освенцима возможна, но «красивая» — увы, нет.
— Погодите! Ваш друг Емелин пишет только в рифму…
— В русской поэзии, в отличие от германо— и романоязычных, силлаботоника по-прежнему имеет некоторый смысл в силу практической неисчерпаемости рифм. Русские рифмованные стихи, в отличие, например, от англоязычных, не производят впечатление частушек и не вызывают комического эффекта. И да, отдельные русские мастера по-прежнему создают силлаботонические шедевры. Но в целом, это все уходящая натура.
— Как вы относитесь к концепции «приращения смысла» в поэзии, которую поддерживает, например, Дмитрий Кузьмин?
— Отношусь хорошо. Я согласен с тем, что поэзия (и вообще искусство) должна давать нам какое-то новое знание (в очень широком смысле) о мире и о нас в этом мире. Знание, разумеется, не в примитивно информационном смысле. Это может быть новая сложная эмоция, взгляд под новым углом на привычные, казалось бы, вещи.
— С вами часто такое происходит?
— Не часто. Но порой встречаются стихи, от которых не могу оторваться. Прочел их в книге или подборке — и не можешь идти дальше. Такие встречал у многих современных поэтов — у Федора Сваровского, Игоря Лёвшина, Кати Соколовой. Из недавних больших потрясений — стихи киевлянина Юрия Смирнова. Его «Вторжение» — совершенно грандиозный текст. Прочел его в «Фейсбуке». Не мог начитаться, у меня волосы шевелились на голове.
— В прошлом году вам исполнилось 50. Как отметили?
— Я вообще никогда не устраиваю празднований дня рождения. Для меня это всякий раз очень грустный день. Обычно мы с женой просто выпиваем по бокальчику шампанского. А закупаться, готовить, приглашать гостей — это все слишком хлопотно для меня.
— Писательское счастье — ежедневное вдохновение или любовь миллионов?
— Мне незнакомо ни то, ни другое. Но вообще, писательство — хороший вид деятельности, очень интересный.
Юрий ТАТАРЕНКО, специально для «Новой Сибири»
