Солист Новосибирской филармонии вспоминает о своем легендарном педагоге профессоре Мэри Лебензон, рассуждает о музыке в эпоху пандемии, о миссии музыканта и о перепроизводстве юных дарований.
Солист Новосибирской филармонии Дмитрий Карпов, будучи великолепным аккомпаниатором, активно участвует в различных музыкальных проектах. Лауреат семи международных конкурсов, неоднократно выступал с ансамблями, симфоническими и камерными оркестрами, гастролировал в Германии и Китае.
На этой неделе Новосибирск простился с Мэри Симховной Лебензон — выдающимся исполнителем и педагогом, отмеченным многими наградами и премиями: «Золотой ключ» Союза музыкальных деятелей и Новосибирской филармонии, «Золотой Аполлон» Министерства культуры РФ, орден Почета, орден «За вклад в просвещение», звание «Кавалер Золотого почетного знака «Достояние Сибири»… Уход Мэри Симховны воспринимается как конец целой эпохи, которая на протяжении более чем полувека озарялась светом ее незаурядной личности. О своем знаменитом педагоге вспоминает Дмитрий Карпов.
— Дмитрий, вы яркий представитель Новосибирской фортепианной школы, вышли из класса легендарного педагога — профессора Мэри Симховны Лебензон, ученики которой широко известны, преподают и в Новосибирской консерватории, и в музыкальном колледже, и в музыкальной школе. Только что завершился конкурс пианистов «Запад-Сибирь-Восток», в котором помимо учеников самой Мэри Симховны большая часть лауреатов — ученики Ларисы Владимировны Смешко, в свое время тоже бывшей ее ученицей. На днях стали известны имена лауреатов XIX Дельфийских игр. Золотая медаль у Ромы Борисова, также воспитанника профессора Лебензон. С ее уходом эта школа не закрывается. Ее традиции живут в каждом из учеников. Наверное, у каждого свои воспоминания об Учителе, свое отношение.
— Конечно. В 13 лет я приехал сюда учиться в музыкальном колледже имени Мурова. Тогда, в 1990 году он назывался музыкальным училищем. Приехал из Кемерова. Но наше знакомство началось еще раньше. Тогда существовала такая практика… она и сейчас есть, но теперь этим занимается уже Москва, а прежде выдающиеся представители Новосибирской консерватории ездили по регионам, отслушивали юные дарования. Мэри Симховна курировала Кемеровское музучилище. И мой будущий педагог услышала меня, когда мне было шесть лет.
— И ваш путь был предопределен.
— Да, я ездил к ней на консультации, а потом поступил в училище, и вся семья в Новосибирск перебралась. И у нее учился все дальнейшие годы. Училище, затем консерватория. Масса воспоминаний... Она сформировала меня как личность, как музыканта во многом, заложила в меня какие-то важные вещи как в пианиста и музыканта, с которыми живу до сих пор — это все осмысливаю, осознаю, анализирую.
Конечно, уже накоплен и свой огромный опыт. Но и определенные уникальные моменты ее педагогики стараюсь приумножить. Концепция отношения к инструменту, к роялю. Постоянный поиск звучания — звучания уникального, особого для каждого произведения конкретного, для каждого стиля. Она как никто на это обращала внимание, развивала этот особый вид слуха исполнительского. Предслышание, представление звукового образа как нечто сформировавшееся внутри и стремящееся быть выраженным в игре на рояле, в прикосновении к клавишам…
Пожалуй, понятие школы — это все условные вещи, и ученики все по-разному играют. Но для меня ее отличительная черта — именно работа со звучанием. Поиск особого звука. Это постоянная, важная часть ее концепции, даже мировоззрения.
Помимо того, что она училась в середине XX века у великого Александра Гольденвейзера, представителя школы великих профессоров. Вместе с Дмитрием Башкировым, в одно время. Целая плеяда пианистов была потрясающих. Поэтому здесь все профессиональные моменты, которые исповедовал Александр Борисович, они воплощаются, она передает их своим ученикам. Передавала… к сожалению.
Можно много говорить о масштабе личности. Что она в своей педагогике охватывала огромный контекст, связанный с самосознанием музыканта: твоем существовании в профессии (игре на рояле) и существовании профессии в тебе.
Она всегда была открыта ко всему. Она учила быть в этой профессии каждый день, без выходных. Это любовь на всю жизнь — как семейная жизнь: вот она, любимая женщина, рядом всегда — а вот она, музыка. Игра на рояле — это тоже всегда рядом, это надо любить. Не вообще и в целом, а каждую деталь. Каждую мелочь, каждую подробность. Эта любовь и этот поиск ее, поиск запредельного, трансцендентного — всего того, что мы явно не видим, что выражается в звуке рояльном, звучании инструмента. Это важнейший элемент ее педагогики. А с другой стороны — ощущение рояля как чего-то живого и абсолютно реального. Такая диалектика — поиск нереального в звучании с помощью реальных средств, реального прикосновения к клавише.
Она учила этому. Масштаб этой педагогики впечатляет. Ну и для всех нас, ее учеников, в ней мощная энергия материнства ощущалась. Она излучалась во всем, что бы она ни делала, поэтому с ее уходом мы все, конечно, осиротели, как дети, которые остались без мамы. Я сейчас со многими людьми общался, разными, у всех ощущение такое. И слава Богу, что она прожила долгую счастливую творческую жизнь и оставила после себя так много учеников.
— А у вас есть ощущение некоего сообщества учеников Мэри Симховны?
— Здесь тоже все индивидуально, но в целом — да, есть. Хотя нельзя говорить за всех однозначно, но в целом это тоже свойство ее педагогики. Все они — близкие по духу люди, исповедующие ее чаяния, ее взгляды, ее способ реализации творческих идей, — все те вещи, которые составляют работу пианиста.
— При том, что ученики разъехались, они остаются востребованными и в США, и в Дании, и в Германии, и в Корее, не говоря уже о городах Сибири…
— Да, они растекаются. Кто с раннего детства учился, с пяти-шести лет, прикипают как ко второй маме, кто пришел позже — уже другие отношения. Но всегда она учила любить свою профессию, и не просто любить, а любить подлинно творчески. Любить как творец, как создатель этих миров звуковых невероятных, и была нацелена на поиск в этих мирах высшего смысла. Всегда ее творческий поиск был устремлен в эти сферы высокого духа. Ее всегда интересовала суть вещей, подлинность. Она была человеком честным. Всегда в ней была собственная правда. Считала, что это так, и от этого не отходила никогда.
— Студенты рассказывали о невероятных открытиях на уроках Мэри Симховны…
— Всякие уроки бывали. Она могла быть и очень жесткой. Если кто-то ленился, она даже могла…
— …Разнос учинить?
— Конечно. Если ученик не занимается, если не понимает, что она говорит. Помню такие уроки, конечно… Самое главное, что она сама очень многое умела — была прекрасной пианисткой, замечательной. А это очень важно. Если что-то умеешь, то научишь другого, если не умеешь — будешь всегда попадать пальцем в небо, потому что сам точно не знаешь. А она знала абсолютно все про фортепианную игру. Как непревзойденный знаток пианизма, науки этой фортепианной — игры на рояле. Ведь она всю жизнь проработав в консерватории, в поздний период, в 90-е годы, начала учить детей с самых юных лет и многих-многих воспитала. Здесь и Татьяна Черничка, и ее брат Василий, и Илюша Рашковский, и Маша Митина… Сережа Лейпсон — он был первый такой — с четырех или пяти лет учился, Рома Борисов также с самых малых лет. Она наладила такой процесс обучения, чтоб учить пианизму, как она понимает это, с самого начала. Такой масштаб ее личности, который охватывает и детскую педагогику, и уже самые ее вершины — консерваторию и магистратуру. Это говорит, что человек профессионал «от и до», на каждом этапе. Такое очень редко бывает. Обычно либо в консерватории преподают, либо на начальном этапе.
— Если обращаться к вашему творчеству, вы начали этот филармонический сезон пусть и необъявленным, но по существу большим сольным концертом с музыкой Шуберта, Шумана, Шопена. И весь октябрь, как никогда в это время между волнами пандемии, был насыщен для вас концертами.
— Да, так получилось. И в нашей филармонии, и не только нашей. Я и в Томск ездил вместо москвичей, которые не приехали, играл и шопеновскую сольную программу, и с оркестром Моцарта концерт 27-й, сонаты Бетховена. Еще много-много разной музыки. В Барнауле с Геннадием Пыстиным, моим давним партнером, в начале октября открыли новую страницу концертной жизни. Туда привезли второй рояль «Стенвей», мы исполнили двухрояльный концерт Баха с оркестром, до этого музыку для двух роялей там нельзя было показать. А сейчас, в ноябре, отменилось несколько концертов — народ в страхе. Такого еще не было... Ведь даже в войну филармония работала. Ну, посмотрим. Сейчас особое время для людей. Все пока неизведанно и непонятно...
— Причем в планетарном масштабе.
— Да, у меня проекты французские тоже свернулись. Я должен был в июне во Франции работать в жюри конкурса, и гастроли там предстояли. Сейчас неизвестно — будет или нет. Да это у всех сейчас так: все концертирующие музыканты в такой ситуации находятся.
— А вы, «несмотря и вопреки», каждый день занимаетесь?
— Стараюсь, хотя иногда эта ситуация провоцирует… Но нет, я на самоизоляции открыл канал на YouTube, делал туда записи, старые выкладывал, редактировал…
— Вы часто выступаете с самыми разными музыкантами. Скрипачами, певцами, с виолончелистом Павлом Дашкиным у вас чудесный дуэт…
— Люблю любые ансамблевые проекты, которые предполагают сотворчество. Для меня это не менее важно, чем сольная деятельность, а, может, даже более — ведь столько гениальной музыки написано для скрипки и фортепиано, виолончели... Как солист филармонии я сотрудничаю со всеми солистами, кто там работает. Вот с Марком Дробинским, известным виолончелистом, сотрудничаем давно. Он 80-летие сейчас отмечает, и я с огромным удовольствием включаюсь в эти проекты, это естественно для меня. На рояле надо играть хорошо, как можно лучше, в какой бы ситуации ни оказывался. Принципы игры, как учила Мэри Симховна, и в ансамбле остаются незыблемыми.
— Сотрудничество с вокалистами, наверное, займет целую главу в вашей жизни — причем они ведь все очень разные. С Ольгой Осиповой исполняете Шуберта и Брамса, с Яной Мамоновой — Листа, с Диларой Ворфоломеевой — старинные романсы, современные шлягеры. Помню блестящий концерт с песнями из репертуара Гурченко…
— Здесь я уже как импровизатор работаю. Это особое умение, которому надо тоже отдельно учиться. Сродни джазовой импровизации. Причем она не впрямую джазовая, а, скорее, идущая из советских времен — в традициях певиц Шульженко, Аллы Баяновой. Им аккомпанировали великие пианисты — Давид Ашкенази, Семен Каган… Александр Цфасман, который возглавлял советский джаз как пианист в то время, — он во главе, конечно, стоит. Сейчас мало таких импровизаторов, аккомпаниаторов. Здесь ведь игра без нотного текста, это же абсолютная спонтанность. Игра по цифровке, по гармонии требует особого умения.
— У вас сразу оно было, или воспитали в себе?
— У меня была к этому склонность, но я долго этому учился, много слушал, осваивал. Это было самообразование.
— Иной раз и зрители киноцентра «Победа» могут видеть вас импровизирующим.
— Понимаете, сейчас такое время, когда мы должны отстаивать зону фортепианного искусства. Популярная культура наступает, и живые инструменты уходят, становятся редкостью, как и живое музицирование. Мы живем в век звуковоспроизводящей аппаратуры — вокруг колонки, наушники, телефоны, из всех гаджетов можно послушать музыку. А ведь живой рояль заменить невозможно. И хорошо, что люди воспринимают это, обращают на это внимание, вибрации живого инструмента воздействуют на людей. Особенно при хорошей акустике, какая есть в «Победе». И мне бы хотелось, чтобы все это продолжалось в любых формах, не только академических.
— Сейчас все хотят быть концертирующими пианистами. Спросите любого студента фортепианного факультета консерватории о выборе дальнейшего пути и услышите именно такой ответ.
— О подобных мечтах разговор непростой и не совсем радостный, ведь мы сегодня наблюдаем перепроизводство юных дарований. Может, в этом есть правда жизни, когда создается естественная конкурентная среда, в которой выживают лучшие, а кто не пробился — идут работать в музшколу, грубо говоря. Академическое образование устаревает. И далеко не все, чему учат в консерватории, пригодится в дальнейшей жизни. Чтобы быть концертирующим пианистом, нужно быть очень мобильным, быстро разучивать произведения и вообще быть смелым. Сцена — это профессия смелых, в чем-то даже наглых. Да, это профессия артиста. Мы выходим к публике и обнажаем свою душу. В отличие от драматических артистов, музыканты могут спрятаться за музыкой. Но чтобы она подействовала на слушателя, нужно вкладывать много эмоций, разных переживаний. Чтобы выступать перед заполненным залом, надо иметь дерзость, открытость, определенную организацию душевную, уметь брать ответственность на себя. И многие студенты даже не представляют, что это такое. И совсем не факт, что победители многих современных конкурсов смогут стать таковыми… А пианисты здесь в очень уязвимой ситуации. Струнники, которых тоже учат как солистов, могут сесть в оркестр. А что делать пианисту?.. Нет оркестров для них. Они вынуждены идти концертмейстерами куда-то, в ансамблевые проекты, педагогами в музыкальные школы, ведь всех выпускников, что выпускают наши учебные заведения, невозможно загрузить концертной деятельностью, нереально.
— Сейчас у вас самого уже есть ученики. Что вы им говорите в связи с наступлением этой новой эпохи?
— Я в педагогике очень конкретен. Учу их профессии так, как владею этой профессией сам. И об этом мне говорила Мэри Симховна: учись играть на рояле, потому что если умеешь, тогда сможешь научить другого.
— Да, Мэри Симховна была великолепной пианисткой, люди приезжали специально на ее концерты издалека.
— Кажется, ей все было подвластно. Может, с возрастом стало труднее, но все равно играла сложные сочинения, даже когда ей было глубоко за восемьдесят. Вот и я своим ученикам это же говорю: чтобы учились, постигали, ничего не боялись. Педагогика — это терпение колоссальное. Бесконечное.
— Это не отвлекает вас от личного творчества?
— Ну, у меня не так много педагогики, чуть-чуть этим занимаюсь. Есть играющие педагоги. А я преподающий пианист.
— Как бы вы определили свою миссию музыканта?
— Свою миссию как музыканта я бы определил так: быть в том лагере, который на стороне искусства не просто развлекающего публику, а вовлекающего душу человеческую в процесс размышления, переживания, сопереживания, поиска смыслов. Сегодняшняя эпоха потребления, к сожалению, принуждает и искусство воспринимать с определенной точки зрения. Так что надо отстаивать свои идеалы. Ведь каждый звук, извлеченный из инструмента, остается в вечности, в какой бы ситуации это ни происходило.
Марина ЛОГИНОВА, специально для «Новой Сибири»
