Своими мыслями о так называемом институционном искусстве делятся новосибирские авторы, принимавшие участие во 2-й Триеннале российского современного искусства в Москве «Красивая ночь всех людей».
Все началось с того, что около десяти лет назад олигарху Абрамовичу посоветовали вкладывать деньги в современное искусство, — отсюда и появился музей «Гараж». Название это связано с первым местом его расположения в Москве — в гаражном трамвайно-троллейбусном комплексе, спроектированным в 20-х годах знаменитым архитектором Константином Мельниковым. Поначалу в этих авангардистских постройках и размещались выставки Первого центра современного искусства, а позже «Гараж» переехал в Парк имени Горького, в реконструированное здание 60-х годов.
Долгое время в музее демонстрировались работы зарубежных и столичных художников, но однажды, в 2017 году, возник новый тренд — бюджетов хватило на то, чтобы заняться провинцией, куда были отправлены молодые кураторы в поисках молодых, но перспективных талантов. Собрав по всей России новых, никому не известных авторов, предполагалось презентовать их на 1-й Триеннале современного искусства в «Гараже». Одними из «молодых и перспективных» сибирских талантов оказались новосибирский фотохудожник Евгений Иванов и Дамир Муратов из Омска, обоим из которых тогда было уже за 50, и оба давно сделали себе имена далеко за границами родных поселений. Еще устроителями был «обнаружен» Артем Лоскутов, организатор знаменитой «Монстрации».
На вопрос, зачем открывать что-то совершенно очевидное, кураторы тогда ответили, что это только начало — вслед за первыми провинциалами потянутся другие, более молодые и менее известные. И вот при подготовке следующей триеннале была предложена хорошо знакомая схема: участники первой должны сами пригласить тех, кто им больше нравится: «Приведи друга — получишь бонус».
Дамир Муратов позвал на биеннале своего знакомого из Омска Дмитрия Вирже, много лет руководящего небезызвестной галереей «Левая нога». И, как следовало ожидать, Евгений Иванов порекомендовал для участия «молодую и никому не известную» группу под всем хорошо знакомым названием «Синие носы», иными словами — екатеринбуржца Александра Шабурова и новосибирца Вячеслава Мизина.
Владимир Мендинский и Михаил Пиотровский
Но незадолго до триеннале «Красивой ночи всех людей» в рамках современного искусства успела отметиться Северная столица: как только были смягчены карантинные меры, стали открываться галереи и в Санкт-Петербурге. Первой там заявила о себе выставка «НЕМОСКВА», которая представила 80 авторов из 21 города России, в перспективные задачи которых входило создание современного искусства будущего. Правда, подназвание «…Не за горами» несколько озадачило думающую публику оттенком еще большей уничижительности в отношении провинциалов. Тем не менее шесть кураторов предложили шести группам художников представить свой взгляд на современность. Туманные концепции разделов прекрасно отражены в их названиях: «Летаргия», «Мимикрия», «Смерть не за горами», «Между словом и белым кубом» и даже «Теория кротовых гор — «кротовые норы», ставшие горами».
Вячеслав Мизин и Евгений Иванов
Каким-то образом эти заглавия должны были объединяться общей идеей, которую сформулировал куратор проекта Антонио Джеуза: «Логоцентризм и борьба за доступ к общественному пространству и широкому зрителю — определяющие черты российского современного искусства».
Александр Шабуров
Задача 2-й московской Триеннале тоже состояла в том, чтобы показать разнообразие и крепость личных связей в мире актуального искусства России. Так формулируют организаторы, и их смысловая оценка мало чем отличается от питерской, хотя «НЕМОСКВА» оправдывала свое существование более витиевато: «Выставка показывает актуальность региональных художественных процессов в глобальном контексте и делает региональные художественные практики видимыми и заметными, а также по-новому осмысляет горизонтальные межрегиональные связи».
Поскольку Новосибирск был представлен на московской триеннале группой «Синие носы», показалось небезынтересным выслушать, что думают по поводу этого крупного художественного мероприятия сами участники — Вячеслав Мизин и Евгений Иванов.
Мизин: Современное искусство в моем понимании — как и в понимании взрослых художников — должно быть в первую очередь актуальным, злободневным, реагирующим на происходящие вокруг события. А вокруг нас — от Хабаровска до Минска — за последние полгода появилось столько актуальных тем — просто целая куча: пресловутый ковид, черно-белые бунты в Америке, Навальный, Ефремов, Вучич с Захаровой, выборы… Но вместо всего этого мы наблюдаем кротовьи норы, летаргию и мимикрию. Создается впечатление, что те институции, что начали создавать в начале нулевых и от которых очень долго чего-то ждали художники, постепенно превратились в подобие творческих союзов, которые как будто выполняют некий госзаказ на нивеляцию всех острых тем. Сегодня куда ни глянь — везде застой, но главная цель и смысл существования всех этих институций, в том числе и региональных, состоит не в актуализации, а в грантополучении и бюджетировании. Иными словами, все пришли к некому идеологическому консенсусу: «Не надо заострять».
— Может быть, вы так осерчали, потому что не победили?
Мизин: Там никто не победил, никто не проиграл. Это просто выставка, никаких лауреатов там не бывает. Ну, или все лауреаты, как сейчас модно. И вообще основная площадка открытия была спонсорская — с водкой «Белуга».
— Ну, вы-то, как я понял, не сдержались и выступили как раз против «институтолизации»?
Иванов: Для того чтобы пройти отбор, мы свою концепцию сформулировали аккуратно: в стране должна быть гвардия, которая должна защищать искусство от бессмысленного проектного творчества. Но в этом тезисе изначально отражался удивительный дуализм ситуации…
Мизин: Никакого дуализма я тут не вижу. Была попытка выразить свое неприятие позиции, о которой говорилось выше. Когда мы сделали на биеннале наши два фильмика, то показали их одной девушке, после чего она попросила объяснить ей общий смысл увиденного. Ну, мы ей говорим, что, мол, хотели показать некое сопротивление общей позиции, всему этому болоту: взяли актуальные названия самых свежих событий и сопроводили их некими бессмысленными действиями. То есть на экране возникает актуальный заголовок, а мы с Сашей Шабуровым прямо под ним хаотично манипулируем какими-то цветными псевдосупрематическими фигурками. Собственно, этим и демонстрируем абсурдность нынешней художественной жизни, совершенно оторванной от суровой и смешной реальности. В наше время, даже если использовать как посыл остроактуальную повестку, в итоге все равно получится какая-то муть. Потому что по-другому никто уже не умеет, да и просто не хочет. Хотя со временем… Вот сейчас эзотерика и ботаника в моде — может быть, кто-то однажды настолько радикально нарисует пестики и тычинки, что они затмят акции Павленского. Ждем!
— А что насчет Федеральной службы?
Мизин: Это уже другое кино. Поскольку все эти пресловутые институции очень напоминают скоординированные действия, мы назвали все это сообщество Федеральной службой исполнения культуры. Не в том смысле, что все наши культурные иерархи стоят на страже творческих рубежей…
— А в том смысле, что в последнее время стали вспоминать термин «полицейское государство»?
Мизин: Ну, вроде того. Действительно, почему у нас в стране есть только Федеральная служба исполнения наказаний, а культура как-то подотстала? Вот мы и представили портреты всех генералов от культуры — от медиастаров до руководителей основных музеев: Эрмитажа, Русского, Пушкинского, Третьяковки, МултимедиаМузея, МосМузСоврИскусства, Академии художеств… Ведь недаром же существует современная доктрина, что каждый из этих музеев должен иметь огромную сеть филиалов в регионах и сеять зерна культуры по всей России. Все эти люди, включая Никиту Михалкова, изображены в соответствующих мундирах и с серьезными лицами. Ну и себя не забыли включить в генералы.
— Где Федеральная служба — там и соцзаказы?
Иванов: Нет, до прямых соцзаказов дело еще не дошло, но действительно появилось очень много людей, начинающих хорошо разбираться во вкусах государства. Ведь все гранты, что выдаются — особенно президентские, — они отлично отражают потребность руководства в искусстве определенного рода. Вот в этом году наш ЦК19 получил премию «Инновация» за проведение фестиваля «48 часов Новосибирск», который, как известно, является калькой с берлинского фестиваля. Так вот, я однажды спросил у Института Гете: «А с какой целью вы проводили тот изначальный фестиваль в Берлине?» — на что мне ответили, что проводился он в самых депрессивных районах, чтобы жители прониклись интересом к художественному творчеству и потеряли интерес к правонарушениям и наркотикам. Спрашивается: а нам-то это все зачем? У нас, насколько я знаю, люди творчеством занимаются совсем не по такой схеме, не в смысле альтернативы хулиганству и проституции. Да, у нашей молодежи тоже есть офигенно важные вопросы, например: «Почему я не могу спать по ночам?» или «Почему моя мама ушла из жизни?» Но не надо нашей молодежи подсовывать в качестве ответов на такие серьезные вопросы всякие цветные кругляшки и квадратики.
— Так что проще делать — социальное искусство или «чистое»?
Иванов: Я вот сейчас читаю книжку Чуковского про Илью Репина, который, с одной стороны, всю жизнь бился, стараясь поднимать социально значимые темы, а с другой — пытался делать чистое искусство. Первое у него получалось отлично, а вот с последним, как он сам признавался, выходила полная белиберда — эти его работы никто не знает и не помнит. Вот и нынешнее современное искусство стало чересчур дидактичным и правильным: впереди идет концепция, а под нее можно подкладывать почти все что угодно — все равно искусствоведы подведут подо все это какое-нибудь более-менее внятное объяснение. Нынешняя многополярность и толерантность нашего мира очень сильно субъективна.
Мизин: И, соответственно, важно, каким языком все это излагается. В последнее время используется прямо какой-то «волапюк», современный псевдокураторский язык, который используется в разных кейсах, стартапах и платформах, — тексты, которые, в общем-то, ничего не значат и ничего определяют. Нет, если подходить по глубинно-кротовьи и по квази-философски — в этом смысле, может, и проканает. Но вот новым осмыслением мира это никак не назовешь.
— И все же 2-я Триеннале в Москве была масштабной?
Иванов: Два этажа, на которых разместили 70 проектов — в основном молодых художников — от живописи до перфомансов.
— Провинциальных?
Иванов: Да как это все можно назвать провинциальным, если 90 процентов представленных авторов постоянно трутся в Москве? Точно так же, как и участники «НЕМОСКВЫ», которые в большинстве своем родились и учились где-то на задворках, а состоялись как художники уже в столице нашей Родины. Вот Мизин бьется за бренд сибирского иронического концептуализма — и это проявленная стратегия, а то, что показывают на столичных выставках, к региональной жизни вообще никакого отношения не имеет. Вернее, может иметь отношение к какому угодно региону, без разницы.
Мизин: Что характерно, само название «триеннале» позаимствовано у книги какого-то современного математика Романа Михайлова, это квазилитература без определенного сюжета, которую можно читать с любого места. Ладно хоть в названии «Красивая ночь всех людей» хотя бы какая-то романтическая комбинаторика присутствует, а не тупая апологетика кротовьих нор.
— Вам хоть что-то понравилось из того, что видели?
Мизин: Мне понравились работы, конечно же, сходные с моими — например, Димы Вирже и галереи «Левая нога», да тройка работ ребят из Омска и Краснодара — у них у всех есть некий иронизм и критицизм. Лично для меня — чем проще и понятнее что-то сделано, тем лучше. К примеру, запомнил я такую работу: в середине картины — портрет электродрели, а вокруг овальные эмалированные таблички, которые на могилки прикручивают этой электродрелью. Только на этих табличках нарисованы какие-то детские картинки в стилистике то ли эмо, то ли готов.
— И какой в этом ты увидел смысл?
Мизин: Я для себя решил, что такое страшное и серьезное событие, как смерть, показано с точки зрения дрели — и проблему, и эстетику смерти решает дрель. А как еще? И эта точка зрения на смерть уже не такая страшная, а, скорее, занятная. А сложные многодельные работы оказались… плохи. Ну, стояла там посреди зала здоровенная инсталляция с как бы деревьями, сваренными из ржавой арматуры, а вместо крон у них поплавки. Что это такое и зачем — мне непонятно. Метафор-то можно придумать сколько угодно, но сразу узнается рука художника, наученного примитивно-метафорически оправдывать существование своих работ. Или вот затащили в зал целый автобус «ПАЗ», внутри которого крутят какое-то видео — то ли о переезде в город, то ли наоборот из города. Сделано плохо, но сил потрачено очень много. Вероятно, увидев все это, зритель должен ощутить какую-то сопричастность к унылому переезду, но вот только кого «пазик» может удивить? Вероятно, только тех, кто ездит на «бентли».
Иванов: Да, тема смерти на триеннале очень даже присутствовала. Еще одна девочка из кружев сделала портреты — кружева ведь очень напоминают то ли саван, то ли что-то еще похоронное. Чем-то все это похоже на мексиканский Праздник мертвых.
Мизин: Был там и колумбарий: здоровенные стены с огромным количеством ячеек, а в каждой ячейке — фигурка, слепленная из хлеба. В общем, многие работы поразили своей сложностью и глупостью.
— Прямо вот так ничего не было яркого и неожиданного?
Мизин: Время харизматичных художников прошло. Я прекрасно себе представляю, как, например, выглядят доктрины и стилистика известных художников девяностых-нулевых: Кулика, Дубоссарского, Тер-Оганяна, Новикова, Шутова, Осмоловского… Вот Бренер, группа «Война», Павленский существовали вне институционных полей и где-то в тех своих краях и затерялись, а на проплаченных полях появились новые художники — очень ровные, причесанные и совсем не харизматичные.
— А почему на триеннале не было Василия Слонова?
Мизин: Зачем ему это? Слонов сейчас зачетно выступает — что в разы нынче важнее — на Международной ярмарке современного искусства Cosmoscow (хочется пошутить Cosmoscovid)
— А что вы думаете по поводу нашей открывающейся межрегиональной выставки? Хотя это, конечно, нельзя назвать современным искусством в определенном смысле.
Мизин: Я думаю, что сейчас — при отсутствии богато-жирного Союза художников советского типа — нынешние художники гораздо лучше и честнее, чем все эти грантососы и бюджетотрясы, что зависают в резиденциях. В отличие от них, у нас и пассионарность сильна, наши ведь вполне честно бьются за какое-то свое искусство. Выставка большая, программная, я в ЦК19 заметил новые работы старых художников, что уже само по себе любопытно.
Иванов: У Даниила Хармса была короткая пьеса, где на сцену выходит человек и говорит: «Я художник!» А некий Рабочий ему отвечает: «А, по-моему, ты говно!» После чего художник падает и умирает. А в нашу эпоху никто не умирает, а наоборот начинает препираться: «Да вы что! Я участник триеннале!»
Мизин: Вот и по поводу художников институционального толка тоже хочется сказать словами рабочего. Но никто от этого не умрет, разумеется. Сейчас схема простая: насколько твоя контора бюджетирована и грантована, настолько она имеет вес в художественном сообществе. Сорок миллионов ведь больше, чем, например, четыре. И соответственно, лучше. Не случайно ведь инкрустированный бриллиантами череп, который Дэмиан Херст продал за сто миллионов долларов, сделал его самым дорогим и, соответственно, самым знаменитым художником на планете.
— Через три года, как я догадываюсь, «Синие носы» порекомендуют к участию в триеннале Евгения Иванова?
Мизин: Очень может быть. Почему бы не пойти по кругу, как в верховном правительстве… Как говорят в Континентальной хоккейной лиге: «Проиграли — забыли, идем дальше». Вот только куда?
Николай ГАРМОНЕИСТОВ, «Новая Сибирь»
Фото Евгения ПРОШЛЕЦОВА
