Откровенный и ироничный «Пер Гюнт» наделал шума и порадовал.
В ТЕАТРЕ «Старый дом» состоялась премьера спектакля «Пер Гюнт» — русифицированного сценического эквивалента грандиозной драматической поэмы Генрика Ибсена. Самую долгожданную и наверняка самую громкую постановку юбилейного сезона на подмостках новосибирского драматического воплотил итальянский режиссер Антонио Лателла, двумя годами ранее создавший здесь же прихотливую «Трилогию» по мотивам Еврипида. Театральные игры с античностью принесли маэстро бешеную популярность у продвинутой аудитории, полностью перевернув представления о творческих возможностях труппы. А эстетическая трепанация северной поэзии окончательно утвердила абсолютную монархию итальянского гуру, вызвав самую широкую палитру восприятия — от культурного ступора до острых приступов «экзистенциального» восторга.
В истории театрального Новосибирска, города щедрого на авансы, но чертовски консервативного в своих «пищевых» предпочтениях, было немало заезжих молодцев, суливших если не золотые горы, то как минимум кисельные берега. Сделать сказку былью удавалось не многим, впрочем, в накладе никто не оставался. Зритель, удовлетворяя известное любопытство, с готовностью пробовал диковинный кросскультурный продукт. Труппа осваивала новые горизонты. Администрация с охотой записывала в актив контакты на международном уровне. А отработавший гонорар иноземный постановщик улетал, даже не обещая вернуться, что опять-таки всех вполне устраивало. Исключением стали француз Паскаль Лярю, вступивший в теплые дружеские взаимоотношения с коллективом Сергея Афанасьева, позволившие ему разыграть долгоиграющую партию с единственным авторским театром столицы Сибири, и итальянец Антонио Лателла, реанимировавший «Старый дом», в нынешней ипостаси которого было много имен и интернациональных проектов, но мало свежего воздуха.
Антонио Лателла — знаковая, если не сказать культовая, фигура последних сезонов. Итальянский мастер не просто осуществил на сцене «Старого дома» самую длинную постановку в истории города — шестичасовой спектакль «Электра. Орест. Ифигения в Тавриде». Он провел потрясающую работу с артистами. Создал спектакль-миф, спектакль-легенду, в котором европейский и русский театр пришли к общему знаменателю. Не опускаясь до пошлости и заигрывания, не идя на поводу и не потрафляя зрителю, итальянский режиссер умудрился сделать глубокий, концептуальный и в то же время доступный, понятный и приятный современному российскому зрителю сценический текст.
Второго подхода маэстро Лателла ждали с нетерпением, пристрастием и даже опаской: а вдруг магический дым «Трилогии» развеется и вместо театрального чуда на сцене «Старого дома» случится непоправимый провал? Тем более что текст был выбран крайне неудачно: «Пер Гюнт» Ибсена — с невероятным трудом перевариваемая отечественными подмостками норвежская махина с предельно далекой от русского духа философией и метафизикой.
И ВСЕ ЖЕ провала не было. На свет родился противоречивый, спорный, не лишенный проблем, но подлинный и живой спектакль, полемизировать о природе которого должно только на территории искусства. Последнее, увы, некоторым зрителям далось с трудом. И рунет рассыпался мелким твитом, подчеркнув отнюдь не дерзость создателей, а удивительную узколобость отдельных созерцателей, ограничивших просмотр четырехчасового спектакля первыми пятнадцатью минутами.
Но не буду забегать вперед. Напомню вот о чем. В отличие от европейского зрителя, которому видеть «Пера Гюнта» на драматической сцене приходится регулярно, российский зритель интерпретациями ибсеновской поэмы не избалован. Для большинства из нас «Пер Гюнт» — высокого слога литература и сюита Грига. И то, и другое от реальной поэмы Ибсена стоит далеко: стихотворный текст за архаичностью и ретушью перевода, а музыкальная фантазия за отказ композитора воплощать предложенный драматургом образ главного героя и лирический извод сюжета. Так что всем желающим увидеть на сцене «Старого дома» романтичного и залакированного «Пера Гюнта» придется несладко. И режиссер это прекрасно осознает: Лателла иронизирует над стереотипным восприятием поэмы в музыкальном оформлении спектакля и остроумно использует григовские мотивы в самых неожиданных ракурсах и вариациях вплоть до хеви метал обработок.
Для Антонио Лателла «Пер Гюнт» — какая-то своя, предельно откровенная и личная история, в которой нет места реверансам и экивокам. Бесконечно повторяющаяся трагедия человека, утопающего в эго, теряющего корни и самого себя, и в то же время история человечества, проделавшего отнюдь не славный путь, изгваздавшегося в кровопролитных войнах, рассматривающего людей единственно как средство для достижения целей, уничтожающего себе подобных ради власти и неиссякаемого источника ресурсов. Перечислять ошибки и отклонения от истинного пути можно бесконечно долго, тем более что сеньор Лателла любит смаковать и бичевать общественные пороки. Между тем финал этого вояжа вполне предсказуем — разоблачение, падение и глубокое отчаяние, выход из которого один — рerfectae сaritatis, совершенная любовь, сила человеческой любви, человеческого сострадания, которая в конечном счете и есть основа основ, центр и смысл, ось мироздания.
Сценография стародомовского «Пера Гюнта» монохромна и предельно аскетична — белое на черном. Приближенный к авансцене меловый перпендикуляр одним махом рассекает антрацит сценической коробки на две неравные части, дает пищу воображению (ибо сложно представить более многофункциональный цветовой символ) и диктует исключительно горизонтальное и фронтальное строение мизансцен, накрепко приковывающее внимание зрителя к «центру» драматического накала, отражающее метания и трагедию главного героя: духовный путь Пера Гюнта никогда не будет выстраиваться в вертикаль, уходить к или от бога. Судьба норвежского Одиссея разовьется строго по горизонтали. Слева — направо, справа — налево. Вечная качка среднего человека в среднем мире, которая чудесно обнаружится во втором акте, когда уже немолодой Пер, путешествуя на корабле, попадет в шторм и будет вместе с другими пассажирами странного судна исступленно и неистово биться о белую стену. До тех пор, пока не зашкалит темпоритм спектакля, пока зрителя буквально не замутит от сумасшедшей болтанки.
Возвращаясь к сценографии: единственная деталь «ударной зоны» изобразительного решения — плюшевая туша оленя в натуральную величину, выполненная в технике гиперреализма и, конечно же, вновь заставляющая зрительский мозг искать символистские подвыподверты. Как никак, едва ли не самое мифологически значимое животное в евразийской культуре, выдерживающее ворох толкований от проводника в потусторонний мир и ипостаси мирового древа до владыки преисподней и Богини Матери. Всем этим символистским богатством режиссер спектакля умело пользуется. Пер Гюнт (Анатолий Григорьев) является миру не с потолка. Буквально (ключевое для спектаклей Антонио Лателла слово; обладая хорошим чувством юмора и проникая в самую суть театрального искусства, итальянский постановщик на этой буквальности рождает самые эффектные и точные сцены) рождается из чрева гигантского и сильного животного. Под исступленные крики своей земной матери (Лариса Чернобаева), под пристальным стальным взглядом матери Природы (Валентина Ворошилова), под язвительные комментарии Diabolo, Мефистофеля (Сергей Дроздов) — еще одного лателловского персонажа, травестирующего масскульт, на свет выбирается, продирается человек. Новорожденный наг (а каким еще приходят в этот мир!) и слаб. В потрясающем пластическом этюде (хореография Франческо Манетти) — динамика, четкая графичность, скульптурность — он обретает силы, учится ходить, держаться на ногах и, обретая в лице матери верного помощника, «включает» ибсеновский сюжет. Здесь-то, пока герой не натягивает под материнской юбкой штаны, особо впечатлительные зрители держатся за сердце и рисуют в воспаленном воображении такие антиэстетические картины, которых в этом спектакле в помине нет.
Молниеносно прокручивая доработанные и адаптированные страницы пьесы (первые три акта играются в переводе Анны и Петра Ганзен, четвертый и пятый в авторском переложении итальянского драматурга Линды Дализи), Пер Гюнт совершает головокружительное путешествие из мира в мир, из века в век, из жанра в жанр. Из родной деревни перебирается в страшную сказку, из подземных пещер мчится в цитадель цивилизации, с царского трона бросается в дебри подсознания, из сумасшедшего дома летит в экзистенциальную бездну etс. Мучается, страдает, жаждет, достигает, теряет, ищет, снова теряет. Блуждает между «собою быть» иль «быть собой довольным», делает, как вздумается, и не умеет сделать так, как желает, жестом фокусника выуживает из себя пустоту и так и не решается ее заполнить. Во всех этих перипетиях воплощается образ абсолютно современного человека, в котором множество желаний и сверхсил при полном отсутствии стержня, содержания и опоры. Пер Гюнт в исполнении Анатолия Григорьева, чья актерская природа удивительно созвучна театру Лателла и камерному пространству «Старого дома», создает человека без лица и вместе с тем единого во многих лицах. Он меняется в едва заметном глазу рапиде, и каждый миллиметр этого «оборачивания» до предела раскрывает его актерский темперамент, демонстрирует несомненный талант исполнителя, мастерское владение искусством перевоплощения и внешней техникой.
На пути Пера-Григорьева встречаются десятки персонажей, провоцирующих героя на снятие/облачение очередного слоя, личины, оболочки (кому как нравится, Гюнт же предпочитает сравнение человека с луковицей), и многие из них — хвала педагогическому гению Антонио Лателла — не уступают исполнителю главной роли. Работая над созданием ансамбля, режиссер использует каждую каплю актерской индивидуальности, и творческая команда спектакля производит очень сильное впечатление. Невероятной мощью и глубиной, внутренней силой и твердостью наполняет свои образы выступающий вечным протагонистом и искусителем Пера Виталий Саянок (кузнец Аслак, Доврский дед). Очень эмоционально и четко прорисованы ключевые образы Осе и Сольвейг. Чуть эксцентричную мать и кроткую и непорочную возлюбленную главного героя, воплощение женственности и красоты, Душу мира играет Лариса Чернобаева. Именно сцены с ее участием остаются на подкорке — душераздирающие, пронзительные, нежные. Хорош Мефистофель и Пуговичник Сергея Дроздова, пустившего свой нестандартный тембр голоса на выплавку чудесного инфернального персонажа. Ярки и сценически эффектны героини Светланы Марченко и Анастасии Паниной. Выразительна звуковая партитура образа Вдовы в исполнении Олеси Кузьбар.
Отдельной строкой стоит работа художника по костюмам. Итальянка Грациелла Пепе поставила героинь на сногсшибательные каблуки, одела девушек в сексуальное и игривое нижнее белье. Прибавьте к этому красивейшие платья, сочетающие помпезность исторического костюма и авангардность силуэтной формы, пародийные и фантазийные наряды, игру со штампами и умение наделять смыслом безликую повседневную одежду.
Если учесть тот факт, что костюмы и сценография дополняются удачной световой партитурой, густая атмосфера морока и наваждения сопровождается резкой сменой регистров, высокое переплетается с низким, красота — с уродством, а цельные актерские работы увенчиваются лавиной режиссерских находок, ходов и перекличек, то «Пер Гюнт» Антонио Лателла мог бы считаться идеальным спектаклем, но это не так. В спектакле слишком много всего, начиная от умножения миров и избытка физических действий и заканчивая концептуальным ералашем и неровностью сценария (трехчастное деление самой пятиактной пьесы плюс два абсолютно стилистически несхожих акта спектакля), что утяжеляет восприятие, но, главное, не позволяет актерам равномерно распределить собственные силы. На пути к финалу команда спектакля, а вместе с ней и зритель, успевает несколько раз захлебнуться, получить кислородное голодание и со свистом набрать в легкие новую порцию воздуха. Первому пришествию «Пера Гюнта» на новосибирские подмостки сей момент явно мешает.
Марина ВЕРЖБИЦКАЯ, «Новая Сибирь»
Фото Андрея ШАПРАНА
