Московские художники рассуждают о тенденциях развития современного русского искусства, о Сибири, Арктике, старообрядчестве и своем отношении к творчеству совершенно несхожих русских художников — от Василия Сурикова до Васи Ложкина.
Авторы выставки «Завет», которую можно увидеть в Новосибирском художественном музее, москвичи и супруги Мария Шадчнева и Дмитрий Гусев называют себя художниками-реалистами. Их живописные работы являются частью проекта «Старообрядчество — пространство культуры» — в залах музея представлено более сотни живописных картин, графических листов и этнографических зарисовок. И хотя слова «реализм» и «старообрядчество» звучат в наше время не слишком современно, молодые художники производят впечатление людей, идущих в ногу со временем.
— Скажите, почему такая масштабная выставка проходит без соответствующего масштабного промоушена? Или вы относитесь к продвижению своего проекта не как прагматики, а как фаталисты?
Дмитрий: Над этим вопросом мы работаем. Самое главное, что к нам есть неподкупный интерес, и подтверждение тому — вот это интервью, которое мы сейчас даем вашей газете. Кстати, ваше Министерство региональной политики помогло нам очень органично вписаться в экспозицию художественного музея. Прямо рядом с нами — выставки Александра Шилова и Васи Ложкина, но народа поглядеть на наши работы приходит больше.
— На Шилова, возможно, билеты дороже, да и висит он уже давно.
Дмитрий: Глядя на работы многоуважаемого художника Шилова, висящие у вас, несложно заметить, что его картины написаны таким тонким слоем краски, что их можно перепутать с печатью на холсте принтером. Хорошо это или плохо — судить зрителям.
— А что вы думаете о котиках Ложкина? Они выглядят более аутентично?
Дмитрий: Это современный лубок, который всегда был актуален для нашего народа. Надо сказать, автор умеет затронуть нужные струны, поэтому это хоть и злое, но живое искусство.
— Многие считают, что Вася Ложкин давно уже занят не искусством, а бизнесом, поставив своих «котиков» на поток.
Дмитрий: В частности, поэтому я и провожу сравнение с лубком, который тоже когда-то выпускали большими тиражами. Так что это нормально. Искусство — оно ведь как зеркало, в котором зритель видит самого себя. И не надо пенять на Васю, коли мы сами такие. Самое главное, что Ложкин в сатирическом жанре пытается изобразить современную российскую действительность, в которой присутствует наша постхристианская культура. Об этом, наверное, Марья лучше скажет.
Мария: На мой взгляд, Василий недооценивает русского зрителя и сильно упрощает подачу зрительных образов.
— Извините, что перебиваю, но почему вы, Дмитрий, жену называете Марьей, а не Марией?
Дмитрий: В старообрядчестве имя «Мария» присуще только пресвятой богородице, все остальные — Марьи. И в этом, разумеется, есть свой смысл.
— Вот мы, кажется, и подошли к теме вашей выставки.
Дмитрий: Да, наша выставка в значительной доле посвящена старообрядчеству и Сибири, но не только. Языком образов и красок мы пытаемся прикоснуться к глубинной сущности России, ощутить тайное биение ее сердца. Колоссальные дали равнин и лесов, Арктики и гор Севера — эти бескрайние пространства влияют на широту души и широту замыслов нашего народа. Все начинается с самоуважения: если ты сам себя уважаешь — тебя будут уважать и другие.
— В общем-то, все это видно на самих ваших картинах — вы ничуть не скрываете приверженность к старым традициям.
Мария: Мы оба закончили Российскую академию живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, процесс обучения в которой базировался именно на классических образцах живописи — реалистической школе XVIII–XX веков, по примеру Императорской академии художеств. Живая традиция передачи опыта от учителя к ученику дошла до нашего времени, за что мы очень благодарны основателю нашей академии Илье Сергеевичу Глазунову и нашим учителям, которые дали нам основу, мастерство.
— В анонсах к вашей выставке говорится, что у вас есть некий ключ к пониманию национальной идеи. Не слишком ли это претенциозно?
Дмитрий: Не слишком. И ответ прост. Наш народ всегда мыслил себя в категории вечности. На Руси всегда искали Правду — непреложные, неподверженные тлению времени истины. Что такое «Правда» и как оно соотносится с «Вечностью» — и есть главный вопрос русской идеи.
— А если чуть поподробнее?
Дмитрий: Иллюзия линейности времени на коротких ее отрезках заманивает нас в ловушку поиска новых концептов будущего, навязывает чувство стыда за наше непростое историческое прошлое. Напротив, понимание цикличности времени может дать нам твердую основу в выстраивании фундамента незыблемых законов. Русская «Птица-тройка» мчится, и этот бег — стремление к сопричастности с абсолютом, с Богом. В своих работах мы осознанно пытаемся выйти за пределы категории сиюминутности.
— А что вы думаете о так называемом современном искусстве, которое подобными вопросами, похоже, не слишком озабочено?
Мария: Современное искусство — это то, что все мы делаем здесь и сейчас. Не должно быть никакой другой трактовки этого понятия.
— Хорошо, давайте назовем его актуальным, постмодернистским. Ну, вы понимаете, о чем я.
Дмитрий: Природе человека понятнее живые реалистичные образы, окрыленные идеей.
А постмодерн — это пережевывание уже переваренного. Это, конечно, тоже язык, имеющий свою философию, но обратите внимание: то, как общество относится к человеку, проявляется в первую очередь в том, как оно его изображает. Сравните, с каким уважением изображали человека в XIV–XVII веках, и сегодняшний подход. В нем-то и выражается лицемерие и двуличность либеральных ценностей. На Западе эту болезнь прекрасно понимают, но предпочитают молчать.
— Вы считаете, им нечего сказать?
Дмитрий: Я думаю, что им как раз есть что сказать. Этот их дискурс отражает какие-то передовые тенденции, и они даже являются своего рода пророками, часто идя по пути провокации и эротизма, легализуя тем самым табуированные темы и нередко подготавливая почву для соответствующих законодательных инициатив. Другой вопрос, как ко всему этому относиться. Мы стараемся создавать красоту, которая осмысленно противостояла бы безобразности.
— С ударением на первом слоге?
Дмитрий: Да, на первом. Но можно и на втором. Легко увидеть в мире что-то безобразное и потом накопать столько тем для рассуждения на эту тему… Мне говорили, что в Новосибирске очень сильное лобби так называемого современного искусства и что пробить «реалистическую» выставку бывает очень сложно. И что в этом плане контролируется не только художественная среда, но и система закупок и выставочных площадей.
— Боюсь, что вас ввели в заблуждение. Я бы не посмел утверждать, что контемпорари-арт торжествует в нашем городе.
Дмитрий: У них на доске слабые фигуры. Если еще пять-семь лет назад в мировых центрах искусства постмодернизм занимал ключевые позиции, то сейчас весь Instagram забит современными реалистическими работами американских художников. И эта тенденция дойдет рано или поздно до Новосибирска, захлестнет всех этих ребят, и им быстренько придется перекрашиваться в реалистов. Хотя бы по той простой причине, что им тоже нужны деньги.
— Кстати, а как у вас обстоят дела с продажами?
Мария: Тут мы не можем жаловаться — наше творчество востребовано. Но будем честны: Россия и, в частности, Москва здесь совсем не впереди планеты всей. Несмотря на наличие значительного капитала у ряда лиц, еще не выросло поколение элиты, желающее вкладывать деньги в свою страну — и тем более в ее культуру.
— Реализм в наше время бывает и низкого пошиба — к примеру, фотореализм, который и вам, вероятно, не слишком-то нравится?
Мария: Время все расставит на свои места. Да, нашей эпохе свойствен фотореализм, и главный его недостаток в том, что часто за гипернатуралистичностью нет мысли. Искусство, воспевающее традиционный подход к жизни, подразумевающее наличие непреходящих ценностей, все равно возобладает.
— Но ведь эдак мы постепенно назад к передвижникам можем вернуться?
Дмитрий: Нет-нет. После передвижников был и русский авангард, был Серебряный век, был соцреализм… Кто бы там что ни говорил, но все это внесло серьезный вклад в русское искусство, в понимание дальнейшего пути. Думаю, что даже русский реализм XIX века, если смотреть в целом, дал мировому искусству меньше. Это я утверждаю как старообрядец!
— Вот вы снова смеетесь. А если серьезно, кто, по-вашему, лучший из художников русской классической школы?
Дмитрий: Я люблю Сурикова. Его картина «Боярыня Морозова» — настоящий гимн русской истории, это вершина, с которой видны сила духа народа, его честность, упорство, красота и уверенность в своей правоте. Причем безо всякой одержимости. Гений Сурикова еще и в том, что его картины во многом отличаются от работ художников русской школы того времени — он приближает нас и к чистоте веры, и к великим иконам. Хотя, конечно, нельзя сравнивать иконы, созданные для молитвы, и картины, написанные для созерцания, но Суриков сумел сделать почти невозможное.
— И все же простой посетитель выставки ни тогда, ни сейчас не видит никакой разницы между Суриковым и, к примеру, Васнецовым. И тот, и другой с советских времен ассоциируются с цветными вкладками в журнале «Огонек».
Дмитрий: Художник Васнецов в какой-то момент начал говорить на языке понятных и доступных всем образов, которые задевают нужную струну в душе русского человека — на языке фольклора. Сказки — это красиво, это связано с детскими первообразами, но это совсем иной подход. А Суриков — он брал за основу не сказки, а реальную историю, причем подход к истории у него был очень необычный, прямо как у Достоевского, что ли.
— А какой подход к истории у Достоевского?
Дмитрий: Вы вспомните его «Записки из Мертвого дома». Это ведь не просто рассказ о Сибири XIX века, это попытка переосмыслить и русскую душу, и русскую историю — без прикрас, но с неким патриотическим уклоном. Так что Суриков — как бы продолжение Достоевского в другом жанре, в живописи.
— Насколько я знаю, покупать картины в Новосибирске стали с каждым годом все меньше — вне зависимости от жанра. Не знаю, как у вас в Москве, но у нас группы художников ездят на заработки в Китай — где, как говорят, им платят даже меньше, чем местным авторам.
Дмитрий: Что касается денег, то искусство всегда активируется там, где они есть. Там, где формируются денежные ресурсы, жители могут позволить себе покупать произведения искусства. Это логично. 400 лет назад живопись процветала в Голландии, поскольку страна тогда была экономическим центром, с 70 годов ХХ века таким центром стали США, сейчас поднимается Китай, поэтому многие наши отечественные художники работают там. Шанхайская выставка художественных искусств, да и другие — это не только мода, но и своя философия, это такие столпы, против которых, как говорится, не попрешь. Но ориентируются они на традиционное искусство, поэтому русская живопись там сегодня очень актуальна — и цены в Китае становятся выше, чем в России. Возможно, ваши художники просто попали не к тем китайским дилерам.
— Как-то мы зациклились на мире чистогана. Но известно ведь, что художник по определению должен жить на чердаке и быть человеком бедным…
Дмитрий: И пьющим, да. Эти стереотипы до сих пор живы.
Мария: Художник должен быть сытым, но не должен быть пресыщенным.
— Скажите, Дмитрий и Мария, а в чем состояла основная мотивация того, что вы пришли к реалистической живописи? История или религия?
Мария: Началось все, конечно, с истории. Наши с Димой отцы — художники, наши предки — военные, у меня казаки — из Пензенской области, у Димы — с юга, мы с рождения воспитывались в атмосфере знаний, музыки и книг с одной стороны, и физического воспитания на природе с другой. Наши родители помогли дать нам блестящее образование и продолжают поддерживать и поныне. Ведь все идет от семьи — только при этом важно осознать и присутствие общей большой семьи под названием Страна — от которой тянутся все исторические корни.
— И все же какую роль в выборе вашего пути сыграла волшебная сила искусства?
Дмитрий: В 13 лет я попал в шторм на Ладожском озере — я и две девчонки совсем маленькие. Лодку захлестывает волнами, я гребу, гребу — и вдруг вижу, как сквозь стену дождя пробивается солнце. И думаю уже не о шторме, а о том, какая же это красота!
— Это для вас послужило моментом просветления, или как там это называется у экзистенциалистов?
Дмитрий: Да, этот момент имел значение импульсивного толчка. И дал заряд любви к жизни и красоте. Думаю, что так.
— В экспедиции по Сибири вы сознательно ездили, чтобы знакомиться со староверами?
Дмитрий: И так, и так. Поначалу были заповедники. Мы писали туда письма, знакомили с уже осуществленными нами проектами и предлагали поработать у них, а потом по итогам сделать выставку. Причем контактировали мы и с частными лицами, есть у нас еще настоящие патриоты Русской земли. Основную роль в создании нынешней выставки сыграл Александр Николаевич Емельянов, основатель Музея истории старообрядчества в Сибири.
Мария: Я бы вспомнила и Олега Крашевского, коренного норильчанина, коллекционера и краеведа, в доме которого, в центре плато Путорана, среди гор и водопадов мы прожили около восьми месяцев. Плато Путорана — огромная территория за Полярным кругом, восточнее Норильска. Эту поездку можно считать настоящей вехой в творчестве, поскольку до нас на эту землю почти не ступала нога художника, а нам посчастливилось сделать большой целостный проект по Таймыру.
— Прошлой осенью в Госдуме проходила выставка, посвященная Арктике, в которой вы принимали участие.
Дмитрий: Мы работаем проектами. Есть у нас тема и Сибири, и старообрядчества, и русской аллегорической сказки. Сейчас еще очень актуальна тема Арктики — мы побывали на Кольском полуострове, на Таймыре, на Камчатке, сотрудничаем с Ямало-Ненецким автономным округом.
— Это как-то связано с континентальным шлейфом?
Мария: Это связано с общим мировым экономическим интересом к Арктике, а нам эти края интересны еще и как художникам. Мы в каком-то смысле являемся провозвестниками этой волны интереса: ведь совсем немногие могут позволить себе осуществлять проекты в арктических регионах. До нас было «советское» осмысление Севера, теперь это повторяется — только с другими героями, с другим внутренним посылом.
Николай ГАРМОНЕИСТОВ, «Новая Сибирь»
