Весь нынешний концертный сезон Новосибирской филармонии посвящен дирижеру Арнольду Кацу, его столетнему юбилею. Основатель Новосибирского академического симфонического оркестра, одного из лучших в стране, он также способствовал созданию других музыкальных коллективов и становлению многих музыкантов самых разных специальностей. Ну а воспитанием дирижеров он занимался целенаправленно в стенах Новосибирской консерватории, подготовив на факультете оперно-симфонического дирижирования не менее полусотни учеников. Они, воспитанники народного артиста СССР, профессора Арнольда Михайловича Каца, провели в последний вечер октября концерт под названием «Ученики чародея». Один из них — Вячеслав Прасолов, известный дирижер, участник знаковых международных проектов, доцент кафедры дирижирования Новосибирской государственной консерватории имени Глинки вспоминает о своем педагоге.
— Как вы встретились со своим учителем?
— Неожиданная встреча, которая перевернула мою жизнь, хотя она могла и не случиться, никаких надежд не было на положительный результат... Почему не было? Потому что я был студентом второго курса факультета народных инструментов, как в консерватории говорили: «Ох, ну эти народники…» с определенной интонацией. И в чем-то они были правы. Но они не знали, что я был не совсем обычным народником, был немножко белой вороной среди них. Когда я еще учился в музыкальном училище в Прокопьевске, мой первый педагог по дирижированию в это самое время учился у Каца заочно. То есть мое знакомство с Арнольдом Михайловичем началось за пять лет до того, как я с ним встретился лично, в 1972 году.
Поступив в консерваторию как баянист, уже на первом курсе я стал победителем всеконсерваторского конкурса, который проходил на факультете народных инструментов в три тура, два тура под рояль и третий с симфоническим оркестром. Там участвовали все пять курсов, тогда дирижирование было практически у всех народников, это сейчас только у единиц. Был огромный конкурс, серьезный.
Но я еще в 17 лет понял, что буду дирижером — и никем больше. Как будто током сразу пробило, хотя я понимал, что надо многому научиться. И вот я студентом первого курса, всего полгода занимаясь, выхожу на первое место. Видимо, природные качества к этой профессии были заложены, но не было технологии и образования, только потенциал. Попадаю я к Владимиру Павловичу Попову на кафедру, который в это время тоже учится у Каца. А через год Попов уезжает в Ленинград, выигрывая конкурс на должность главного дирижера оркестр имени Андреева, и решает перед отъездом показать меня Кацу. Мы приходим в этот класс, где сейчас беседуем, я показался с Первой симфонией Шостаковича, он подошел ко мне, руки положил на плечи, говорит: «Какой-то ты зажатый». Я: «Какой есть». А он — все, вышел. Потом оказалось, что он не прочь взять меня в свой класс. Но по правилам высшей школы нельзя поступать на оперно-симфоническое дирижирование, не имея диплома о высшем образовании. Нельзя, закон такой.
И вот Кац, человек, который мыслит смело и — я бы сказал — революционно, говорит: «А мне надо, чтоб этот парень учился у меня. Устройте ему какой-то экзамен». И мне устраивают не просто экзамен, а тотальную проверку по всем основным предметам за первый курс теоретического факультета: по истории музыки, сольфеджио, гармонии. Я все сдаю на отлично, и вдруг выясняется, что есть еще претендент на единственное место в классе Каца, и он выпускник Ленинградской консерватории, Толя Фомин. Нам предлагается сойтись в творческом поединке, выйдя к оркестру: кто будет лучше, того и возьмут. Так я впервые встал к оркестру Каца, и этот момент был тяжелый для меня. Весь мой опыт выступления с оркестром ограничивался дирижированием госпрограммой в училище — с народным оркестром, и вот на третьем туре конкурса в консерватории. Все, больше я к оркестру не подходил. И вот Первая симфония Шостаковича, первая часть, — дали нам порепетировать немножко. Помню, вышел бледный, сижу на лавочке около консерватории, идет друг мой, скрипач, спрашивает, что со мной. «Я только что оркестром дирижировал, ничего сейчас не соображаю», — говорю. Этот было 17 октября, накануне моего дня рождения, 22-го. И вот нас приглашают в кабинет ректора, и сообщают затем, что переводят меня с моего второго курса на второй курс уже на симфоническое дирижирование. Все же я был, очевидно, сильней. А вот баянистом я был слабым. Так я встретился с Кацем.
— Понятно, что в его классе вы не только уроки мастерства получали, но, наверняка, еще и уроки жизни.
— Мы ж смотрели телевидение, читали книги, газеты, понимали, что его уровень как дирижера достаточно высокий, и не могли понять, почему он здесь, в Новосибирске. К нам же приезжали сюда Кондрашин, Рождественский, дирижеры из других стран: Пьетро Ардженто, великий дирижер из Италии; приезжал талантливый дирижер из Голландии, французы здесь были, американцы. Мы ходили на концерты и понимали, что Кац-то лучше. У него оркестр лучше звучит, вся его система дирижирования настолько зажигала зал, настолько совпадала со звучанием партитуры, это было неразрывно, слуховой и видеоряд сливались. А у многих дирижеров, если не смотришь — у тебя одни впечатления, посмотрел — у тебя несовпадение.
И в общении, в классе, он же, конечно, рассказывал о своих гастролях зарубежных, и, слушая его, мы понимали, что надо быть на своем месте. Не надо стремиться туда, куда ты может быть хочешь, но где тебя не очень хотят. И он всегда подчеркивал, что основал здесь свое собственное дело, собственную кузницу кадров, собственную творческую мастерскую, которая состоит из двух разделов. Первый — это симфонический оркестр, а второй — кафедра, студенты, — он же много лет преподавал, был руководителем студенческого симфонического оркестра. И эта спайка консерватории — студентов и оркестра студенческого с филармоническим оркестром была очень крепкой. Это то, чего сейчас лишены студенты консерватории, дирижеры-симфонисты.
Мы два раза в год выходили на оркестр сдавать экзамены, а это практика потрясающая. При общении вживую сразу понимаешь, что ты можешь, а что нет. Это сразу видно. Потому что оркестр Каца играет «по руке». Это выражение надо расшифровать. Что такое «играть по руке»? Не все оркестры играют так. Некоторые оркестры играют по нотам, что написано, то и играют. Свой оркестр Кац приучил «играть по руке». Конечно, музыканты играют по нотам, они, конечно, смотрят в ноты, но, как сказал Густав Малер, самое главное не написано в нотах. Та часть, которая написана в нотах, играется, она звучит. Но вот та, которая не написана, а это агогика, это дыхание музыки, ее течение, агогика, слитая с динамикой, — этого не написать всего...
Сурин и Чекалинский в «Пиковой даме» говорят: там есть три карты, три карты, там можно выиграть, а музыка говорит: подумай, ты ж погибнешь. Музыка об этом говорит вживую, и это то, чего нет в нотах. Но талантливый дирижер это понимая, играет с оркестром, и тогда они играют «по руке» и анализируют то, что не написано в нотах, а за… Поэтому оркестр Каца нам, студентам, помогал, он нас воспитывал, ведь он играл так, как мы дирижировали, а не сам по себе. Такая ценность. И конечно, сама личность Каца. Мы ж были свидетелями, когда приходили люди, просили помочь. В том, что и не связано с музыкой. И он помогал. У меня самого дочка родилась с проблемой, врачи пугали, и я пришел к Кацу. Он тут же откликнулся, и проблема была решена враз. Дочка кончила консерваторию, пианистка…
Действительно, мы учились у него не только музыке, а вообще отношению к людям. Вокалисты приходят, трубачи: «Арнольд Михайловичу, как вы думаете?» — Он: «Нет, не надо», например. — «Все, спасибо». Заходит в этот класс — и он весь заполнен. Сейчас как уроки проходят? — Педагог, студент, два концертмейстера, все. А тогда… У Слонима, может, тоже были, у Мери Симховны Лебензон точно сидели, это я знаю, — до самого конца, кстати. А у Каца был полный класс обычно. Вот это школа, правильно, школа жизни.
— Каким было ваше общение? Часто вы могли слышать от своего учителя слова одобрения, похвалы?
— Ответ есть, например, в фильме Эллы Давлетшиной «Мастер-класс». Я, уже поработав главным дирижером в двух театрах, вернулся в Новосибирск, и у меня в нашей опере спектакль «Тоска» Пуччини. И одно место в нем мучало меня, я пришел показаться Арнольду Михайловичу. И в этом фильме есть фраза, которая характеризует Каца стопроцентно. Я закончил показ, он говорит: «Браво Прасолов! Но это плохо». В этом весь Кац был. Он как бы стеснялся своих похвал. Или боялся, что человек сразу о себе возомнит. Поэтому похвалив, он тут же находил недостатки.
Честно, хвалил редко. Обычно говорил, что не так: «Что тебе от моих похвал, ты же лучше не станешь». Мы понимали, но иногда обидно было до слез. Потому что он разбирал так, что камня на камне не оставлял. Мог совсем размазать, но ведь по делу. Потом, когда ты уже успокаивался, начинал мозг включаться, то понимал, что действительно: там не сделал, это не показал, здесь у тебя провалилась форма… Так? Так, что ж, кого винить. Себя.
Это был человек, которому прощалось его критическое отношение и любые высказывания. Обычно что было обидно? — Что он это делал публично. Он же человек эпатажный, публичный, он это сразу при всех: Рраз!!! Зато крепчали мы. Ему и самому доставалось. В газете 1967 года было написано: «Арнольд Кац позволяет себе нецензурные выражения, артисты оркестра требуют увольнения…» И он это переживал. И я переживал, помню, как в прессе появился пасквиль про меня, написанный по заказу. Но я уже был закален. Спасибо Арнольду Михайловичу. Я уже был морально готов к этому.
— А когда он вам сказал: «Все, готов к дирижерской деятельности»?
— Никогда, ни разу. А этого и нельзя сказать. Если спросить меня сейчас, отвечу — нет. Допустим, сейчас предложи мне Пятую симфонию Бетховена, например, я подумаю, согласиться или нет. Это симфония, которую нельзя плохо продирижировать, это как лакмусовая бумага. Допустим, Четвертую возьму, Шестую возьму, а Пятую буду думать. Есть произведения, которые нельзя брать просто так. Я поражаюсь некоторым музыкантам молодым, которые берут любое, дирижируют спокойно. Чтоб продирижировать «Манфреда» Чайковского, надо прожить жизнь, иметь жизненный опыт, чтоб понять, а как это — страдать по поводу того, что ты чувствуешь вину за невольную гибель твоей возлюбленной. Хотя бы это осознавать... Если можешь, тогда сумеешь понять, как это через музыку Чайковского передать. Это не просто, серьезно, можно просто продирижировать нотный текст, и люди ничего не поймут. А вот на этом концерте, где исполнялся «Манфред», мои студенты говорили, что в зале было плохо людям, они плакали.
— Да, а сейчас вы дирижировали «Манфред» в концерте к 100-летию Арнольда Каца, где его ученики выступали. И это ваше выступление во втором отделении было драматическим, трагедийным наполнением концерта.
— Да, я так и ощущаю это произведение. Но чтоб люди у тебя в зале плакали, нужно пуд соли съесть точно. Ну, они купили билеты, пришли на концерт. Они не собираются плакать, платки носовые с собой не захватили наверняка. И наверняка не ожидали. И когда на них это обрушилось, я же их ввел в эту образную систему «Манфреда» Байрона-Чайковского, мне удалось завлечь их туда, погрузить в эти переживания, дать те эмоции, которые сам Манфред испытывал, благодаря музыке Чайковского. Я сам их испытывал во время дирижирования, иначе б мне и не удалось передать. Это по поводу готов — не готов. И то я сомневался, честно говоря.
— Можно было взять, наверное, и другую симфонию Чайковского, более известную, популярную, Первую или Четвертую, которую, кстати, Кац любил и дирижировал часто.
— Мы сами выбирали программу, и Наталья Базалева, и Олег Бураков сами выбирали. Не знаю, почему на меня это сверху упало — «Манфред», — вдруг подумал: «А ведь такая мощная музыка!». И предложил первую часть. Всем отводилось по 20 минут, чтоб концерт не растягивать. Но мы все заражены Кацем, его неординарным мышлением, смелыми идеями. И директор оркестра Николай Владимирович Сизиков говорит мне: «А давайте, Вячеслав Иванович, всю симфонию, все четыре части. — Так это час с лишним… — «А ничего».
— И ведь оркестр только что вернулся с ответственных сложных гастролей…
— Ну да. И вот я думаю — хорошо. Памяти учителя. Тут никак нельзя плохо. И осознавая ответственность, я очень серьезно готовилcя.
— Действительно, сложное произведение, масштабное, наполненное смыслами. И концерт приобрел другой масштаб, получилось мощное приношение памяти учителя силами трех дирижеров, вышедших из его класса. Кстати, вы поддерживаете отношения с другими учениками маэстро?
— С Леней Вольфом — он в Израиле живет — мы переписываемся, с Павлом Герштейном в Костроме виделись несколько раз, — там, кстати, живут родители жены моего сына, я даже был на его концерте в Костроме. И сейчас он приехал, опять с ним встретились. С Олегом Бураковым часто в Барнауле встречаемся, он там работает, а я туда иногда приезжаю на концерты. С Сашей Новиковым, главным дирижером Музыкального театра, общаемся регулярно. С Женей Волынским работали вместе в оперном театре, три года в одном кабинете сидели. С Женей Шестаковым общались очень часто до его ухода, он был главным дирижером в Омске, часто приглашал меня, я приезжал в Омск, дирижировал. Конечно, общаемся. Наташа Базалева в Якутске, я ей помогал, когда она приезжала сюда. Она это помнит, благодарит. Я ей: «Зачем благодаришь, мы же студенты одного педагога. Это само собой разумеется».
— Сейчас вы участвуете во многих мероприятиях к 100-летию Арнольда Михайловича Каца. Все удалось — достойно отметить, почтить память выдающегося человека?
— Честно, не ожидал такого масштаба. Огромная заслуга руководства филармонии, симфонического оркестра, огромная роль руководства консерватории, настолько они совершили прорыв в информационное поле, а могли ведь «датские» мероприятия провести… Но вот и в мультимедийном историческом парке-музее «Россия — моя история» выставку организовали, и не только там. Лекции постоянные в музее филармонии, метро задействовано, почтовая служба задействована — конверты выпущены с его именем, масса лекций.
Я прочел две лекции: на конференции памяти Каца и в колледже Мурова для студентов. Плюс к этому мероприятия в самом концертном зале имени Каца, передачи на ТВ, спецвыпуск журнала «Лидеры сегодня», фильмы новосибирских и московских режиссеров. То есть такое количество мероприятий, правда, неожиданно. Думаю, Арнольд Михайлович, если его душа сверху видит, будет очень доволен, может он и сам не ожидал. Но, собственно он ведь находился в центре событий, был лидером культурной жизни Новосибирска. И помогал, и руководил, иногда управлял, и создавал, был действительно, личность-лидер. Сейчас такой нет, никого нельзя назвать духовным лидером, может позже появится.
— В чем, как вы считаете, главная сила личности Каца, магия его личности? Как оценить масштаб его деятельности?
— Здесь очень просто, мне кажется. Одно слово — талант. Все. Природа наделила его таким количеством качеств, и все это еще окропила талантом. Плюс способность реализовать его. Не зарыл в землю, как в знаменитой библейской притче. А раскрыл его — раз, приумножил — два, и потом направил свой талант на окружающих, транслировал. Ведь получив школу, лучшую в то время в Советском Союзе школу Мусина, он же на этом тоже не остановился. Он ее развил, привнес туда свое, я об этом говорил на лекции в консерватории на конференции памяти Каца, об этом никто до сих пор не говорит, я решил сказать.
Создатель школы дирижирования, Илья Мусин, потрясающе подвел теоретическую базу под все эти неопределенные жесты, предложил свою ауфтактную систему в книгах «Техника дирижирования» и «О воспитании дирижера», а Кац добавил практическую часть. Илья Александрович дал своим ученикам эту школу, и они уже по своему усмотрению ею пользовались. Но они не создали своей школы дирижерской, сейчас Александр Полищук преподает, и все. Все остальные стали исполнителями-дирижерами, и только Кац продолжил эту теоретико-практическую линию школы Мусина. Он говорит, как показать, к примеру, валторнам, как виолончелям... Могу по пунктам назвать то, что есть у Каца, и чего нет у Мусина. Я учился у него семь лет, это много. И плюс к этому сидел на репетициях у него, когда оркестр еще работал в оперном театре. Мне даже сделали пропуск как будто я артист симфонического оркестра, чтоб я мог эти репетиции посещать. И я своим студентам говорю: половину из того, что я умею, я взял не на уроках, на репетициях оркестра. Я понимал, как строится это сооружение, которое мы выносим на зрителя. Это же самое интересное...
— …Как происходит взаимодействие оркестра и дирижера.
— Да. Взаимодействие и реализация того, что написано в партитуре. У меня были, например, поклонники, и попав на репетицию, они мне говорили, что на репетиции интереснее, чем на концерте. Это для меня самые дорогие слова. Хотя мог бы и обидеться. Как так, значит на концерте не интересно что ли? Нет. Они заглянули глубже, поняли, как получается то, что происходит на концерте, момент строительства. Это как предложить человеку на выбор экскурсию на пирамиду Хеопса или возможность попасть на ее постройку. Уверен, выбрали б постройку, потому что никто не знает, как она была построена, до сих пор споры идут. Также никто не знает, как этот «Манфред» случился 31 октября. А если б они попали на репетицию, тогда бы поняли: «Ах вот, оказывается, через что надо было и оркестру, и дирижеру пройти, чтобы это вынести на публику».
— Узнать, каким был путь...
— Конечно, например, вторая часть симфонии. Чайковский написал: «Манфреду является фея в брызгах водопада». Все. Одна фраза, а мне пришлось объяснять: это водопад, не болото, в болоте феи не водятся… Надо было договориться, пройти с оркестром. Это к вопросу, что в нотах не написано всего, многого, оно все там, в зазеркалье. Чтоб туда попасть, надо обладать определенным навыком, тем, который я получил у Каца именно на репетициях.
— Сейчас много учеников у вас?
— Реально 17, это много, конечно. Но из них настоящих очень мало, хотя они есть, конечно, иначе смысла бы не было в преподавании. Практически все мои студенты-симфонисты работают по профессии: есть главный дирижер Тюменского камерного оркестра, главный дирижер Симферопольского камерного оркестра, главный дирижер Пятигорского музыкального театра, главный дирижер Красноярского духового оркестра, главный дирижер Алтайского музыкального театра. Это все мои выпускники. Не думаю, что не получив школы, они добились бы таких карьерных успехов. Мне удалось им передать школу Каца.
— А если б вам не пришлось встретиться с Кацем…
— Был бы какой-нибудь заурядный дирижер народного оркестра. Даже страшно подумать, что могло бы не быть этой встречи...
Марина ЛОГИНОВА, специально для «Новой Сибири»
Фото: phil-nsk.ru
Ранее в «Новой Сибири»:
Арнольд Кац. Человек, создавший имидж музыкального Новосибирска
Юлиан Факторович. Человек, ставший музыкальным достоянием Новосибирска
Дирижер Дмитрий Крюков: Любая переделка уже существующего выглядит как КВН
