В «Красном факеле» появился спектакль, в котором автору пьесы есть что сказать.
В «КРАСНОМ факеле» поставили спектакль по малоизвестному произведению Андрея Платонова. Над первой в истории Новосибирска сценической версией пьесы «Дураки на периферии» работала команда постоянных соавторов — режиссер Сергей Левицкий (Улан-Удэ) и художник Кристина Войцеховская. Текст Платонова в их интерпретации призван был рассказать «про сегодняшний день, про то, во что мы превращаемся, когда вокруг абсурдная жизнь». Он и рассказал. В отличие от режиссера, не наделившего свой спектакль ни челленджем, ни творческой мыслью, ни ярким талантом видения.
Сергей Левицкий появился на горизонте «Красного факела» в 2016 году, став «настоящей находкой и открытием» межрегионального фестиваля «Ново-Сибирский транзит». Драма «Фронтовичка», поставленная им на сцене Государственного русского драматического театра им. Н. А. Бестужева (Улан-Удэ), была признана «Лучшим спектаклем большой формы». Сам же молодой режиссер удостоился специальной премии «За смелое и оригинальное жанровое решение». Критики отметили Левицкого как «очень многообещающего режиссера», «режиссера со своим видением мира, со своими представлениями о том, что такое современный театр». Дирекция «Красного факела» по горячим следам приступила к переговорам, завершившимся приглашением на постановку.
Пьеса «Дураки на периферии» написана в 1928 году. Много раз переделывалась, но, получив резкую критику на публичных чтениях, так и не дошла до печати при жизни автора. Текст считался утраченным вплоть до 2006 года, когда был обнаружен в архиве дочери писателя и впервые опубликован в томе полного собрании пьес.
ОТСЮДА скромная сценическая история «Дураков» — постановки можно буквально пересчитать по пальцам. Для театрального Новосибирска спектакль «Красного факела» — первое официальное знакомство с произведением. И, кажется, в этом вся его, спектакля, заслуга.
Несмотря на то что театр Платонова только начинает свой путь, драматургия писателя существует в широком историко-культурном контексте. Уже не требует поручительств красота диковинного платоновского языка, не оспаривается правота и право его художественного высказывания, не вызывает сомнения актуальность произведений, со временем только возрастающая и набирающая мощь. Запечатленная Платоновым эпоха намертво срастается с сегодняшним днем. Вынесенная в заглавие пьесы периферия, о которой постоянно и много пишет Платонов, не воспринимается как глубинка, то бишь провинция или обочина, куда волею случая забросило, занесло. Скорее, это «модель жизни всей России», пропитанная безумием и абсурдом, к которым привели способы цивилизованного строительства новой жизни.
На смычке времен и вселенской масштабности и строит свой спектакль режиссер Левицкий. Правда, строит не по-платоновски — «великим искусством ума и гневного сердца», «глубокой, могучей мыслью, проникающей общественное явление до дна, до истины, и подчиняющей себе все остальное — и прелесть слова, и движение сюжета, и характеры героев», а вяло и беззубо комментирует пьесу. Эдаким Капитаном Очевидность повторяет рассказанную автором историю о дремучих и несчастных механических роботах, потерявших душу в попытках эффективно встроиться в командно-бюрократическую систему. Не пишет на полях пьесы, не промерзает вглубь, не выстраивает сверх, не высекает искру. И в результате спектакль существует, визуально, в костюмах, миксует современность с тем популярным стилизованным ретро, что вызывает у нынешней публики «совершенно нерациональное умиление», но будто не дышит и не живет. И дело здесь не в неживой среде, куда помещают с известными последствиями живое существо (режиссер рассказывает об этом в программке), а в отсутствии режиссерского высказывания.
На сцене город Переучетск, но по факту события разворачиваются сплошь во внутренних интерьерах. На переднем плане квартира четы Башмаковых, чью фамилию переиначивают все кому не лень. Она же позднее выполняет функции «камеры уездного нарсуда» и «среднерусского учреждения». В глубине, за стеклянной перегородкой, типичное сегодняшнее питейное заведение — барная стойка, столики, караоке-экран, где колбасятся самые обычные нетрезвые клиенты. Текила, попса, странные танцы — все это пытается ворваться в вакуумированную жизнь счетовода Башмакова (Константин Телегин) и его жены (Валерия Кручинина). А им, право слово, не до веселья. Мадам Башмакова, еще недавно принимавшая в душевой любовника-письмоводителя (Илья Музыко), оказывается в положении. А супруг рожать не желает, отстрелявшись в дореволюционный период. Проблема в том, что аборты теперь можно делать только с разрешения комиссии охматмлада («охраны матерей и ихних младенцев»). Оная и является в узком составе (Павел Поляков, Сергей Богомолов, Георгий Болонев) для того, чтобы «обследовать социальное положение, основные статьи бюджета, как живем и на что расходуемся».
Дичь, скажете? А если вслушаться? «От вас поступило заявление о желании применения аборта к вашей супруге. Врачебная комиссия, освидетельствовав вашу супругу, нашла ее состояние здоровья в полном блестящем положении и даже констатировала, что даже полезны дети от таких блестящих густых матерей»; «Я принципиально стою на почве зрения, что родить надо неминуемо для пользы народонаселения. Раз мы охматмлад, то на то нас и поставили, чтобы фактически охранять судьбу поколений и тем показывать пример несознательным гражданам и организовывать будущее»; «Роды женщинам никак нельзя прощать — наоборот, их надо учащать по мере темпа» — написано в 28-м, а так и хочется, вспомнив недавние прения по абортам, внедрения в школьную программу семьеведения и рекомендации Минобрнауки в духе начисления дополнительных баллов молодым мамам при поступлении в вузы, уточнить, какое у нас тысячелетие на дворе?
Впрочем, вопрос риторический. Мысли из зала — никаких шпилек режиссер не вставляет и нарочитых параллелей не проводит. Платонов во всех смыслах оказывается «пиком, ступить с которого некуда». Есть прекрасное «косноязычие» художника, есть искаженное пространство — и никаких опор и координат. Покалеченные абсурдом непостижимой жизни персонажи лишаются объема, характера, достоверности, превращаются в уродливые фигуры, потерявшие личность и человеческий облик, что режиссер подчеркивает механизированными движениями и неестественными интонациями (к слову, искусно интонировать платоновский текст в спектакле получается не у всех и отнюдь не всегда). С упертостью непуганых идиотов пытаются идти по закону, а получается «одна слитная тьма», макабрическое дефиле «вдоль справедливости».
Принудительно загнанный в отцовство Башмаков судится с охматмладовцами на предмет алиментов. Комиссия, застигнутая врасплох в самый разгар обеспечения страны будущим населением, спасает лоб от молотка, ибо «к грунту из государства возвращаться не стоит». Жены ответственных лиц (Виктория Левченко, Елена Жданова) истерично требуют развода. Башмакова рвется в атаманши. Письмоводитель — в законные родители. Судья (Владимир Лемешонок), у которого гениально «разум вытек», «ум опух», — грозится всех «опорожнить из зала». Легион дураков (хитрецов, простофиль, шутов, дубин, юродивых, истуканов) сливается в один загнанный в угол «коллективный персонаж», замучивший сам себя. И когда маразм достигает предела, случается второе пришествие — Старший рационализатор (Юрий Дроздов) собственной персоной. Степенный, важный, даже солидный — пальто двубортное с отложным воротником, кашне алое, кейс алюминиевый, должно быть, немецкий, брендовый. Воплощение закона и высшей власти, которая натурально должна разобраться в случившемся. Она и разбирается, вернее, разруливает — слушает, оттопырив губу, собирает в складки лицо, пытаясь переварить поразительные факты, морщит нос, отмахиваясь от назойливых идиотов. Наконец выносит вердикт. Но пока суд да дело, дитя раздора умирает, что для Старшего рационализатора — настоящий удар. Страшное, знаете ли, потрясение. Человек, понимаешь ли, не случайно приехал, реформы вот проводит невероятной силой, стены пробивает, а этот младенец так бездарно за его спиной окочуривается. Вот тебе и «нормальные сроки амортизации», и «заготовка граждан впрок», и «общий и целый итог». Новая жизнь по-прежнему строится на мертвых телах. Матери старым порядком белужиной воют на гробах. Гул истории нарастает — нестерпимо громко, запредельно близко. Успокаивает одно — развязка-то наступила. И вполне уже по-платоновски: «Все было странно для него в этом существующем мире, сделанном как будто для краткой, насмешливой игры. Но эта нарочная игра затянулась надолго, на вечность, и смеяться уже никто не хочет, не может».
Юлия ЩЕТКОВА, «Новая Сибирь»
Фото Виктора ДМИТРИЕВА
