Интервью для «Новой Сибири» с очень интересным русским поэтом и переводчиком представляет собой своеобразное пособие для начинающих (и зрелых) поэтов и серьезных любителей поэзии.
ОН — русский поэт и переводчик. За свою долгую жизнь успел поработать инженером, сторожем, кочегаром, гидом, грузчиком, преподавал в США русский язык. Лауреат премий Liberty, «Русской премии», «Московский счет» и Anthologia. Он переводил много англоязычной поэзии — от Шекспира до Льюиса Кэрролла, но, тем не менее, в каком-то смысле находится «в тени» российской и американской поэзии. Хотя Иосиф Бродский однажды написал о его стихах, что в них есть «любовь любви, любовь к любви — самая большая новация в русском стихе, в этом веке запечатленная».
— Скажите, Владимир Аркадьевич: умножать красоту — единственная задача искусства?
— Простите, но чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сначала определить, что такое красота, что такое искусство, что значит «умножать красоту» или «задача искусства». Мне это не под силу.
— Зачем нужна красота языка? В sms-ках, инстаграме обходятся без нее!
— Разрушение языка, а этим, к несчастью, иногда занимаются литераторы, может привести к тяжелым последствиям. В частности, я думаю, оно весьма способствовало созданию Советского государства, преступного и разрушительного в своем социалистическом строительстве.
— Как различаете хорошие стихи и не очень? Или хорошие и великолепные?
— Хорошие стихи — это когда все хорошо. Плохие стихи, на мой взгляд, лучше, поскольку они могут обратить на себя внимание. Кроме того, как говорил Уайльд, плохая поэзия всегда возникает из искреннего чувства. Хорошая — не всегда. Ну а говоря прямолинейно: хорошие и плохие стихи пишутся, но не существуют. Есть только великолепные. Это «Мне не спится, нет огня…», «Выхожу один я на дорогу…» или «Мастерица виноватых взоров, маленьких держательница плеч…» Список длинный.
— Ощущаете ли такую субстанцию, как «предстихи»? Из чего она состоит?
— Когда у тебя берут интервью, возникает иллюзия, что ты что-то из себя представляешь… Спасибо, Юрий, за кратковременную возможность ощутить свою значительность. Теперь к вопросу. Если вы пишете стихи десятки лет, то вы их пишете всегда, пытаясь увидеть окончательную реальность и сформулировать ее наилучшим образом, то есть таким образом, о котором она, как правило, не подозревает. Не имеет значения, зафиксировано ли это. Короче говоря, все, что не стихи, — «предстихи».
— И что помогает вам «домолчаться до стихов»?
— Мне помогает детский анекдот. На утреннем обходе врач-психиатр увидел своих больных с ушибами и ссадинами. Он решил спросить их, в чем дело. «А мы в «Яблочко» играем, — сказали ему, — приходите вечером в сад и сами все увидите!» Доктор пришел — и слышит голос с дерева: «Ваня, ты созрел?» — «Да», — отвечает ему другой. — «Тогда падай!»
— Когда стихи написаны, что происходит сразу после этого?
— После этого начинаются «предстихи».
— Интересна ли вам как поэту новая территория — драматургия, переводы, проза?
— Да, интересна. С драматургией сложно, поскольку она предполагает воплощение на сцене, но режиссеры, с которыми я имел дело, начинают с того, что пытаются переписать пьесу, полагая, что у них есть литературный талант. Озаботиться своей профессией им не приходит в голову. Проза кое-какая печаталась... Одно время много переводил... Отдельными книгами выходили стихи Томаса Венцловы, «Макбет», избранные сонеты Шекспира, детские книги Доктора Сюсса, в сборниках и в журналах — переводы стихов американских поэтов.
— Что относите к системе табу в литературе — и в искусстве в целом?
— Не моя привилегия — устанавливать табу. Есть вещи для меня неприемлемые, но это не табу, это личная неприязнь. Не люблю легкие пути, направленные на обольщение зрителя или читателя. Претенциозные постмодернистские антиутопии, жонглирование чужими словами и сюжетами. Не люблю мат, тщательную и такую как бы смелую эротику и прочее. Не люблю тех, кто использует литературу как психоаналитическую койку для лечения своих комплексов.
Кто-то недавно восторженно советовал посмотреть фильм, сказав: «Там открытый секс…» Открытый секс существует не для просмотра, а для его безудержного или медленного торжества в домашних условиях. Да и в домашних условиях, знаете…
— Давно ли ваш читательский интерес переходил в читательский восторг? Что в приоритете — проза или поэзия, книги или журналы, бумага или «цифра»?
— Совсем недавно возвращался к прозе Рильке и Фолкнера. Оба — кумиры молодости. Они по-прежнему гениальны. Из современных авторов… Только что прочитал новый роман Аллы Хемлин «Интересная Фаина», а до этого ее же «Заморок». Когда-то меня восхищала проза ее сестры Маргариты — Алла столь же замечательна.
Что в приоритете? Проза, поэзия, книги, бумага.
— Было такое — познакомились с автором и захотелось прочесть все его тексты?
— Пруст, Валери, Кафка… Всего не перечислить. Гениев много, а я один — не успеваю.
— Недавно прочел у молодого сибирского поэта новое стихотворение, завершающееся знаменитой ахматовской рифмой «умру — на ветру». Когда я обратил его внимание на это, тот ответил: «Ничего страшного!» А вы как считаете?
— Согласен с сибирским поэтом. Если бы это была пастернаковская рифма типа «резон — горизонт» или «Шекспирову — репетировал», то это выглядело бы как плагиат. А когда рифма заурядная, воистину ничего страшного.
— Необходимые составляющие поэта — любовь к языку, чувство прекрасного, наблюдательность, отзывчивость. А что еще?
— Наличие мысли и свой голос.
— Идеальное стихохранилище — интернет или библиотека?
— Библиотеки горят. Говорю это как свидетель исчезновения моей библиотеки, которая сгорела в прошлом году. Интернет? Сейчас происходят такие чудеса в мире, что я не удивлюсь, если интернет когда-нибудь падет жертвой вируса.
— Лучший способ монетизации литспособностей?
— Способов много. Один из самых простых — получение Нобелевской премии.
— Где проще выживать поэту — в мегаполисе или в келье?
— Я привык жить в городе. Особенно в Санкт-Петербурге. Как другим — не знаю.
— Что можете простить талантливым коллегам — пьянство, лень, невежество, эгоизм?
— Все простить можно только другу. Но друзей раз, два и обчелся, это во-первых, а во-вторых, ни у одного из моих друзей этих пороков нет, так что прощать нечего. Что касается «талантливых коллег», то я их знаю только по их талантливым работам, и мне опять же нечего там прощать или не прощать.
— Что любите и что не любите?
— На первую часть вопроса отвечу давнишним стихотворением.
Лучшее время — потемках
Утра, после ночной
Смены, окно в потеках,
Краткий уют ручной.
Вот остановка мира,
Поршней его, цепей.
Лучшее место — квартира.
Крепкого чая попей.
Мне никто не поможет
Жизнь свою превозмочь.
Лучшее, что я видел —
Это спящая дочь.
Лучшее, что я слышал —
Как сквозь сон говоришь:
«Ты кочегаркой пахнешь...» —
И наступает тишь.
Еще я люблю пирожные из «Севера»: наполеон и корзиночку.
Что касается второй части... Не люблю власть имущих. Не люблю крошки на столе или на полу. Не люблю заполнять анкету. Считаю эту задачу неразрешимой. Не люблю сидеть в кресле дантиста, особенно когда оно находится в набирающем высоту самолете. Ненавижу подводные лодки всех типов. Урны для голосования и призывные пункты, всеобщую мобилизацию, марширующих солдат, голых мужчин на сцене, синхронное плавание, щупальца, змей, туристские походы и пение у костра, наглядную агитацию и лозунги типа «жить не по лжи»… На сегодня хватит.
— Насколько сильно ваше чувство азарта?
— Азарт? Есть в момент письма: сделаю не хорошо, а великолепно… В других областях жизни азарта нет. Я не игрок в карты, не футбольный болельщик, не рыбак и т. д.
— Приведите пример своего спонтанного поступка!
— Подарил свою довольно большую коллекцию марок одному мальчику, тоже собирателю… Это было 55 лет назад.
— Когда начались ваши стихи?
— Может быть, в пятом классе, когда прочитал что-то о фараонах. Помню, что это необыкновенное слово — «фараон» — присутствовало в стихотворении. Впрочем, это были не стихи…
— Что изменилось после первой публикации?
— После первой публикации в питерском журнале «Аврора», где было напечатано одно стихотворение, я несколько дней радовался и гордился. Это чувство возникло вновь через 20 лет, когда меня напечатали второй раз где-то еще.
— Поэзия — это метафоры, неологизмы, афористичность, авторская интонация — а что еще?
— Неологизмы не обязательны. К тому, что вы перечислили, я добавил бы цитату из Верлена в переводе Пастернака: «Всех лучше песни, где немножко / и точность точно под хмельком».
— Писательское счастье — это ежедневное вдохновение или любовь миллионов?
— Любой нормальный человек знает ответ на этот вопрос, а наше интервью, надеюсь, предназначено для нормальных.
— Как мне кажется, поэт всегда перфекционист. Это изнуряет?
— Наоборот.
— С точки зрения поэта — что такое оптимизация усилий?
— В том же стихотворении Верлена сказано: «Хребет риторике сверни». Вообще, стихотворение — кратчайший путь к постижению непостижимого, и если бы в традиции русского стихосложения были хайку, я стал бы хайдзином.
— Прогресс в спорте — это переход количества в качество. А в литературе тот же принцип?
— Не знаю, как в спорте, а в литературе количество если и переходит в качество, то это качество называется по преимуществу графоманией.
— Современный человек станет абсолютно беспомощен в быту, как только отключат электричество. Вам не страшно думать о такой перспективе?
— Отключат электричество — зажжем свечи. Но я против такой насильственной романтики.
— Какою должна быть строка — звенящей, магнитной, влажной?
— Неизбежной. Но, вообще-то, строка отдельно не существует, если это не начало и конец стихотворения, как в анекдотической, но вошедшей в историю литературы строке Брюсова «О, закрой свои бледные ноги». И все-таки есть строки, которые запоминаются на всю жизнь. «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…» Об этих стихах замечательно пишет Бунин в «Жизни Арсеньева».
— Графоман — кто говорит: «Пишу не хуже других!» А для вас это кто? Чем опасно сообщество графоманов?
— Графоман, если он просто пишет, ничем не опасен. А любое сообщество — не обязательно графоманов — легко воспламеняется.
— Лучший способ распространения стихов — это …
— Не знаю. Сейчас, наверное, интернет?
— Стихи — автопортрет поэта или портрет эпохи?
— Это неизбежно автопортрет, а станут ли они еще чем-то, зависит от того, что о них подумает читатель.
— Почему сейчас нет мощных поэтических группировок, какими были СМОГ или «Московское время»?
— Может быть, они есть, но мы о них не знаем. Поэтов и прозаиков, входивших в названные вами группы, я читал индивидуально и не соотношу их работу с принадлежностью к какому-либо объединению.
— В известной строчке Заболоцкого «Душа обязана трудиться!» на какое слово ставите ударение?
— Ни на каком слове не хочу ставить ударение в этой строке. У великого Заболоцкого есть строки получше.
— Должны ли поэтов знать в лицо?
— Зачем? Тот же Заболоцкий… Но если не рубить сплеча, то следует признать, что есть лица необыкновенные, без которых не обойтись. У «солнца русской поэзии» такое лицо, у Гоголя, у молодого Пастернака, у Хармса…
— Почему поэты, пишущие бездонные стихи, сами нередко если не на дне жизни, то на ее обочине?
— Вы имеете в виду, вероятно, социальное или материальное положение. В этом смысле поэт действительно бывает не у дел, но в этом же смысле обеспеченные и комфортабельные люди, всякие бизнесмены, чиновники и управленцы, не говоря о тех, кто вовсе на недосягаемых высотах, — именно они, если им окончательно не повезло, с успехом находятся на дне или на обочине... Чем заняты их головы? Мусором: как удержаться у власти, сделать деньги... Поэт или живописец, или композитор ни на дне, ни на обочине жизни находиться не может по определению, поскольку он ее непререкаемый источник. Если я правильно понимаю слово «жизнь»...
— Умение грамотно излагать свои мысли необходимо только для высокой культуры спора — согласны?
— Не согласен. Это умение необходимо всюду, где есть мысль.
— Русский язык стремительно меняется — в него активно приходят заимствования, смайлики, новые грамматические конструкции. К чему это может привести?
— Это приведет к изменению языка.
— Вопрос о неоднородности культурного зрительского сообщества. В театрах и филармониях аншлаги — в отличие от выставочных залов и мест, где проводятся литвечера. Как приобщить к поэзии театралов?
— У театрального или киноискусства совершенно другой язык. Поклонника видеоряда приобщить к чтению невозможно. Если захочет и сумеет, сам приобщится.
— Лучшее начало творческой встречи с читателями — это …
— Замечательное произведение.
Юрий ТАТАРЕНКО, специально для «Новой Сибири»
