12 марта этого года исполняется 100 лет русской Февральской буржуазно-демократической революции, о которой, согласно опросам, ничего не знает 60 процентов россиян.
Недопереформатированная матрица государственности
Нетрудно спрогнозировать, что в ближайшие несколько месяцев о русской Февральской революции 1917 года напишут столько, сколько за последние сто лет не писали: ей ведь нынче исполняется сто лет, а юбилея следующей, Октябрьской революции ждать еще долго, до осени.
Прежде человечеству даже не приходило в голову, что в какой-нибудь стране может случиться сразу две революции за один год, но вот Россия вдруг взяла и однажды доказала обратное. Правда, при советской власти события февраля 1917-го сумели чудовищно нивелировать по идеологическим причинам — «Великий Октябрь» был обожествлен, а Февральскую революцию стали называть обидным словом «буржуазная» и представляли ее как нечто ущербное, половинчатое и примитивное — как будто она даже и не революция, а что-то вроде рейдерского захвата.
Нынче большинство историков тоже сходится во мнении, что двух революций в 1917 году вовсе не было, а Февральская — всего лишь первая фаза одной большой. И это тоже как-то не очень правильно и даже обидно: напоминает историю, как в 2006 году Плутон ученые перестали считать за полноценную планету и определили в разряд карликовых.
И все же есть одно очевидное сходство между двумя этими «грубыми проявлениями прогресса» (как называл революции писатель Виктор Гюго) — оно состоит в путанице между юлианским и григорианским календарными стилями. Октябрьская революция по новому стилю произошла у нас в ноябре, а Февральская — в марте. Поэтому не 27 февраля, а лишь 12 марта россияне в этом году смогут отметить юбилей судьбоносного события, когда сто лет назад в Петрограде начали переформатировать матрицу российской государственности, но так толком и недопереформатировали, отложив это дело до 25 октября (7 ноября).
Но как бы там ни пытались приуменьшить значение Февральской революции 1917 года, она все же имела свои вполне серьезные итоги. В России ликвидировали самодержавие, отменили смертную казнь и так называемую черту оседлости, объявили амнистию политзаключенным, даровали народу невероятные политические свободы — и вообще из «жандарма Европы» наша страна внезапно превратилась в самую демократическую страну мира. Правда, экономический и перманентный правительственный кризисы не были остановлены, да и участие в войне тоже продолжалось.
Крестьянские вопросы и ответы
Во времена СССР школьные учебники причины Февральской и Октябрьской революций определяли весьма своеобразно. Основных причин насчитывалось, кажется, три.
Первая — самая непонятная: «Был не решен крестьянский вопрос».
То есть выходит, что Столыпин со своими реформами России не подошел, а солдаты петроградского гарнизона, которые были все поголовно из крестьян, подняли восстание, чтобы грамотно решить проблему общинной земли и прочие земельные вопросы? А помогли им в этом их родственники в деревне, которые вдруг начали подловато «придерживать» зерно, чем спровоцировали хлебный бунт в Петрограде? Прямо какой-то всемирный крестьянский заговор вырисовывается…
Вторая причина революции, согласно школьной программе, состояла в том, что «страна не хотела воевать». И это тоже связано с «крестьянским вопросом».
Как это не хотела? Неправда, очень даже хотела поначалу. Игумен Свято-Данилова монастыря отец Петр (Мещеринов) в одном из интервью говорит:«Если бы Россия не вступила в Первую мировую войну и не начался ура-патриотический угар, то продолжалось бы естественное движение в сторону конституционной монархии и патриаршества».
Конечно, весьма спорное утверждение в сослагательной форме. Если верить Солженицыну, никакого особенно выраженного пацифизма в России никогда не было. То есть выходит, что страна сперва воевать захотела, а когда по-легкому не получилось, так сразу и расхотела. Да еще стала настаивать, что это никакой не каприз и что в этом есть определенная революционная логика.
В крестьянской среде, как известно, было совершенно не развито чувство государственного патриотизма. Кто-то из царских чиновников вспоминал, как в августе 1914-го он был в сельской местности, где как раз расклеивали сообщения о том, что Россия вступила во Вторую мировую, и один из сельчан спросил его: «Ваше превосходительство, а означает ли этот плакат, что и наша деревня тоже воюет с Германией?»
Да и легенда о невероятной народной религиозности — тоже всего лишь легенда. Мало кому известен тот факт, что когда в 17-м году в армии отменили обязательное причастие, только 10 процентов личного состава продолжало ходить причащаться добровольно.
Конечно же, война послужила катализатором событий 1917 года, потому что на пустом месте ничего не случается. Но ведь и Германии, с которой мы воевали, тоже, наверное, приходилось не сладко, но там ведь обошлось без государственных переворотов.
Старая империя вышла из доверия
Ну а последней (и главной) причиной в общем списке школьных учебников фигурировала так называемая революционная ситуация — понятие, впервые сформулированное В. И. Лениным. Это чуть ли не самое знаменитое его выражение: «Верхи не могут, низы не хотят».
То, что низы не хотели, — это вполне разумно: работать у нас никто не любит. А вот то, что царь с царицей не очень-то хотели справляться со своими прямыми монаршими обязанностями, — это было с их стороны большой стратегической ошибкой.
И результатом ее стала популярная и тогда, и нынче теория, что петроградские волнения спровоцировали иностранные агенты и провокаторы, подкупленные на немецкие деньги, а также кайзеровская шпионка императрица Александра Федоровна и колдун Григорий Распутин.
Безусловно, тобольский старец собственными руками выковал длинную цепь скандалов, в которых высшая государственная власть совсем запуталась и оказалась полностью дискредитированной. Потеря доверия к Николаю II привела его к политической изоляции, а наличие бестолковой, но очень активной оппозиции создало благоприятную почву для бунтарских настроений.
Казалось бы, и политический, и экономический механизм в царской России работал вполне исправно в течение пяти веков — так почему, спрашивается, вдруг ни с того ни с сего, буквально за два-три дня произошла смена действующей парадигмы? Пожалуй, все же главная причина состояла в том, что старая империя вышла из доверия.
Всего каких-то 40 лет назад при «просвещенном диктаторе» Александре II (Освободителе) диалог общества с государством еще мог проходить более-менее конструктивно. Но стоило царю умереть в 1881 году, как власть (задолго до Владимира Ульянова) объявила: «Мы пойдем другим путем!», после чего покончила с реформами и начала закручивать гайки. В ответ более-менее образованные граждане тоже решили пойти своей дорогой и увлеклись опасными социалистическими идеями.
Но Николаю II, надо сказать, поначалу сильно везло, над ним тогда просто подсмеивались (прямо как россияне над президентом Медведевым пять лет назад), а вот царица угодила в куда более щекотливую ситуацию.
Жену царя Александру Федоровну на самом деле звали Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадтская, и она была наполовину немкой, наполовину англичанкой. Но в прогерманских настроениях ее несправедливо было бы обвинить: она, наоборот, со всей искренностью тянулась к русофильским традициям, которые для нее самым неожиданным образом стал олицетворять Григорий Распутин.
Уже к концу 1916 года в народе широко распространились слухи об измене, проникшей на самую вершину власти, и главной предательницей общественное мнение посчитало именно императрицу: должна же быть какая-то всем и каждому понятная причина неудач на Германском фронте. Намеки на ее интимную связь с Распутиным появлялись даже в газетных статьях, а в связи с тем, что за время войны цены на продовольствие выросли в три раза, по столице ходила сплетня «дороговизна оттого, что государыня императрица отправила за границу 300 вагонов сахару».
Подводя итог, приходится признать, что в причинах возникновения Февральской революции виноваты в основном труженики полей. Причем по всем трем пунктам, поскольку Распутин — он ведь тоже из крестьян.
В связи с этим становится совершенно непонятно, откуда на каждом витке истории в России всплывает такая вопиющая несправедливость. Нет, похоже на то, что все же немного виноваты были и рабочие, и царь с царицей, и Государственная Дума, и даже немцы, но крайними в очередной раз оказываются люди, составляющие 85 процентов населения страны.
Именно об этом феномене с характерным цинизмом и говорил философ Василий Розанов: «Русь слиняла в два дня. Самое большое — в три. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом — буквально ничего. Остался подлый народ…»
Немного успокаивает, что есть еще одна — нетрадиционная версия возникновения Февральской революции: по этой версии, всю кашу заварил не весь «подлый народ», а один-единственный солдат, никому нынче не известный, но очень сильно похожий на Шарикова из «Собачьего сердца». Только он был не на колчаковских фронтах раненый, как Полиграф Полиграфович, а на австрийских. Но это уже отдельная история.
Революция, которая приснилась
В год столетия Февральской и Октябрьской революций, конечно же, будет проводиться множество социологических опросов. Не так давно Фонд общественного мнения уже проводил подобное мероприятие, и на вопрос «Что вам вспоминается при упоминании Февральской революции в контексте российской истории?» — 56 процентов россиян затруднились с ответом, а четыре процента сказали, что им не вспоминается совершенно ничего. Судя по всему, эти две группы отличаются друг от друга не уровнем осведомленности, а лишь степенью осторожности в ответах на вопросы.
Вполне очевидно, что определение «знание истории» столь же субъективно, как и «понимание истории», — хотя, разумеется, это в разной степени относится к ученым, к политикам и к простым обывателям-энтузиастам. О каком знании и понимании может идти речь, когда династия Романовых за 300 лет отредактировала российскую историю на свой лад, а потом большевики за 70 заново все переписали по-своему? А что касается таких «бессмысленных и беспощадных» событий, как народные бунты и революции, так в их осмыслении совсем можно запутаться, ведь тут начинает действовать что-то вроде Второго закона термодинамики: «Все самопроизвольные процессы в природе идут с увеличением энтропии». Энтропия — это, попросту говоря, хаос. А хаос будоражит умы людей с примитивным сознанием, но сводит с ума тех, у кого более сложная организация мышления.
Взять, к примеру, поэта Александра Блока, который, если верить его приятелю Корнею Чуковскому, «не боялся революции» и даже «очень любил ее», но в то же время очень обеспокоенно спрашивал перед смертью:
— А что, если эта революция — поддельная? Что, если и не было подлинной? Что, если она нам только приснилась?..
Ленин, в отличие от противоречивого Блока, не любил хаоса, но еще в начале 1917 года революция ему тоже всего лишь снилась. Как известно, февральские события в России оказались для Ленина, как и для многих тогдашних функционеров в рабочем движении, полной неожиданностью. Он узнал об этом, проживая в Цюрихе, в Швейцарии, и всего за два месяца до того писал в какой-то статье: «Мы, старики, не доживем до грядущей революции…». Ильичу тогда было 46 лет.
Ленин не являлся сторонником хаотичного движения истории, поскольку был доктринером, в своих стратегических целях был крайне консервативен и к тому же скрупулезно сверял свои прогнозы с учением Маркса. А учение Маркса утверждало, что на всякую революцию есть свои причины: для этого «праздника угнетенных и эксплуатируемых», в частности, требуются революционная ситуация, революционная партия и к тому же некий внешний толчок (вроде военного поражения страны). Никаких таких предпосылок в России в начале 1917 года из-за границы видно не было.
Известный американский историк Ричард Пайпс не без некоторого удовольствия писал о Февральской революции: «…От других революционных переворотов ее отличало множество особенностей. Но самой поразительной чертой была скорость, с которой рухнуло Российское государство. Так, словно величайшая в мире империя, занимавшая одну шестую часть суши, была каким-то искусственным сооружением, не имеющим органического единства, а вроде бы стянутым веревками, концы которых держит монарх в своей руке. И когда монарх ушел, скрепы сломались и все сооружение рассыпалось в прах».
Кстати, и Александр Керенский говорил нечто подобное: «Слово «революция» совершенно неприложимо к тому, что произошло в России. Целый мир национальных и политических отношений пошел ко дну, и сразу все существующие политические и тактические программы, как бы хорошо и смело они ни были задуманы, оказались беспомощно и бесполезно повисшими в пространстве».
Но это министр-председатель Временного правительства формулировал уже в мемуарах, а вечером 26 февраля 1917 года он сделал совсем другую запись в дневнике: «Революция провалилась!»
А революция вдруг возьми да свершись — как-то прямо сама собой.
Нет, конечно, хаос в Петрограде уже был тогда чудовищный: к тому времени почти все промышленные предприятия города были закрыты, и десятки, и даже сотни тысяч рабочих, которым просто было нечем заняться, заполонили улицы. Кто-то митинговал, кто-то бунтовал и размахивал красными флагами, а полиция и войска без особого энтузиазма разгоняли особо активные группы, даже стреляли в народ. Но в сложившейся ситуации явно не хватало какого-то главного толчка, как пел совершенно по другому поводу В. Высоцкий: «Настоящих буйных мало — вот и нету вожаков».
Тем не менее один вожак неожиданно нашелся — прямо эдакий персонаж из «Собачьего сердца», — но только еще более цельный, эдакий «окончательный» Шариков, только с другой фамилией.
Революция с нечеловеческим лицом
Дальнейшие события больше напоминают даже не легенду, а народную сказку, но, тем не менее, примерно так все и было. Если смотреть на происшедшее историческое недоразумение не с научной, а с обычной точки зрения, то революцию 27 февраля 1917 года в России устроил старший унтер-офицер, двадцатипятилетний Тимофей Кирпичников (Климу Чугункину из «Собачьего сердца», игравшему на балалайке по трактирам, было, кстати, столько же).
Кирпичников воевал на австрийском фронте, был ранен в руку, после госпиталя оказался в запасных частях в Петрограде, в казармах второй роты Волынского полка. Этот полк использовался для наведения порядка в городе, поскольку резко участились случаи грабежей, насилия и посягательств на жизнь воинских и полицейских чинов. Тимофей, который не дружил с дисциплиной, ночью подговорил своих взводных отказаться от участия в подавлении беспорядков и наутро, когда на построении появился штабс-капитан Лашкевич, застрелил своего командира. Позже один из очевидцев сформулировал в воспоминаниях несколько иную версию: «Он был убит метко пущенной случайной пулей», — на что другой современник заметил: «Здравый смысл был уже заменен в России фантастической логикой революционной риторики».
По законам военного времени Кирпичников, разумеется, подлежал незамедлительному расстрелу. Убийство офицера произошло буквально в паре кварталов от парламента — Таврического дворца, и, согласно некоторым свидетельствам, солдаты-волынцы, опасаясь трибунала, пошли в сторону Думы «просить прощения». По другому мнению, самое революционизирующее действие на солдат и матросов оказывало именно убийство командира, поэтому рота попросту взбунтовалась и вырвалась на свободу.
По дороге солдатская колонна обрастает толпой, начинаются первые братания «человека с ружьем» и «простого рабочего». Кирпичников, как главный герой и заводила, ведет своих людей поднимать остальные роты батальона и соседние полки. Они в течение нескольких часов собирают на улицах тысячи вооруженных людей и, подавляя сопротивление часовых и офицеров, штурмом берут Дом предварительного заключения (нынешнее СИЗО ФСБ), «Кресты», а потом захватывают Арсенал.
В какой-то момент Кирпичников, разумеется, перестает контролировать действия вооруженной до зубов толпы, состоящей из солдат, рабочих и уголовников, которая захватывает государственные учреждения по всему Петрограду. В течение дня к вооруженному мятежу присоединяются другие части Петроградского гарнизона, и когда они все вместе приходят к Таврическому дворцу, их торжественно объявляют «Армией революции».
«Первый генерал революции» Лавр Корнилов, чуть позже ставший командующим войсками Петроградского военного округа, лично наградит Кирпичникова русским Георгиевским крестом (но на красном банте) с формулировкой: «…за то, что 27 февраля, став во главе учебной команды батальона, первым начал борьбу за свободу народа и создание Нового Строя и примером личной храбрости увлек за собой солдат своего батальона и захватил пулеметы у полиции».
Александр Солженицын в своем «Красном колесе» (намекая на то, что Временное правительство не что иное, как масонская ложа) резонно заметил, что «по уставу ордена пришлось сочинить, как атаковал полицейские пулеметы». Поскольку пулеметов в арсенале у полиции никогда не было.
Так или иначе, через день после этой истории Кирпичников проснулся знаменитым: его многочисленные портреты висели на заборах и выставлялись в витринах магазинов. Вчерашнего унтера пригласили в члены солдатского и рабочего Петросовета, а Керенский публично назвал его «солдатом революции номер один». Конечно же, Кирпичников не мог нравиться всем без разбору — к примеру, враг революции князь Николай Жевахов отзывался о «номере один» совсем иначе: «...Я не видел человека более гнусного. Его бегающие по сторонам маленькие серые глаза… с выражением чего-то хищнического, его безмерно наглый вид и развязность — все это производило до крайности гадливое впечатление».
В конце концов, Кирпичникова произвели в подпрапорщики, и он ненадолго стал почти что былинным российским героем.
Когда-то давно Александр Грибоедов якобы сказал о декабристах: «Сто прапорщиков хотели изменить весь государственный быт России. Я говорил им, что они дураки». Надо сказать, что подпрапорщик Кирпичников добился гораздо большего результата, чем Пестель, но в финале своей карьеры тоже оказался в дураках.
Октябрьский переворот он встретит на службе у Временного правительства, в момент наступления генерала Краснова на Петроград попытается снова организовать солдатский бунт — уже против большевиков, но на этот раз потерпит полный провал и бежит на Дон. Там в 1918 году этот самоуверенный человек добьется личной встречи с генералом Кутеповым, совершенно не осознавая того, что в тот же день, когда взбунтовался Волынский полк, на тех же петроградских улицах Кутепов пытался защитить интересы «отжившего класса». Разумеется, генерал прикажет немедленно расстрелять геройского «борца за свободу».
Революция и стабильность
В начале XX века нравы революционеров, казалось бы, сильно смягчились, знаменитый якобинский лозунг «Свобода, Равенство, Братство или Смерть!» выглядел уже излишне радикальным и был уместен разве что в махновском Гуляйполе в виде «Воля або смерть!» В ход пошли лозунги более прагматичные и доступные для понимания, хотя и вполне демагогические: «Долой самодержавие», «Долой войну!», «Земля — крестьянам, фабрики — рабочим!»
А вот в начале XXI века один из главных лозунгов дня в России (да и не только в ней) из утвердительного превратился в вопросительный: «Демократия или стабильность?» По данным недавнего опроса, проведенного ВЦИОМ, более 70 процентов граждан РФ готовы пренебречь демократическими свободами ради порядка и стабильности в стране.
И только каждый пятый участник опроса выступает за неукоснительное соблюдение важнейших демократических принципов, даже если это может привести к неприятным последствиям. Но большинство считает иначе: стране, может быть, и нужна демократия, только она должна быть какой-то родной и особенной, не понимаемой умом и не измеряемой общим аршином.
Какие уж тут «Свобода, Равенство, Братство или Смерть!»... Ведь гораздо сложнее объяснить народу, что Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому; Равенство означает, что все равны перед законом; Братство… Тут уж совсем все запутанно. Ну а Смерть сегодня вообще не в тренде.
В 1917 году крови, правда, успели пролить не очень много, однако Февральский переворот, хоть и считается бескровным, принес гораздо больше жертв, чем Октябрьский.
Главным результатом Февраля стало формирование Временного правительства, которое соединило в своем лице законодательную и исполнительную власть, заменив царя, Госсовет, Думу и Совет Министров и подчинив себе Сенат и Синод. Но почти одновременно противоположными силами был сформирован параллельный орган власти — Петроградский Совет, что привело страну к ситуации, известной как двоевластие. Что было дальше, всем хорошо известно. Как говорил когда-то писатель Анатоль Франс: «Когда хотят сделать людей добрыми, мудрыми, свободными, воздержанными, великодушными, то в процессе неизбежно приходят к желанию перебить их всех».
Более близкий нам по времени и по серьезности писатель Александр Солженицын в статье «Размышления над Февральской революцией» давал вот такую оценку: «Если оценивать февральскую атмосферу, то она была духовно омерзительна, идеи ее были плоски, а руководители ничтожны…»
Можно с этим не согласиться: ведь в той атмосфере, возможно, как раз было что-то совсем не омерзительное, а безусловно хорошее, дающее надежду на какое-то пусть туманное, но безусловно светлое будущее. Зато со следующей фразой Солженицына трудно не согласиться: «Февральской революцией не только не была достигнута ни одна национальная задача русского народа, но и произошел как бы национальный обморок, полная потеря национального сознания».
Николай ГАРМОНЕИСТОВ, «Новая Сибирь»
Архив. Оригинальный материал опубликован в №17 за 2017 г.
