С автором биографии Л. Ю. Брик, год назад вышедшей в серии «ЖЗЛ» и вызвавшей большой резонанс, встретился наш корреспондент.
Алиса Ганиева родилась и выросла в Дагестане, с 2002 года живет в Москве. Окончила Литературный институт имени А. М. Горького, работает редактором в приложении к «Независимой газете» НГ-ExLibris и телеведущей на канале «Совершенно секретно». Начинала как критик, лауреат молодежных премий «Дебют» и «Триумф», финалист премий имени Ю. Казакова, «Русский Букер», «Студенческий Букер». В 2015 году газета The Guardian включила Ганиеву в список самых талантливых молодых жителей Москвы. Ее проза переводилась на многие иностранные языки, а английский перевод романа «Жених и невеста» (Bride and Groom, Deep Vellum, 2018) был адаптирован радио BBC в качестве двухсерийной радиопьесы. Он также попал в рейтинги лучших книг 2018 года, по версии известных изданий США, Канады, Великобритании и Азии, а также в лонг-лист премии BTBA за лучшие переводные книги США.
— Что вас мотивировало взяться за биографию музы Маяковского под названием «Ее Лиличество Брик на фоне Люциферова века»?
— Предложение от издательства «Молодая гвардия». Их легендарная серия «ЖЗЛ» трансформируется: авторами становятся не только ученые и литературоведы, а люди из мира фикшн, крепко связанные больше с миром вымысла, нежели с работой в архивах и библиотеках.
Видимо, издательству было интересно найти героя или героиню серии, с кем я могла бы вступить в опасный симбиоз. И вот сидим, в очередной раз перебираем персоны. Прозвучало имя Маты Хари. Оно-то и стало трамплином для моего ассоциативного прыжка. В голове вдруг возникла Лиля Брик — наша Мата Хари. Стала размышлять о ней и поняла, что это действительно очень интересный персонаж. Лиля Брик все делала устами и мозгами других людей: художники создавали полотна, Маяковский сочинял стихи, Осип Брик кропал манифесты, неплохо пригревшись рядом с супругой и ее сожителями, умерев спокойной смертью на пороге своей квартиры. Роскошь для ХХ Люциферова века.
— Не страшно было браться за первую в вашей жизни биографию?
— Было страшновато. Открыть какие-то новые факты в жизни Лили Брик сложновато. Практически все уже перемолото, пересказано, бродит огромное количество сплетен, анекдотов, воспоминаний, мемуаров, из которых непросто вычленить объективную реальность, правду о том времени. Сплетни порождены завистью и ревностью, людской тягой позлословить о ком-нибудь или, наоборот, неумеренно восхититься — даже там, где восхищаться, собственно, нечем. И с таким радикальным отношением к Лиле Брик я сталкиваюсь и поныне.
Многие современники из этой вампирши, ведьмы, чуть ли не Мессалины делают образ святой монахини, к которой никак нельзя залезть в будуар. А я в него залезаю! Причем иногда — с ногами. Потому что мне кажется, это понравилось бы и самой Лиле. Она легко впускала людей в свою спальню, жила нараспашку и не стеснялась ни своего стиля жизни, ни своих мыслей. При этом она не была какой-то порочной дамочкой полусвета. Лиля — беспредельно умная, мудрая и, конечно же, эгоистичная и самовлюбленная, но в то же время очень внимательная к бриллиантам, которые вокруг нее были щедро рассыпаны судьбой в виде незаурядных людей. Она мгновенно подмечала еще никем не подобранный молодой талант. Когда Брики встретили Маяковского, тот уже был знаменитым футуристом: гастролировал по стране, снимался в фильмах. Однако в свой зенит он еще не вошел. Многие говорят, что Лилю Брик сделал Маяковский. Но ровно точно так же можно сказать, что Лиля сделала Маяковского! Это был взаимообратный процесс.
Лиля Брик – женщина парадоксов. Она выросла в богатой семье, ванной и телефоном. Каталась на конке, посещала кинематограф, блистала на балах, училась в престижных гимназиях. Но удивительное дело: будучи мещанкой, привыкшей с детства ни в чем себе не отказывать, она сумела срифмоваться с революционным, антибуржуазным временем – когда, к примеру, менялось отношение к институту брака. Декадентская тяга к жизни в компании, где можно сочинять стихи, петь песни по гитару, и тут же уединиться за шторкой – все это оказалось актуальным после 1917 года. Появились коммуны, комсомольцы стали сбиваться в стаи, идеи Чернышевского о браке стали обретать жизнь, и мужья и жены стали ничейными…. Тут Лиля Брик ощутила себя как рыба в воде. Жилище Бриков превратилось в салон, который выжил в страшные годы, когда все остальные салоны, клубы, писательские союзы были выжжены. И это еще одна загадка Лили Брик. О ее сотрудничестве с ОГПУ и другими организациями, о ее связи с самой темной подкладкой ХХ века я постаралась рассказать в одной из глав книги.
Мужчины тянулись к Лиле, излучавшей беспримерную уверенность в себе. Она не была одарена от природы красотой – но у Брик и в мыслях не было, что кто-то не упадет к ее ногам. Ее напор рушил судьбы, калечил людей, находящихся рядом с ней.
Самовлюбленность Лили Брик проявляется и в том, как она вела себя в быту. Она никогда сама не готовила, не стояла в очередях. За нее стояли другие. Это поразительно и неприятно. Она не стеснялась нагружать других своими проблемами. Посылала Маяковского за нижним бельем, составляла для него огромные списки покупок, вертела сестрой. А великие люди бегали у нее на посылках, испытывая мазохистское чувство восторга, даже экстаза. К ней словно прикипали… Может, потому и прикипали, что она считала себя вправе командовать. Если ведешь себя, как царица, то к тебе и относятся, как к царице. А заботишься о людях, пашешь, вкладываешь душу – не ценят и не уважают. Но такой легкомысленный эгоизм, как у Лили, не сыграть, он должен быть врожденным.
Думаю, у Лили могли бы родиться интересные произведения, если бы она не ленилась. Но она ленилась и ничего не доводила до конца. Оставила мемуары («Пристрастные рассказы»), но они могли быть помасштабнее и поинтереснее – но не сподобилась.
— Как это сделали, к примеру, Одоевцева с Берберовой?
— Да. Кстати, Ирина Одоевцева тоже не отличалась строгим отношением к себе. Она тоже с упоением описывает влюбленных в нее гениев – от Николая Гумилева до Георгия Иванова. Одоевцева сообщает, что все падали к ее ногам. Зато в ее мемуарах видна ткань века…
У Лили получился скорее конспект. И еще ошметки дневников, в большинстве своем уничтоженных ею. Частично в 1936-м после ареста Примакова, частично в 70-е, когда Брик сожгла дневники юности, где говорилось о добрачных приключениях, аборте и так далее. Но прежде их удалось прочитать Бенгту Янгфельдту, чьи книги мне очень помогли в работе.
Да, еще Лиля Брик писала сценарии. Но если бы в них была хоть крупица блеска, думаю, они были бы обязательно реализованы – при Лилиных-то связях! Осип Брик работал в сценарном отделе АО «Межрабпом-Русь», глава которого был одним из преданнейших поклонников Лили. Так что никаких оснований для задвигания Лилиного таланта не было. Просто она не доводила текст до ума. Писала сестре: «Начала пьесу, надоело, бросила». Художник-труженик – это не про нее.
— Вы наверняка использовали в работе книгу Быкова о Маяковском…
— И не только ее. Пользовалась множеством самых разных источников. Но у меня ведь не только фактология (многим известная), но и выводы, сравнения, даже обращения к собственному опыту.
— Недавно вышел фильм «ВМаяковский», где поэта сыграли сразу четыре актера, а в столичном театре «Школа драматического искусства» — спектакль «Председатели земного шара» о поэте и его ближайшем окружении. Что из этого довелось посмотреть?
— Видела отрывки из фильма, так что ничего о нем сказать не могу. Спектакль Александра Огарева посмотрела с интересом. Хотя Лиля Брик в нем представлена достаточно предсказуемо – хищницей.
Вообще, говоря о Лиле, нельзя не сказать о феминизме. Она всегда делала только то, что ей хочется. Первой в Москве стала носить брюки. С другой стороны, ей как женщине совершенно не хотелось пахать, зарабатывая себе на жизнь. Она совсем не думала о детях…
— А какую цену заплатила Лиля Брик за свой столь откровенно паразитический образ жизни?
— Уникальность Лили в том, что никакой кармы не последовало. Ее никогда не арестовывали, никак не преследовали. В ее жизни были сплошь модные наряды, обильная вкусная пища, заграничные вояжи. Но есть интересный факт. Ее невестка, Инна Генс-Катанян, вспоминает: когда она заполняла для Лили газетный тест, то на вопрос, счастливый ли вы человек, не раздумывая ответила: за нее да. Но Лиля не согласилась, сказав, что прожила очень интересную жизнь, но назвать ее счастливой не может.
Почему? Бурю революции Брик не заметила, проводя время у балетного станка. Но страха попасть под арест в 30-е годы она не могла не почувствовать – ведь ГПУ тогда выкашивало ряды интеллигенции. Лиля успокоилась только после смерти Сталина в 1953-м. Но ее тяготы на этом не закончились: вскоре началась довольно громкая антибриковская кампания, когда ее имя пытались вымарать из жизни поэта. Лиля боролась отчаянно за место на пьедестале рядом с Маяковским. Считаться музой Маяковского стало для Лили Брик главной амбицией жизни.
— Кого сегодня можно сравнить с Лилей Брик?
— Нет таких женщин в наше время! (смеется) Мы живем в совсем другую эпоху. Конечно, уверенных в себе женщин всегда было много. Есть они и сейчас. Но в случае с Лилей Брик совпало очень многое: турбулентная реальность, революционный дух, бурлящая творческая среда, рождающая новые виды и направления искусства…
— С другой стороны, современная Москва полна яркими самобытными художниками, светские львицы резвятся на охоте за богатыми и знаменитыми…
— Есть охота за богатыми и знаменитыми, но кто охотится за гениями? И есть ли сейчас такие гении? И хотела бы подчеркнуть, что Лиля Брик не была только светской львицей: наряду с поэтами она являлась полноправной участницей литературного процесса…
— Шкловский с вами поспорил бы…
— Нет, в своем салоне Брик не только разливала чай именитым гостям! Она заряжала творческой энергией, она вдохновляла. У нее собирались иностранцы, которых тогда нельзя было встретить в советских квартирах. Ей дозволялось то, что другим не разрешалось. Почему? Этот секрет не разгадан до сих пор. Я полагаю, что не обошлось без чекистских связей. К тому же, ее сестра Эльза Триоле была замужем за влиятельным французским коммунистом, вместе с которым работала на репутацию СССР за границей. Так что у Лили были мощные рычаги влияния. С другой стороны, она была своеобразным аманатом государства.
Я не ученый, не литературовед, не историк литературы. Я просто внимательно читаю дневники и письма Лили Брик, из которых складывается весьма интересный портрет эпохи, и комментирую их как человек двадцать первого века. Причем имеющий отношение к литературе.
Возникают параллели между тем, как литературный люд жил тогда – и как сейчас. Прихожу к выводу, что наше время в сравнении с эпохой Брик – более скучное и ханжеское. Когда писала книгу, во мне периодически бурлила зависть к Лиле с ее потрясающим кругом общения. Сегодня редко можно встретить на одном квадратном метре столько интересных людей, основоположников заметных литературных движений, течений, направлений… Кипение креативности в начале ХХ века не может не впечатлить. На фоне нынешнего почти бесталанного болота – особенно.
— А какую-то еще биографию планируете написать?
— Пока не думала об этом.
— Перейдем к разговору непосредственно об Алисе Ганиевой. Мало кто из писателей может похвастаться, что его читает Михаил Сергеевич Горбачев. Как познакомились с бывшим генсеком и президентом СССР?
— Это произошло пять лет назад. После выхода романа «Жених и невеста» мы с Горбачевым случайно оказались за одним столом в компании двух его ближайших друзей-журналистов – главреда радио «Эхо Москвы» и на тот момент главреда «Новой газеты». Мы сошлись на том, что Горбачев пришел к власти в 1985-м, а я в тот год родилась… (улыбается)
Михаил Сергеевич по-прежнему очень много читает. По утрам он знакомится со всей бумажной прессой (включая, кстати, приложение к «Независимой газете» «Экслибрис», где я работаю). Я подарила ему свою книгу с автографом – и не думая, что он и в самом деле ее прочтет. Но вскоре мне передали его слова восхищения. А потом он многократно делился впечатлениями тет-а-тет. Кроме того, постоянно хвалил книгу на разных встречах – и порой так, что мне хотелось залезть под стол от смущения…
— Интересно, кого еще из современных литераторов читает Горбачев…
— Этой информацией он со мной не делился (улыбается).
— А вам удается знакомиться с новинками отечественной прозы?
— Раньше читала довольно много. Сейчас такой возможности нет. Было дело, прочла «Призрачную дорогу» Александра Снегирева, получившего «Русский Букер» за роман «Вера». Я всегда говорила, что он не романист по своей природе, а скорее рассказчик – блестящий, замечательный. Но теперь вижу, как Снегирев эволюционирует.
Есть авторы, верные себе: к примеру, Роман Сенчин пишет всегда, как Роман Сенчин. Я его тоже люблю. Но «Дождь в Париже» — это уже буксовка. Вообще, когда мне что-то очень понравится из новинок, я скажу, а ругать никого не хочется.
В творчестве мне нравится экспериментировать, прыгать с кочки на кочку. Я начинала типа как «дагестанский автор». Потом был финт с «Оскорбленными чувствами», вызвавший оторопь у рецензентов и критиков…
— Как вам кажется, сейчас в Дагестане вас считают своей?
— И да, и нет. Там есть круг моих читателей. Но есть и те, кто очень болезненно реагирует на каждую мою книгу. К любой попытке рассказа о местных реалиях там относятся… скажем так, с огромной осторожностью.
Однажды я дала интервью телеканалу ОТР. После чего дагестанские СМИ начали попрекать меня фразой, вырванной из контекста – мол, Ганиева назвала Махачкалу деревней. Одна из новостей шла под заголовком крупными буквами: «Горянка о горцах». А я и горянкой-то себя не считаю. И в мой не очень активный аккаунт в «Инстаграме» хлынул поток оскорблений. Но в понятие деревни я вложила характеристику не жителей Махачкалы, речь шла об архитектуре, об уровне урбанизма. В общем, в очередной раз столкнулась с массовым проявлением тупого патриотизма и мракобесия. Угрозы расправы и пр. Причем, когда напоминаешь им о 1199 статье УК – сразу притихают.
— Заметил, что по улице вы передвигаетесь без телохранителей…
— У мастеров троллинга и буллинга, травящих людей в Сети – очень короткая память. Так что дальше фраз «Ты топливо для ада» и «Убейте ее» не идет (смеется). Причем, хейтеров можно поделить на две группы: мусульмане-кавказцы, и консерваторы-крымнашисты. Я ведь, как и многие другие неравнодушные россияне, ратую за освобождение политических заключенных, в том числе и украинских, стою в пикетах…
— Сколько лет назад вы перебрались в белокаменную?
— Очень давно – аж в 2002 году. Кто-то приезжает в Москву, не имея здесь ни работы, ни жилья. Мне повезло. Я поступила на бюджетное отделение Литинститута. К тому же, папа на тот момент снимал здесь по знакомству квартиру – он часто мотался в командировки, и каждый раз останавливаться в гостиницах было дорого... Попала в интересную среду. А вот с махачкалинскими одноклассниками мне было невероятно скучно. Да и в целом – никакой культурной жизни. Предстояло одно: встроиться в рынок невест, где в цене бытовая сноровка, умение принять гостей. А я в 10 лет прочла всего Шекспира и стала как-то далека от реалий…
Мне в Москве комфортнее, чем в Махачкале, хотя среда здесь тоже агрессивная. Хотя, конечно, это город довольно жесткий и агрессивный. В начале нулевых «лиц кавказской национальности» постоянно останавливала милиция, и меня это тоже частенько касалось. Помню свой страх быть остановленной в толпе в метро – ощущение, будто бы я и вправду в чем-то виновата…
— А учеба в Лите чем запомнилась?
— Много чем (улыбается). Литинститут, конечно, это удивительный мир… Правда, после получения диплома у меня начался кризис. Был момент, когда я пожалела, что поступила именно туда, где учат непонятно на кого. На творческих семинарах нас почти не знакомили с современным литпроцессом. Хотя к нам приводили и Лимонова, и Швыдкого, и много кого еще, я все же ощущала страшную инертность студентов. Современных авторов никто не читал, в литжизни никто не участвовал. Удивительно! Так что, влиться в литпроцесс мне помог форум молодых писателей в Липках. А в конце 2009-го возникла группа молодых критиков «ПоПуГан»: Елена Погорелая, Валерия Пустовая и я. Мы проводили интерактивные литвечера, потом стали записывать видеоролики с шуточными интервью и выкладывать их на «Ютьюб». А потом разбежались по своим углам…
— А сегодня вы бы с кем и ради чего объединились?
— Думаю, что ни с кем. Мне нравится быть одиночкой.
— Рядом с редакцией «Независимой газеты», где вы работаете, сразу два театра – калягинский «Etcetera»и «Современник». Часто ли вас можно там встретить?
— Нет. По студбилету раньше часто ходила по театрам – бесплатно. А потом несколько раз обожглась: отдала за билет приличные деньги (которых в принципе мало), а спектакль оказался полной халтурой. И мой интерес к театру поугас. Но в прошлом году была с приятелем на чудесном китайском спектакле «Лань Лин», привезенном в Театр Наций в рамках Чеховского фестиваля. На спектакли «Золотой маски» стараюсь выбираться. Помню, очень впечатлила красноярская постановка по повести Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом».
— А я попал на прощание с этим спектаклем – действительно удивительно сильная работа и режиссера Алексея Крикливого, и мощный актерский ансамбль. Но неужели никто из москвичей вас ни разу не зацепил?
— Отличный столичный театр – «Мастерская Петра Фоменко». Что еще? Не так давно познакомилась с молодым режиссером Александром Молочниковым, посмотрела в МХТ его спектакли «19.14» и «Светлый путь. 19.17». А вот его оперу «Телефон. Медиум» в Большом еще не видела… В 2015-м совершенно неожиданно попала в экспертный совет Театра на Таганке. После прихода Ирины Апексимовой там полностью обновился репертуар, пришли молодые режиссеры. Отмечу спектакль «Беги Алиса, беги» Максима Диденко, «Эльзу» Юлии Ауг и т.д. Мы года два регулярно смотрели эскизы спектаклей на режиссерских лабораториях. Обсуждения напоминали семинары в Липках. Это был интересный опыт. Помню, начинали всегда с меня – единственного не театроведа…
— А в сети театральных критиков вас затащить не удалось?
— Нет-нет! (смеется). Отзывы на спектакли закончились после получения диплома Литинститута.
— Чем гордитесь – в своей жизни и в жизни нашей страны?
— (задумывается). Пожалуй, можно гордиться одним из своих умений. Я дипломат и редко иду на конфликт. А в случае разрыва почти всегда удается сохранять хорошие отношения. И еще одно время я гордилась, что переплыла Волгу, да еще и в одежде. Правда, место было узенькое, в Тверской области – метров 500-600.
А в многострадальной истории нашей страны в ХХ веке восхищают люди – и их мужество пройти через многие серьезные испытания. Еще мне нравится в людях умение ценить прекрасное. Жители блокадного Ленинграда ходили на симфонические концерты слушать музыку Шостаковича, узники ГУЛАГа читали друг другу стихи, ставили спектакли – в том числе и музыкальные. Мне интересна жизнь в самых разных проявлениях, но не уверена, что сохранила бы стойкость и бодрость в нечеловеческих условиях. И еще часто думаю – если бы меня пытали, сдала бы кого-нибудь, оговорила бы? И с ужасом признаюсь себе, что, скорее всего да, под пытками – оговорила бы.
— А что именно вам интересно – дайвинг, альпинизм?
— Меня интересуют люди – их характеры, страсти, пороки, сомнения, страдания… Интересно, как влияет на человека его профессия. Никогда не задумывались, чем живут синоптики?
— «Тайная страсть синоптика» – это же название для дамского романа!
— Да, звучит красиво… (улыбается)
— Вам наверняка часто приходится слышать, что вы красивы. А красота облегчает жизнь или наоборот усложняет?
— Это зависит от ситуации. Ученые подтверждают: красота располагает к себе окружающих. Но важно ощущать себя красивой. А это происходит не всегда. Помню свои подростковые переживания, когда казалась себе слишком худой, нескладной. Стадию гадкого утенка я проходила очень болезненно. Хотя смотрю на свои старые фотографии и вижу довольно симпатичную девочку…
— Красоту нужно холить и лелеять – а это отнимает уйму времени и денег. Писателю Ганиевой не жалко ни того, ни другого?
— Красота бывает разной. Есть старушки, от которых глаз не отвести – и ты ощущаешь их внутреннюю красоту. А есть очень ухоженные дамы, помешанные на сохранении молодости любыми способами… Конечно, любая женщина тратит на себя больше времени и денег, чем мужчина – такова жизнь. И я хотела бы тратить больше! (смеется).
— Что унаследовали от родителей?
— Мама у меня страшный критик, пессимистка. А папа был радикальным оптимистом. Никогда не просчитывал негативный исход события. За что бы ни брался, был уверен, что все получится. Странно, что они друг друга не компенсировали, а наоборот, тянули в разные стороны. И во мне есть и то, и другое! (улыбается).
Любовь к литературе у меня тоже от родителей. Папа вел в юности дневники, они сохранились. На спор с другом-однокурсником даже написал бульварный роман, его прочел весь курс. Мама была научным работником и большим книголюбом.
— Муза писателей-мужчин на всех картинках – женского пола. А у вас?
— Моя муза никак не выглядит. У меня просто появляется ощущение легкого головокружения. Но оно очень быстро проходит. И начинается работа.
— Последний вопрос – тест из ленты «Фейсбука». Вставьте пропущенные буквы в слове «*у*ня»!
— Ну, «кухня» — а какие тут могут быть варианты? Ой…
— Поздравляю, вы – женщина!
Юрий ТАТАРЕНКО, специально для «Новой Сибири»
Фото из личного архива Алисы ГАНИЕВОЙ
