Фотохудожники не любят обсуждать как свое творчество, так и творчество своих коллег, зато не против поговорить на абстрактные темы
Председатель Новосибирского регионального отделения Союза фотохудожников России Евгений Иванов вот уже тридцать второй год является единственным человеком в городе, которому по должностной инструкции разрешено снимать спектакли в НОВАТе, прежде называвшемся НГАТОиБ. Он — победитель и дипломант многочисленных конкурсов, его работы хранятся в отделе новейших течений современного искусства Третьяковской Галереи в Москве. А арт-группе « Синие Носы» очень повезло, что Евгений активно сотрудничает с ними много лет — и как фотограф, и как модель.
— Как старый ретроград, хочу начать со снобистского вопроса. Вот смотри: еще лет сто назад к таким «господским» профессиям, как врач, учитель, писатель, художник, в народе относились с почтением, в общем понимании это были чуть ли не богом избранные люди. Я уж не говорю о фотографах, которые вообще владели секретами какого-то колдовства. А вот сейчас одним из них придумали название «бюджетники», а то, чем занимались другие…
— Фотографировать сегодня умеет каждый второй россиянин. Так, по-крайней мере, ему, этому «каждому второму», кажется. У меня нет специального психологического образования, чтобы рассуждать на тему, хорошо это или плохо. Я вот много лет фотографирую в театре оперы и балета, но объяснить, кто лучше танцует, а кто хуже, могу только своими словами. Поэтому скажу так. Только с возрастом начинаешь понимать, что не только ты один, а вообще все люди вокруг уникальны. И они имеют право на творческий порыв. Думать иначе — это даже не культурный шовинизм… а как бы это выразиться…
— Я уже пояснил: снобизм и ретроградство. И все же ты ведь не будешь отрицать наличие массовой профанации искусства при посредстве новых технологий, в том числе и мировой паутины?
— А я вот сразу вспомнил, как в известном фильме Михалкова по Чехову группа самодовольных русских помещиков просто обалдела, когда вдруг заиграло механическое пианино. Само по себе. И их «избранность» сразу обесценилась. Вот можно ли ли создать в обществе такую систему иерархии, с помощью которой можно было бы давать всем и всему адекватную оценку?
— В каждом обществе всегда существуют критерии оценки.
— Как человек, пишущий, к примеру, стихи, сможет понять, какое место в системе поэтических координат он занимает? Ведь даже если итоговый продукт оказывается очень некачественным, он может при этом быть вполне «индивидуальным», и всегда есть возможность теоретически обосновать его право на существование — не оценивая уровень качества, — приписать к какому-нибудь направлению в искусстве.
— Например, «бездарный наивный примитивизм»?
— Почему бы и нет. При современном развитии искусствоведения — все что угодно. Главное — чтобы у каждого было честно завоеванное место в этой самой иерархии. Я вот часто вспоминаю такую аллегорию. Будто мы оказываемся в неком обществе, придуманном не нами, и выясняется, что все, что мы умеем, — это играть на барабанах. Поэтому мы всю жизнь играем именно «барабанную» партию, а не скрипичную или валторновую. Но при этом играем мы ее в настоящем большом симфоническом оркестре.
— Ну, не знаю, Женя... Есть такой старый «сионистский» анекдот, в котором дирижер на репетиции никак не может добиться от барабанщика Сидорова правильного стука. В конце концов, его все устраивает, и он командует: «Ну, слава богу… А теперь — вместе с жидами!»
— Саша, что касается того «оркестра», о котором я говорю, то национальная принадлежность там ни при чем. Здесь, скорее, речь идет о перетекании количества в качество. К примеру, Венецианская биеннале зарождается из тысяч мелких «ручейков», а до конца дотекает пара десятков «речек». А по-твоему получается, что людей и грамоте-то с наукой не нужно учить, поскольку большинству все это в жизни никак не пригодится.
— Свою биографию, Евгений Львович, ты подробно пересказал в рамках проекта Веселова «Люди как книги». Давай лучше поговорим про проблемы вашего союза. Вот буквально в прошлом номере «Новая Сибирь» писала про свежую небольшую фотовыставку в НГУ. А почему уже много лет не было по-настоящему крупной коллективной выставки — все больше индивидуальные?
— Это нормальная рабочая ситуация. За последние годы сильно изменился подход к фотографическому творчеству. Если раньше «персоналка» обычно представляла собой экспозицию из «отдельных» работ, то теперь почти каждая выставка — некий цельный проект. Вот на днях открываем такой проект Павла Мирошникова в краеведческом музее — эта выставка хоть и персональная, но состоит как из отдельно взятых жанровых фотографий, так и из раздела «Музей моей тетушки» — и там около ста работ, целенаправленно сделанных под одну концепцию. В принципе, из этого в итоге получился бы настоящий фотофильм, созданный по вполне литературному сценарию, описывающему историю жизни этой самой тетушки и ее коллекции всяких разных предметов.
— То есть такого типа выставки уже можно называть и фоторассказами, и фотоповестями?
— И фотороманами. Зависит от глубины раскрытия темы. Кстати, свой предстоящий выставочный проект для биеннале молодежного искусства молодые авторы раскадрируют, как прямо какой-нибудь Эйзенштейн или Тарковский, — они заранее знают, что и как будут для него снимать. Понимаешь, ничего еще не сделано, но заранее продуманы постпродакшн и дальнейшая судьба проекта.
— То есть элемент случайности исключен?
— Случайности бывают всегда. Но ты уже идешь не просто в лес на охоту, а как бы… убивать зверей в зоопарк — с полным списком всех кандидатов.
— Что-то не очень нравится мне такая живодерская метафора.
— Хорошо, пусть будет не зоопарк, а заповедник. И не убивать, а фотографировать. В общем, я хочу сказать, что современные выставки стали достаточно «проектными» —делаются по некому сценарию. Раньше подобная схема называлась «серией», а сейчас все немного по-другому.
— То есть концепция начинает выползать на первый план. Эдак скоро у входа на выставки, как в начальных титрах к фильмам, начнут писать «Идея такого-то».
— Искусству все ближе становится концептуализм. Есть мнение, что документальная фотография постепенно и незаметно превратилась в постдокументальную. То есть отражение действительности перестало быть целью фотосъемки — сама действительность превратилась в некий инструмент для достижения цели.
— …Цели продемонстрировать свое собственное представление о действительности? Иными словами, если раньше предметы видимого мира существовали независимо от человеческого восприятия и познания, то теперь…
— …Теперь все перевернулось с ног на голову. Если фотогруппа «ТРИВА» в 70-х годах декларировала идею, что они своими снимками добиваются эффекта «погружения» в запечатленную реальность, то сейчас все уже совсем не так — никаких матриц мгновенья больше не создают. Наверное, даже можно сказать такую страшную вещь, что фотография в чистом виде умерла и переродилась в совсем другой вид творчества. Сегодня уже стараются не снимать по-старинке, чтобы не попасть в список архаичных фотографов. Вот нынешняя молодежь и пытается делать что-то новое в рамках этого самого постдокументализма.
— То есть мы все дальше уходим и от реальности и от устаревшего художественного метода под названием «реализм»?
— У Пелевина в романе «S.N.U.F.F.» прогнозируется, что в будущем писателю ничего не нужно будет самому сочинять: он просто наговаривает тему, а потом какой-то «доводчик» на основе базы мировой культуры моделирует произведения любого жанра.
— Женя, но ведь так ты, как классический революционер, заведешь союз фотохудожников в антиутопию!
— Наша прошлая выставка называлась «Память как инструмент перемен», а следующая будет называться «АКМ как инструмент перемен», но революция тут совсем ни при чем, тут все дело в эволюции.
— Так ведь можно бесконечно экспериментировать: «Шприц как инструмент перемен», «Фотошоп как инструмент перемен»…
— Вот именно! И цифровые фотоаппараты, и интернет — все это тоже инструменты перемен!
— Какие-то не совсем безобидные инструменты…
— Саша, ничто никогда не умрет! Во всем, что происходит, есть божественная природа. Не умер театр, когда появилось кино… не умерло кино, когда появилось телевидение, ну и тому подобное.
— Но интернет ведь все подряд нивелирует.
— Но еще и кардинально меняет. Даже время. И принимать перемены — очень сложная психическая задача. Ведь по всей стране еще не так давно существовало множество фотоклубов, из которых и вырос потом общий союз: это подмосковный «Кадр», ленинградское «Зеркало», новсибирский «Факел», «Мудрец» из Академгородка… В те годы авторы свои новые еще не высохшие фотографии старались побыстрее принести в клуб, чтобы похвастаться. Каждая персональная выставка была многолюдным праздником. А нынче... Например, то, что сделал Антон Уницын на последней сессии в Нью-Йорке, я могу увидеть в этот же день.
— В общем, все смешалось в союзе фотохудожников.
— Когда-то все структуры и подструктуры, котрые создавались при Советском Союзе, были очень аккуратно выстроены — с выделением специальной ниши для творцов, которым дозволялось выполнять идеологически выдержанные государственные заказы. Как только закончилась советская власть, все творческие союзы лишились бюджетов и сразу подвисли. Кстати, наш союз фотохудожников имеет общественный статус и вообще не попадает в разряд творческих организаций, поскольку в России до сих пор не принят закон о культуре. Это тянется еще с 90-х годов, и даже на моей памяти в общественном совете при Министерстве культуры НСО эта тема поднималась несколько раз. Нынешней весной даже Путин напоминал, что пора бы с этим разобраться, но проблема как была, так и осталась.
Союз фотохудожников все так же существует на гранты и не может получить хоть какие-то деньги от министерства даже на проведение фестиваля имени самого себя. Мы должны подать заявку, пройти конкурсный отбор на общих условиях, и в итоге победителем все равно станет какая-нибудь почти левая контора из Тулы, Рязани или Магадана, которая нашу организацию потом наймет в качестве подрядчика, а сама просто заработает на всем этом.
— И часто у вас такое случается?
— Прямо сейчас, в октябре, по такой странной схеме состоялся конкурс на проведение фестиваля имени нашего бывшего председателя союза Андрея Ивановича Баскакова. Я же говорю, что порой доходит до полного маразма…
— Баскаков ведь был одним из основателей общественной организации «Союз фотохудожников России», который впервые и ввел дополнение «художников» в название. То есть грант было бы как-то логичнее дать именно вам?
— Повторяю, в нашей организации нет коммерческой составляющей. Я во все нюансы, честно говоря, до сих пор не вник, поскольку я от обилия бумаг просто с ума начинаю сходить. А у тех людей, которые вникли, просто опускаются и руки, и ноги. Хотя я думаю, что нынешний союз фотохудожников — самый понятный и правильный в этом смысле, хоть и переживает сейчас кучу всяких проблем.
— На что же все-таки живут новосибирские фотографы? На то же, что и новосибирские поэты? Работа в студии на заказ, семейные съемки, свадьбы, корпоративы?
— Микеланджело, могу заметить, тоже расписывал церкви не по доброте душевной, а по заказам. Как и в XVI веке, так и сейчас встречаются заказчики, вполне способные оценить художественный уровень работы. Вот и наши люди на кусок хлеба зарабатывают, как могут. Кстати, сами себе издают и альбомы, и буклеты. Но чисто человеческий союз фотографов у нас всегда существовал как удивительное содружество бескорыстных любителей искусства. Например, всем известный мэтр фотографии Андрей Иванович Лашков всю жизнь проработал на станции скорой помощи.
— То есть все изначально строилось на энтузиазме?
— На энтузиазме и, как выражался Лев Николаевич Толстой, — «на энергии заблуждения». Заблуждения, что все это так важно, что без него просто жить нельзя. Надо сказать, что нынче у нас появилось еще одно заблуждение, которое прежде не встречалось в таких объемах. Когда творческие люди начали творить чисто «для себя» и ждать, пока к ним кто-нибудь не приползет на коленях и не предложит за их шедевры кучу денег. Представь себе такую ситуацию, к примеру, где-нибудь в Голландии в XVII веке…
— Ну, Рембрандт с Хальсом бы как-нибудь перебились, но «малые голландцы» долго бы не протянули.
— Конечно. тут многое зависит от самого художника. И сегодня у нас есть авторы, которые умеют себя правильно позиционировать, — даже свадебные фотосессии делают нестандартно, «по-своему», но при этом к ним выстраивается очередь из заказчиков.
— Ну да, вспомни еще Никаса Сафронова… Мы, кажется, немного запутались в критериях и абстрактных темах.
— Понимаешь, в нашем городе рисуют картины, может быть, несколько тысяч человек. Но настоящих художников, наверное, всего несколько. А вполне нормальные стихи может писать и компьютер. Здесь мы влазим в какую-то метафизическую область, в которой ничего измерить и оценить никак нельзя. Остается только личностное восприятие. Иногда я смотрю на какой-нибудь выставке на чью-то работу и начинаю понимать, какие внутренние мотивы связаны с возникновением этой фотографии: что человек думал и чувствовал, когда делал этот кадр. Иногда даже сразу становится ясно, что вот этот человек вдруг увидел кусочек рая, а вот этот работал за деньги — виртуозно выполнено, но при этом пустышка.
— Если ни уму, ни сердцу — это плохо.
— Вот именно, в этом и состоит для меня главный критерий. Иррациональный и необъяснимый. В Древней Греции, я слышал, записывать стихи считалось моветоном, поскольку поэт должен честно впадать в транс и импровизировать, а не читать специально подготовленные дома тексты.
— Осталось только поговорить о теории, что человек не обладает никакой свободой воли, что он просто продвинутый биоробот, отрабатывающий свою программу.
— Я уже говорил тебе про божественное провидение. И тут стоит напомнить, что одна из основополагающих «космических» возможностей фотографии — остановить прекрасное мгновенье!
— Вот мы и до «Фауста» Гете добрались. Там в тексте есть готовый слоган для вашего союза.
— Проблема в том, что мгновенье надолго не остановишь, на то оно и мгновенье. Видел я такие часы, на которых только одна секундная стрелка бегает по циферблату. Время — это совершенная условность, потому что все вокруг — бесконечность, посреди нее мы с тобой и живем.
Николай ГАРМОНЕИСТОВ, «Новая Сибирь»; фото Виктора Дмитриева
