Константин Колесник: Современный художник — это амфибия

0
4044

Актер, режиссер и сценарист рассказывает «Новой Сибири» о парадоксах актерской профессии, фирменном тембре и выборе пути

АРМИЯ поклонников Константина Колесника без преувеличений велика. Одни знают его как замечательного артиста театра «Красный факел» и исполнителя ролей в телесериалах на федеральных каналах. Другие безошибочно «ловят» его голос на радиоволнах. Третьи еще в середине 90-х познакомились с ним в качестве обаятельного телеведущего. Четвертые смотрят спектакли режиссера-Колесника на театральных площадках Новосибирска, а пятые помнят замечательные музыкально-литературные проекты мастерской «Ангел Копуста», где Константин Иванович выступал человеком-оркестром и во главе команды художников и поклонников творчества ОБЭРИУтов возвращал волшебство строк вековой давности современному зрителю. Этой зимой Константин Колесник стал героем проекта «Люди как в книги» в областной библиотеке, подробно пролистав свой путь от алтайской глубинки до самой столицы.

— Константин, расскажите о своем детстве, семье. Кто или что привело вас к актерской карьере?

— Я родился в Алтайском крае — село Глубокое Завьяловского района, но там почти не жил. Родители мои были молодыми учителями, имели возможность выбрать, куда им поехать работать, и остановились на поселке Мошково в Новосибирской области, где я и провел свое детство и юность. На мой выбор профессии родители никак не повлияли, разве тем, что в доме всегда было много литературы. Я рано научился читать и с трех лет с упоением читал. К тому же мама была учителем литературы, и я постоянно помогал ей проверять тетради. Большое значение имел авторитет отца. Он был учителем физкультуры, мастером спорта, многих тренировал и приучил к спорту меня. Мне это очень помогло в дальнейшем, потому что актер, особенно в современном театре, должен быть подготовлен физически. Вот это мне дали родители. Среды творческой не было, было стечение обстоятельств и люди, которые повлияли на мой выбор. Братья на гитаре бренчали, а я, в общем-то, был асоциальным пареньком. Снюхался с такими ребятами, что не дай бог. Однажды к нам приехал такой товарищ, который из совершенно прагматических соображений организовал у нас духовой оркестр. Он говорил нам: «Ребята, оркестр — это хлеб! Труба — это похороны. 25 рублей со жмура. Немножко придется на парадах поиграть, правда, и гимн выучить, но главное — похороны!» И я действительно с 7-го класса играл в этом оркестре. Сначала на барабане, потом в кратчайшие сроки освоил трубу. В два часа начинались похороны, и я с последних уроков сбегал на работу.

— Хорошо удавалось заработать?

— Куда тратил деньги — совершенно непонятно, по большому счету, некуда было. Зато к концу школы понемножку научился играть на всех инструментах. А потом из Сарапулки к нам приехала девушка, которая организовала народный театр и меня практически из парка из очередной банды за шкварник в театр затащила. Смешно, интересно там было. Мы начали, начали, начали — и вдруг я столкнулся с настоящим успехом, когда из зала идут аплодисменты и невероятная энергетика.

Был еще один важный эпизод: я с нашим клубным ансамблем съездил в какую-то деревню, где выступал в качестве конферансье. Голосом Горбачева вещал какие-то дурацкие анекдоты, а зал катался впокатуху. Я почувствовал такое! Это было что-то невероятное! Круче наркотиков, алкоголя и любви. И в душе моей поселилось что-то не совсем нормальное, мне захотелось испытать это чувство еще раз. К тому времени я уже решил поступать в военное училище, куда направлялись многие мои друзья. Прошел курс молодого бойца. Потом подумал: «Чего я ерундой занимаюсь? Жизнь-то моя!» И совершенно неожиданно по- дал документы в театральное училище. На удивление себе и всем окружающим, которые и предположить не могли, что этот хороводящийся с уголовниками шкет может стать артистом, поступил.

— Ваш «фирменный» тембр тогда уже был?

— Я подозреваю, этот голос возник благодаря моему детскому увлечению играми на природе. Мы же в деревне жили. Постоянно находились на улице и орали. Может, еще природа внесла свой вклад и раннее курение. В любом случае в театр я пришел очень худым подростком с очень низким голосом. И это была большая проблема. Мне давали играть острохарактерные роли, каких-то мальчишек, подростков, и приходилось сильно коверкать настоящий голос. Получалось неорганично. И я все время ждал того момента, когда я поправлюсь, отъем щечки, и между моей внешностью и голосом возникнет баланс. Пока же я не мог внутренне это никак синхронизировать, испытывал серьезный дискомфорт. Еще я обнаружил следующую странность — многие пугались моего голоса. У меня же такое странное лицо — оно не выражает много эмоций. Я смотрю человеку прямо в глаза, начинаю говорить, и люди начинают себя чувствовать, мягко говоря, неуютно. Я, заметив эту странную закономерность, стал потихоньку подстраиваться — говорить тише, вызывать предварительно доверие. Низкий голос действительно очень серьезно воздействует на человека, и надо уметь им управлять не только на сцене, но и в быту. На радио же голос стал для меня огромным преимуществом. Произносишь фразу и сразу начинаешь управлять аудиторией, погружать ее в определенную атмосферу. Мне и сейчас нравится сотрудничать с радио и телевидением.

— Кстати, как вы попали на телевидение?

— Это был 1993 или 1994-й год. Я заканчивал театральное училище, только-только поступил актером в театр «Красный факел». Был еще юным и зеленым, а одна из актрис — Лариса Иванникова — уже была героиней программы «Пилот» и отрекомендовала меня, когда появился запрос на молодого человека в качестве корреспондента и ведущего рубрик. Сначала мы с ней работали в паре. Потом меня все чаще стали привлекать в других ролях, и я стал все больше проявляться индивидуально. Потом проект «Пилот» закрылся, но открылся другой проект — «8-16-32», куда меня пригласили уже ведущим. Это была передача о компьютерных играх, и я отдал ей несколько лет. А feedback в смысле понимания и оценки ее популярности я ощутил буквально месяца три назад, когда ко мне подошел бородатый мужик и сказал: «Константин Иванович, можно вам пожать руку? Я вырос на ваших передачах». Я тогда впервые ощутил, что наша передача действительно была глотком свежего воздуха для молодых ребят, которые увлекались компьютерами, — настолько она была полезна, увлекательна и важна. Он чуть не прослезился, и я вместе с ним. И моя супруга, известная актриса, обласканная славой, в то время как я нахожусь как бы немножко в тени, сказала: «Ну вот, собственно, тебя и догнала слава».

— Вы благополучно миновали медные трубы?

— Мне кажется, что пережитое в раннем возрасте внимание закаляет и в будущем дает возможность как-то проще к этому относиться. Смотришь на своих коллег, которые в районе 30-40 лет попадают в кино или на телевидение, и видишь, какая с ними происходит метаморфоза, потому что слава действительно влияет на психику и поведение человека. А в раннем возрасте твоя душа каким-то образом трансформируется, возникает некая броня, и, как ни странно, открываются некоторые двери. Многие этим с удовольствием пользуются: могут зайти в кабинет и что-то попросить или даже потребовать.

— А вы?

— Честно говоря, да. Пришлось, когда зашел в юридически совершенно необъяснимый тупик. Это было в мэрии Новосибирска. Мне никак не удавалось попасть на прием к одной чиновнице. Пришлось обратиться к другому чиновнику, который через третьего записал меня к первой. Когда я оказался в кабинете, она сказала: «Я же вас знаю, что же вы сразу ко мне не зашли!» Я провел в коридорах несколько месяцев. И мне было тяжело смотреть на людей, которые вместе со мной беспросветно ждали, но попасть на прием, в отличие от меня, перспектив не имели. Их гоняли по всевозможным инстанциям и коридорам, а у меня было преимущество — и осознавать его было непросто. Эта совестливость, неумение монетизировать или другим способом реализовывать свою публичность до сих пор мне свойственна. Меня все время тяготит такого рода внимание. Я понимаю, что это необходимо для человека публичного — использовать свой ресурс, но я так воспитан. И как-то с этим живу. И немножко иногда борюсь. В нужный момент, конечно, проявляюсь, но стараюсь делать это нечасто.

— Сегодня переход из актерской профессии в профессию режиссера проторен. Но у вас он случился, кажется, на самом пике карьеры, когда и ролей было немало, и потенциальные конкуренты-ровесники с горизонта исчезли. Зачем?

— Актерская профессия прекрасна, но это жесточайший и тяжелейший труд. Особенно психологически. Особенно когда ты чувствуешь свою недооцененность, потому что в театре всегда выигрывает тот, кто выше, красивее, у кого есть данные и типаж. Нужно иметь подвижное нутро и соответствовать стандартам. А если ты из них выбиваешься, то все время приходится мириться со вторыми, третьими и четвертыми ролями. И еще это постоянное ожидание: ты должен убедить режиссера — через спектакли или своими проявлениями вне сцены. Это сложно. В конце концов, происходит выгорание, ты начинаешь искать себя в других вещах. Но у меня как раз все было по-другому. Когда в театре все стало складываться хорошо, я вдруг почувствовал бессмысленность всего. Мне стало труднее и труднее. Ты тратишь на это все свое время и понимаешь, что жизнь проходит мимо. Твоя дочь растет самостоятельно, а ты все время пропадаешь в театре. Ты находишься в рамках чего-то искусственного, хотя оно дает проработать какие-то психологические вещи.

— В каком смысле?

— Многие завидуют актерам: ведь сцена дает возможность выйти за границы обычного и привычного. У нас есть в жизни привычные роли — мамы, пешехода, инженера. Все эти роли так или иначе являются нашими масками, а актер получает шанс выйти за границы. Он не боится быть смешным, глупым, страшным, жестоким. Дурачком, подонком и так далее. И благодаря этим вещам в театре в жизни он сохраняет баланс, оставаясь обычным уравновешенным человеком, потому что есть возможность попробовать все там, на сцене. Но это отнимает все время. В театре работа и дома работа — приходишь и продолжаешь читать, анализировать, исследовать, искать. И всю жизнь учишься. Если успокоишься и остановишься на одном амплуа, обязательно возникнет ситуация, когда тебе дадут противоположную роль, и ты не будешь знать, как ее сделать. А весь секрет и фокус в том, что нельзя себя замораживать. Да, сейчас тебя любят в роли героя-любовника, но через 20 лет ты утратишь привлекательные черты, возникнет лысинка, морщинки, придется переходить в другое амплуа — возрастного характерного артиста. А если ты всю жизнь, так сказать, играл бар — это действительно очень тяжело сделать. Поэтому важно и нужно иметь внутреннюю чуткость к самому себе, чтобы вовремя распознать в себе и другие способности своего организма. Развивать их в течение всей жизни, искать, не останавливаться. Как только мы останавливаемся и застываем, все — начинается медленное умирание.

— Завершив в театре актерскую карьеру, вы окончили режиссерское отделение Новосибирского театрального института и уже через год стали студентом Мастерской индивидуальной режиссуры Бориса Юхананова в Москве. Чем было обусловлено желание продолжить учебу?

— У меня был такой спектакль «Три Ивана» — во многом интуитивный, плод моих личных представлений о режиссуре и о том, как нужно делать. Я размышлял о пути героя, связывал все с мифом, архетипом, сочинительством. Оригинальная пьеса, признаться, была не очень хороша, и мы с Олегом Жуковским во многом сами придумали этот спектакль. Выбрали ключевые вещи из текста и адаптировали под ситуации. И успех спектакля во многом был связан именно с этим. Потом я начал учиться и серьезно заниматься изучением режиссуры, и, как ни странно, это сыграло не лучшую службу. Все, что я изучал в рамках государственного образовательного процесса, вдруг обрезало мои интуитивные мостики коммуникации со зрителем и собственной душой. И я могу назвать несколько неудачных спектаклей, которые теперь смотреть не могу. Мне отвратительно их смотреть. Большая ошибка была использовать те инструменты, которые мне дали в образовательной системе, потому что это оказалось совсем не туда. Поэтому я, окончив институт и попытавшись реализовывать свои навыки на базе профессионального языка, понял, что здесь кроется какая-то ошибка. И я, опять-таки интуитивно почувствовав близость с Борисом Юрьевичем Юханановым, после пяти лет изучения режиссуры еще на четыре года погрузился в совершенно невероятный опыт, который меня наконец-то вывел на мою первую ступеньку. И я понял, что не ошибался тогда, чувствуя, как надо создавать спектакли и какие использовать методики. И сейчас, спустя десять лет, мне приходится начинать с того, с чего я, собственно, начинал.

— Последние четыре года в Москве вы посвятили не только учебе — была активная работа на телевидении, в кино.

— Я все время занимался учебой. Все остальное, что происходило в Москве, было необходимо мне, чтобы выжить. Все, что связано с кино, например. Зато сейчас знаю: если у меня начинается в соцсетях шквал запросов в друзья — значит, какой-то из этих проектов вышел в эфир. Но это был не только способ каким-то образом удержаться на плаву, но вместе с тем и изучение киноиндустрии, поскольку направление, которое я изучал, включало и режиссуру, и продюсирование театра, кино и телевидения. Соответственно, всякое погружение в индустрию кино было для меня приобретением знаний и опыта. Например, я по договоренности с Андреем Звягинцевым имел возможность наблюдать за съемочным процессом большого полнометражного кино. Сидел на playback’е рядом с режиссером и смотрел, как он работает с актерами, операторами и всей огромной командой. Все, что касалось театрального опыта работы в Москве, проходило в рамках мастерской и служило учебным материалом. Еще был опыт работы в антрепризе со звездами — и это было очень непросто.

— Почему? Со стороны кажется, что антреприза не так требовательна, как профессиональная площадка.

— Антреприза — это особая вещь. Особенно в Москве. Там абсолютно не нужен никакой твой режиссерский навык или талант, требуется функция организатора в большей степени. Ты должен быть максимально доброжелательным к господам-звездам и ни в коей мере не мешать им заниматься собственным творчеством, чтобы зрители их как следует разглядели. Для меня этот опыт оказался болезненным. Я, как говорится, только наблатыкался, кипел знаниями, которые приобрел, но начались напряги со стороны продюсера, и пришлось идти на компромиссы. В результате я понял, что никаких компромиссов на территории театра быть не должно, и никакие деньги тебе не смогут это компенсировать и оправдать. Лучше вообще не соглашаться на такие проекты, чем тратить силы, энергию и дарование на пустое.

— Как определить, что пустое, что нет?

— Недавно я понял, что тратить время необходимо только на тот путь, который ты избрал. Конечно, очень важно отдавать много энергии своей семье (детям, родителям, близким), в этом нет сомнений. Но как различить в своей жизни путь, которому ты предназначен? Понятно, что нам отведено мало. Я это понял, когда у меня родилась дочь, и я увидел, как она стремительно растет. Вот год пролетел, десять, четырнадцать лет. Ее физический рост был, как часы, как циферблат перед моими глазами. Я смотрел и понимал, что время все быстрее ускоряется. Торопиться не надо, но надо прислушиваться к себе — тогда есть шанс успеть выйти на нужную дорогу.

— Продюсирование, которому вы тоже учились все эти годы: видите ли вы себя на этой стезе? Или пустое?

— Дело в том, что современный художник — это амфибия, которая должна в современных реалиях уметь все: и дышать воздухом, и находиться под водой. Уже сейчас невозможно иметь знания только в одной области. Нужно уметь разбираться во всем — так складывается рынок. Не обязательно продюсировать какие-то сторонние проекты, важно, чтобы в какой-то момент у тебя включился внутренний продюсер и сказал: зачем ждать милости от судьбы, когда ты сам можешь эти милости сделать? Чтобы стать тем самым Орфеем, который мифологизировал сам себя, и оставить след в подлунном мире, нужно каждый день совершать жизнетворческий акт. Всякий опыт, который ты получаешь, так или иначе отражается на твоем творчестве. А совокупность знаний дает возможность быть смелее самого себя и тверже шагать в неизвестность.

— Как не сгинуть в этой неизвестности?

— Самый простой и единственный рецепт, который я знаю, — это делание. Чем ты больше делаешь, тем больше ты горишь невозможностью не делать. Только деланием можно завоевать умы и все остальное. И не важно, в столице ты работаешь или в провинции.

— Так уж и не важно?

— В столице сконцентрированы все возможности, конечно. В регионах же, не знаю почему, все каким-то образом съеживается, скукоживается. Любая инициатива меркнет и задыхается. Причем есть среда, есть запрос, есть возможность проявиться, но как-то все гаснет. Именно поэтому многие уезжают в столицу и начинают там с нуля. В Москве невероятное количество наших земляков, огромная диаспора во всех отраслях, что касается театра, кино и даже политики. И все талантливые, и все себя так или иначе нашли. Парадокс, но, очевидно, Новосибирск только трамплин, с которого все прыгают дальше. Мы теряем талантливых людей в огромных количествах, потому что не можем дать им достойной оценки и жизни здесь.

Марина ВЕРЖБИЦКАЯ, «Новая Сибирь»

Фото Антона ВЕСЕЛОВА

Whatsapp

Оставить ответ

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.