Этой весной россияне отметили пятилетие крымского референдума. В связи с этим событием севастопольский писатель и журналист рассказывает о новой жизни полуострова.
— Как меняется Крым за последние годы?
— Это обширный вопрос, я ведь потому регулярно и пишу о крымских переменах. Если постараться ответить концентрированно, то реализуются масштабные проекты вроде аэропорта «Симферополь» и трассы «Таврида». После Украины такие масштабы невероятны. С другой стороны, мелкое и среднее, наоборот, задавливается и придавливается. Крым не интегрирован до конца в российское поле — ни экономически, ни социально, ни ментально. Здесь появились серьезные проблемы с ценами; мы не видим крупных игроков вроде Сбербанка или торговых сетей. Наблюдается рост криминала. И есть ощущение, что из полуострова пытаются выжать максимум, пока существует такая возможность, — из-за этого убивается многое бесценное из того, что сберечь надо. Есть перебор и с мигрантами; часто на полуостров едут не из лучших побуждений и люди не лучшего качества. Это печалит. Много, очень много изменений. Но главное — до конца не осознано то, что произошло в 2014 году. Это тормозит развитие Крыма или направляет его не туда, куда стоило бы. Полагаю, что Крым наш, но не для всех россиян и российских компаний; вот что печально. Между тем именно Крымская весна, вдохновленная Севастополем, должна была придать России мощное энергетическое ускорение.
— Во что вы бы предложили инвестировать, к примеру, 1 млрд руб.?
— Зависит от того, во что уже инвестировано. Если в целом расставлять приоритеты, то мне кажется крайне важным сегодня, если мы говорим о Крыме, строительство новых детских садов и школ, создание домов для деток с ограниченными возможностями. Для Севастополя крайне актуально возведение нового онкологического центра. В Крыму необходимо не закрывать, а развивать противотуберкулезные санатории. В общем, многое надо сделать. Но миллиард — это считайте, что ничего, слишком мало. Поэтому правильнее спрашивать: во что бы я вложил триллион.
— Что для вас является брендом Севастополя и Крыма в целом?
— Мне не нравится слово «бренд». Но скажу вот что. Севастополь — это точка сборки русского, русской цивилизации, если угодно. Есть Херсонес: отсюда для Руси, России началась религия и отчасти письменность. Есть Инкерман с первыми христианами и папой Климентом Римским. Есть Балаклава, где впервые в мире во время Крымской войны появились многие вещи: от видов одежды и оружия до первых сестер милосердия и фотокорреспондентов. Есть Братское кладбище на северной стороне Севастополя: там запечатлена вся история России — от русско-турецких войн до подлодки «Курск»; трагическая история. Есть Исторический бульвар, где сражался Лев Толстой, где оперировал Николай Пирогов. Эти люди не только вывели человечество на новые высоты, но и дали понимание того, что есть любовь к Отчизне, к людям на самом деле. А Фиолент? Здесь проповедовал Андрей Первозванный, здесь вдохновился Пушкин, когда смотрел на великую языческую святыню — храм Девы, раз, и два — на Свято-Георгиевский монастырь. И, конечно, есть 35-я батарея, в которой погибли последние защитники города во время Великой Отечественной войны. На батарее понимаешь, что такое Севастополь на самом деле. Помните, как у Пастернака? «Пораженье от победы ты сам не должен отличать». Достоевский говорил, что мы не Запад, у нас не может быть победителей и проигравших. Так вот, Севастополь дает ощущение — явственное ощущение — связи поражения и победы. Ты понимаешь, что такое патриотизм на самом деле. Это ведь не та тухлая мертвечина, которой кормят нас с телеэкранов. Патриотизм — это живое созидание независимо от факторов и обстоятельств. Ну а Крым — это рай, без сомнения. Это среда, где русская культура развивается по особому пути, благодатная среда.
— Много ли любимых мест в Крыму?
— Очень много, очень. Я начал открывать для себя Крым после лет 25, наверное. Взрослым человеком. Он очень разный, Крым, но неизменно прекрасный. Выделить основное? Трудно. Мыс Тарханкут, Бокальская коса, караимские улочки Евпатории, Симеиз, Карадаг — можно перечислять бесконечно, на самом деле. Для меня важно вот что: я научился открывать для себя тот Крым, который мне нужен в определенный момент. Это своего рода терапия и вдохновение. Можно поехать в чеховскую Ялту, а можно, например, отправиться на Эски-Кермен, чтобы увидеть этот великий пещерный город.
— Как относитесь к коллегам, заявляющим, что посещать аннексированную территорию нельзя?
— Нормально отношусь. Это их право, их выбор. Если они считают это аннексией, за что их ругать? Другой вопрос, на основании чего сделаны такие выводы. Если это дань пропаганде, следование антироссийским трендам, то тогда мне это не близко, неинтересно и непонятно. Если же подобные выводы сделаны на основании опыта, после исследования ряда материалов, если это попытка осознать, что произошло на самом деле, то тут другой вопрос. Но ошибкой было бы думать, будто произошедшее в Крыму в 2014 году — следствие лишь военной агрессии, некого плана Путина. К слову, так думают не только размышляющие об аннексии, но и казенные пропагандисты. Это ошибка, повторяю. То, что произошло в Крыму и прежде всего в Севастополе, — это сдвиг гигантских тектонических плит истории, это устремление к высшей справедливости. Севастополь мог бы стать ключом к новой России, Севастополь — это завет, но многие наши дураки-чиновники этого так и не поняли.
— С какими именами, изданиями и событиями связана для вас современная крымская литература?
— Ох, мне не хочется перечислять всех поименно, вот правда. Есть риск кого-то забыть. И забыть несправедливо. Есть патриархи: поэты Николай Ярко и Борис Бабушкин, например. Или Андрей Поляков. К слову, великий Иван Жданов также живет в Крыму, в Симеизе. Недавно ушла из жизни прекрасная Валентина Фролова, мудрейшая. У нас замечательные литературоведы — Евгений Никифоров, Александра Ярко. Есть замечательные прозаики Александр Грановский, Виктор Лановенко, например. Отличная молодая гвардия: Тихон Синицын, Андрей Мединский, Марина Матвеева. Есть замечательнейший поэт Джон Барулин; у него недавно вышел совсем чудесный поэтический сборник «Под руку с богом». К слову, Джон на базе севастопольского театра им. Луначарского — знаковое место! — организовал ежемесячные поэтические чтения, где собираются лучшие поэты Севастополя и Крыма, заглядывал туда в этом году и Волошинский фестиваль. Он, к слову, тоже проходит в Крыму. Я в свое время делал масштабнейший литературный фестиваль «Точка сборки». Из изданий? Есть «Брега Тавриды», «Золотой Пегас» и, конечно, «Литературная газета». Но вряд ли я назвал всех. Достойных гораздо больше. Сегодня назвал этих — завтра добавлю новых.
— Как писатели Крыма интегрируются в российский литпроцесс?
— Они ездят на фестивали, принимают фестивали. Много где участвуют. Но это не главное. Важнее, мне кажется, именно крымским писателям, севастопольским писателям осознать и литературно препарировать то, что произошло в связи с возвращением полуострова. Дать новый взгляд на Россию. Я очень жду, что из Крыма пойдет новая русская литература. Все ждут, так мне кажется.
По литературным делам я посетил Звенигород, Иркутск, Ульяновск. Иркутск мне был интересен прежде всего сохранившейся стариной и, конечно, писателями: Бородин, Вампилов, Распутин. Ну и Байкал. Я мечтал побывать на Байкале, это ведь сердце мира. Вода — это жизнь, а в Байкале самый большой в мире запас пресной воды, то есть это сосредоточение жизни.
Или возьмем Урал — он прекрасен. Меня поразила эстетика Нижнего Тагила, очень урбанистическая, промышленная, но в то же время Нижний Тагил очень художественный город. Или Екатеринбург — мощнейший культурный город, растущий в высоту.
Я, на самом деле, могу говорить о подобном долго. О карельских лесах или Японском море, на берегу которого жил, в двух метрах от воды. Или об Оренбурге с его пушкинскими местами. Я люблю ездить по России — вот что важно. Это не просто интересно — это необходимо. Надо знать свою Родину. Не вижу смысла ехать куда-то за границу, как делают мои соотечественники, пока не изучена Россия.
— Сохранилось ли общение с украинскими литераторами?
— Да, конечно. Если вы спрашиваете в контексте политики, то она особо не повлияла. Отпали, конечно, некоторые дурни — ну и хорошо. Культура не должна сливаться с политикой. Но это, к сожалению, происходит повсеместно. А должно быть наоборот — культура обязана объединять и примирять. В культуре — ключ к единению. Но есть и обратный ключ к воротам ада — его, к несчастью, сейчас используют куда охотнее и чаще. И, безусловно, то, что произошло между Россией и Украиной, — колоссальная катастрофа; многие этого не понимают, а продолжают мямлить банальщину о данном конфликте. А ведь одно целое разрезали, искромсали — это больно. И преступно глупо.
— Планировался ли хайп вокруг вашего материала «Время шлюх», написанного в ходе футбольного мундиаля в России? Как вы его пережили?
— Ну что значит — планировался? Ирония вот в чем заключается. Одни решили, что это такой себе заказ Госдепа: мол, надо было как-то опорочить мундиаль в России. А вот другие, наоборот, подумали, что текст мне заказал Кремль: отвлечь от пенсионной реформы. Но фокус-то в том, что не было никакого заказа. Я написал о том, что меня реально волновало. По сути, эти вещи я уже не раз повторял публично. Но тут случился мощный резонанс. И тому есть главная причина — подобные беды реально существуют, и они задолбали людей. У нас вообще в стране проблемы с гендерными отношениями, с чуждой нам моралью. И столь бурная реакция свидетельствует лишь об одном: я был абсолютно прав в своей статье. Ну а реакция? Много было тех, кто благодарил, соглашался. Но больше было тех, кто нес совершеннейшую чушь. Лишний раз я убедился в том, что многие не читают дальше заголовка. Какие-то депутаты Госдумы выступили. Или вот забавно было, когда телеведущая кричала в ответ на статью: «Это ты меня назвал шлюхой?» Писали какие-то отмороженные женоненавистники. Но больше всего, конечно, порадовали российские как бы феминистки. После общения с ними я понял, что главный феминист России — это я. Пережил я все ровно. Просто делал выводы. Часто реакция на текст куда важнее и показательнее самого текста.
— Что в работе? Сборник статей?
— Я довольно давно проанонсировал свою новую книгу «Почему русским нельзя мечтать?», а она все никак не выйдет, поэтому мне боязно отвечать на данный вопрос. Книга должна уже была выйти, но все чего-то ждут. Надеюсь, она скоро выйдет. Это такая интересная работа для меня. Она начиналась как размышление об отношениях России и Запада, как мое размышление на данную тему. Я написал о том, о чем мало кто писал — или не писал вообще. Например, о противостоянии русской и американской мечты. Но книга эта все не выйдет. Должна скоро, очень надеюсь. Поэтому о планах не очень охотно говорю.
— Как сочетаются писатель и колумнист в одном пишущем?
— Хочется ответить, что нормально. Но это не так. Во-первых, публицистика — это работа приятная, но которую необходимо выполнять регулярно: детей-то кормить надо. Хотя я никогда не пишу на темы, на которые мне бы не хотелось писать. Но сам факт написания публицистики отнимает время от написания прозы, а она для меня важнее, и намного. Проза — это ответственность. И радость, и тоска. И тут появляется второе. Не хочется, категорически нельзя, чтобы стиль публициста деформировал стиль прозаика. Но есть и еще одно, радостное — публицистикой можно отреагировать куда быстрее, чем рассказом.
— На кого учился и кем работает писатель Беседин?
— Если мы говорим об образовании, то у меня их два — радиотехническое и психологическое. Одно в конечном счете дополнило другое. При этом я всегда хорошо учился: золотая медаль, два красных диплома. Это я к тому, что учеба для меня сладка. Студенческие и школьные годы мне доставили немало удовольствия. Но и сейчас учеба продолжается — уже через жизнь. Учусь быть отцом, сыном. Тут, к слову, в принципе важна связь поколений. Я много пишу об этом и в прозе, и в публицистике.
А вот с работой все чуть сложнее. Я сменил массу работ. Причина, наверное, кроется в том, что я не системный человек и меня раздражает любая несправедливость. Сейчас я в том, что принято называть медиа: веду телепрограмму, пишу колонки. Тут главное — чтобы деятельность эта не шла вразрез с моей совестью. Это крайне важно. Я никогда не пытался отключать совесть, хотя после Крымской весны мне не раз предлагали это сделать. Не захотел. А мог бы сейчас быть депутатом…
— Если проспорите право писать, чем будете заниматься?
— А с кем я буду спорить на это право? Бог таким не занимается, а с дьяволом я не якшаюсь. Люди же не вправе запретить мне это сделать. Писать — это то, от чего я не откажусь. Это, собственно, то, для чего я здесь. Единственное, что меня отвлекает, — это дети. Всякий раз приходится делать выбор: кто я в первую очередь — писатель или отец? Сейчас побеждает второе, а надо уравновесить.
— Какая роль для вас ответственнее — отца или сына?
— Пожалуй, для меня эти роли равносильны. Я очень привязан к семье. Собственно, это проблема, потому что я не способен думать ни о чем другом, если у моих родителей и детей какие-то проблемы. Да и жизнь моя выстроена так, что я постоянно занят то детьми, то бабушками, то дедушками. Обо всех надо позаботиться. Это моя кровь. Другой вопрос, что на детей я трачу, конечно, больше времени, чисто физически. И ответственность, наверное, за них больше на данном этапе, они ведь малыши совсем. Я и не знал, что буду таким помешанным папашей, который все время посвятит детям.
— Кем мечтают стать Беседины-младшие?
— Они маленькие еще очень, поэтому они мечтают, в общем-то, о простых вещах: сходить на аттракционы или почитать книжку перед сном вместе с папой. Для меня важно, чтобы они выросли добрыми, порядочными людьми. И здоровыми. Я не из тех отцов, кто скажет: «Вот, мол, делай так, будь тем-то». Потому что мне так всю жизнь говорили, а я пошел по своему пути. И где бы я ни был, с кем бы ни был — я иду так, как считаю нужным. Потому я приму и пойму любой выбор своих детей. Это их право. Я могу лишь попытаться показать то, что считаю правильным, но навязывать этого я не буду.
— Почему в краю виноделия вы отказались от алкоголя?
— Потому что я не вижу в алкоголе никакого смысла. В любом случае он забирает энергию, которую можно было бы пустить на куда более полезные и приятные вещи.
— Кто главный собеседник писателя Беседина?
— Книги и дети. Наверное, так.
— Литература — это красота. А что еще?
— Литература для меня как для читателя — это утешение и радость, это становление и научение себя. Литература для меня как для писателя — это ответственность и в то же время свобода. Нет ничего свободнее пространства текста. Ты можешь делать в нем что и как угодно — и никто не вправе тебя ограничить.
Юрий ТАТАРЕНКО, специально для «Новой Сибири»
Фото из личного архива Платона БЕСЕДИНА
