В рамках фестиваля «Новая книга» в Новосибирске состоялась презентация романа Шамиля Идиатуллина «Город Брежнев»
ФЕСТИВАЛЬ «Новая книга. Том II», не напрасно подвигнувший читающий Новосибирск провести минувший уик-энд в преддверье Первомайского сквера, приготовил гостям не только книги по приятным ценам, но и программу, которую грех было пропустить. Научные чтения, лекции, мастер-классы, кино, квесты, читки, театр, видеопоказы и россыпь презентаций. Один из важных эпизодов фестиваля: творческая встреча читателей с Шамилем Идиатуллиным, автором романа «Город Брежнев» — знаковой и, пожалуй, самой пронзительной новинки весны, вышедшей в финал национальной литературной премии «Большая книга» и улетающей с книжных лотков буквально в считанные минуты:
— Я — журналист, работаю в издательском доме «Коммерсантъ», являюсь автором нескольких книг и стараюсь писать так, чтобы мои книги не были похожи друг на друга. Недавно вышла моя седьмая книжка — «Город Брежнев». Эта книга попала в финал «Большой книги», и поэтому случился некоторый хайп. Меня начали приглашать на фестивали, чему я очень рад. Стали писать про эту книгу в разных глянцевых изданиях, на литературных порталах и в журналах, что для меня непривычно, но забавно. Городом Брежневым — не все знают — назывался город Набережные Челны, где с 1982 по 1988 год строили КамАЗ. Книга рассказывает о советской эпохе периода разрушения, когда Советский Союз вроде существовал, все думали, что все это красиво, на- долго и надо с этим жить, но никто при этом не понимал, что все это уже кончается. Главные герои книги — пацаны, которые мотаются по городу, и у многих из них в руках арматура, нунчаки либо что-то еще. Второй пласт связан с отношениями между молоденькой учительницей и парнем, который приехал на КамАЗ из Афганистана.
ТРЕТИЙ пласт отношений связан с производственно-партийными делами, и за это «Город Брежнев» назвали первым постсоветским или последним советским производственным романом. Я не спорю ни с одним из определений, которые посвящены книжке. Я согласен с тем, что это производственный роман, роман воспитания, триллер. В любом случае, мне кажется, я должен давать читателю пространство для маневра, чтобы ему было интересно читать. И если это получилось, я очень рад.
— Вы периодически выкладываете смешные отзывы читателей в социальных сетях, и часто ругательные. За что вас ругают?
— Ругательство номер один — самое распространенное: зачем так подробно, зачем так толсто? Слишком много всего, много Советского Союза, целый музей советского периода, слишком активно рассказывается о том, сколько стоил пионерский галстук, как покупали курицу в магазине и так далее. Каждую грань быта я старался давать глазами героев и делал, по мнению некоторых читателей, это слишком подробно. Оправдываться по этому поводу я не собираюсь. Во-первых, не люблю. Во-вторых, бесполезно. В-третьих, я не считаю, что там перебор с деталями, потому что другого способа погрузить читателя в эпоху я не знаю. Люди, которые эту эпоху пережили, о ней счастливо забыли, и многие из тех, кто родом из 70-80-х годов, мне говорили, как ты это запомнил? А люди, которые в эти годы только родились, по естественным причинам, ничего не помнят и не знают — для них и возникает такая декорация. Претензия номер два. Я, конечно, ждал, что меня будут называть, прошу прощения, совкодрочером. С другой стороны, нашлись и те, кто считает, что моя книга поносит наше славное советское прошлое. Само собой, оба лагеря представлены в ассортименте. Но особенно яростные, радующие меня отзывы посвящены тому, почему все так тягостно, страшно, безрадостно изображено? Был совершенно гениальный отзыв — «книга о безысходном и страшном существовании советских людей». При том, что книга на самом деле про любовь. Там, конечно, всякое случается, не все герои доживают до конца, но я считаю, что по тем временам это вполне нормальная жизнь. Даже не худшая. Вполне себе осмысленная, вполне себе имеющая какие-то цели и задачи. Другое дело, что цели все время срываются, накрываются известным тазом. Немногим героям удается выполнить то, к чему они шли. Недаром один из критиков написал, что эта книга про то, что любой наш план, даже не рассказанный господу богу, срывается. Претензия ко мне такова: зачем было так изображать наше славное прошлое, которое было карамельным, ванильным и немножко со стразиками. Оно не было таким. Оно не было ни черным, ни белым, а как положено любому нашему прошлому, настоящему и будущему, было разноцветным. И я старался смотреть на него глазами всех героев. Я очень не люблю литературу про попаданцев посттвеновского периода. Когда у Марка Твена герой попадал в эпоху короля Артура, это было нормально. Поскольку он был первым, вышло смешно и забавно. Сейчас отечественная фантастика свелась к тому, что либо ботан-программист, либо бравый десантник попадает в 41-й год и учит Красную армию побеждать подо Ржевом. Этот взгляд, как мне кажется, утратил всякий смысл. Нет ни остроумности, ничего. Одно мочилово. Мне этого мочилова хотелось избежать. Мне не хотелось создавать пафосного героя, который говорил бы: дескать, мы-то знаем, что там после 83-го года было, мы-то все понимаем. Это было совсем нечестно, а я хотел, чтобы текст был честным.
— Вы действительно беспристрастно фиксировали эпоху, или таки была припрятана фига в кармане?
— Фиги точно не было, потому что хотелось рассказать об эпохе всерьез и без оглядки. Писатели-современники не могли тогда о многом честно писать. Например, о том, почему взрослых, маститых, прошедших огонь и воду мужиков выносили с собраний с инфарктом на носилках. О том, как взрослый мужик плачет в наполненную ванну, чтобы никто не видел. И про гопников тоже не могли писать. Поэтому у меня было мощное преимущество. А когда есть такой гандикап, зачем держать фиги в карманах? Настолько богатая фактура, настолько богатая цепочка взаимоотношений. Было желание комплексно, объемно отразить торкающее меня явление. У меня не было задачи писать именно про 1980-е. Мне были интересны люди, которые в то время жили, из которых мы выросли. Про американские или, скажем, малазийские 80-е было написано много, а мы что, рыжие? Я очень не хотел писать этот роман, потому что больная тема, и я надеялся, что кто-нибудь за меня это сделает. Не сделал. Пришлось писать самому. Может, затянуто, может, длинно, но уж извините.
— Могут ли 80-е стать источником вдохновения для других произведений, или вы уже все зафиксировали?
— Это интересное, большое, разное время, и каждый извлечет из него что-то свое. 80-е — это эпоха последствий. Добровольное убийство Советского Союза, которое случилось после того, как мы ввели войска в Афганистан. До этого репутация страны была офигенной. В 70-е годы Советский Союз становился объектом для подражания. Весь мир на него смотрел. В Штатах был слабый президент Картер, который пытался всячески с нами замириться. Нефть была страшно дорогая. 70-е годы были благостными. Пошел поток экспортных рублей. Впервые стало возможным покупать не только румынские рубашки и югославские гарнитуры, но и американские джинсы. Квартиры пошли. Государство стало смотреть сквозь пальцы на все эти шалости, и общество впервые заключило вменяемый нелюдоедский договор с властью: да, мы вас обманули с коммунизмом — в 80-е годы мы его не построили и вряд ли построим, зато вы даете нам возможность жить. Поэтому мы делаем вид, что работаем, а вы делаете вид, что нам платите. Мы делаем вид, что верим во всю ту чушь, которую вы несете, ходим на комсомольские собрания, выполняем ленинские зачеты и комплексный план, мы тратим время на всю эту фигню, а вы к нам не лезьте домой вообще. У нас дома мы строим мещанский рай. Мы обустраиваемся, у нас полный холодильник, несмотря на талоны, которые в 83-м году в городе Брежневе уже были, мы решаем проблемы, как можем, мы договариваемся, ищем нужных людей, мы ходим на выставки, слушаем музыку, покупаем в «Березке» японские магнитофоны — вы в это не лезьте. И все было уси-пуси. Некоторые мягкие проявления посадки — диссиденты и прочее — только подтверждали правило. И все понимали: если мы все делаем по чесноку, если соблюдаем правила, мы все идем куда-то вперед-вперед-вперед. И всего становится больше и больше. Ценных гарнитуров, хрустальных люстр венецианского стекла в домах у заведующего трестом и так далее. А потом в 82-83-м году все начало ломаться. И к 85-86-му сломалось совсем. Это была большая подлость для обеих сторон. Мы никак не ожидали от власти такой подляны. Мы делали все по-честному. Впахивали на производстве, ходили на ваши собрания, трясли вашими флагами, ничего плохого себе не позволяли. Вы нам за это обеспечивали нормальную жизнь, карьеру, и вдруг все сломалось. Все стало тормозиться, социальные лифты перестали работать, все посыпалось к чертовой матери. И это как раз было связано с тем, что мы себе все поломали Афганистаном. Пошла совсем другая эпоха. И эта эпоха очень похожа на нынешнюю, на 2016—2017 год: США вроде как покушается на границы нашей страны, сбивают южно-корейский «Боинг», бойкотирование Олимпиады, вводятся обвальные санкции со стороны США по отношению к нашей стране. Такие совпадения очень часты. Почему еще мне было важно вернуться к теме 80-х годов? Потому что страна Российская Федерация появилась в 90-е годы. Она стала плоть от плоти эпохи. Она строилась так, потому и теми людьми, кто вырос и выжил в начале 80-х годов. В 90-е годы с выживанием было гораздо хуже. В 80-е все только начиналось, но как это начиналось, какие люди туда шли! Вот эти мои подростки, мои хорошие, глуповатые, влюбленные, стоящие друг за друга локоть к локтю, кастет к кастету, и молодые, уже сделавшие часть карьеры спецы, — это те самые люди, которые все решили и все это построили. А мы сейчас в этом живем. Не знать корней своих вообще плохо, да и западло. А не знать свеженьких корней, из которых все выросло, просто самоубийственно. Ровно поэтому книжка и писалась. Ровно поэтому та эпоха может показаться интересной кому-то еще.
— Герой романа Артур Вафин, на сколько процентов это вы?
— Процентов на 60. Он сильнее меня, красивее меня, немножко, наверное, поглупее. Наивнее, к сожалению, меня, хотя по наивности мы, наверное, сходимся. Совпадают какие-то базовые, биографические вещи вроде ломания рук, походов на радиокружок. Он был боец, победитель, а я гораздо реже выходил с ристалища с победой. Может быть, меня это во многом спасло, потому что многие моими ровесниками уже лет 10-15 назад кладбище было укомплектовано гораздо обильнее, чем другими возрастами. Это большая для меня боль и большая потеря и для страны, и для общества. Но так случилось. Артур отчасти списан с меня, во многом со старшего брата моего, с моих приятелей и одноклассников. Приходилось, создавая образ, миксовать — так интереснее.
— Написав реалистический роман, вы попали в шорт-лист Большой книги, а это главная литературная премия нашей страны. Надо ездить по стране и рассказывать, как все на самом деле устроено. Чего вы хотите — спрятаться обратно и написать какую-нибудь страшную сказку или стать вещающим литератором?
— Первое, что я боюсь, — что меня разоблачат. Скажут, ты, вообще-то, в газету пишешь последние 30 лет, так что не надо свистеть! Ездить мне нравится гораздо больше, чем писать, потому что писать муторно и долго. Пишу я в свободное от работы время, которая, в отличие от книг, приносит мне нормальные деньги. Поэтому книгами я занимаюсь по ночам или в праздники. Семья ворчит, я устаю. Смысла в этом нет никакого. Ни один гонорар не превышал моей месячной зарплаты, при том, что книга пишется гораздо больше. И чем меньше я этим занимаюсь, тем больше радуюсь. Но иногда какая-то тема хватает за кадык и тащит. И не дает жить, не дает вздохнуть. Просыпаешься с мыслью, лежишь, лежишь — надо записать. Нет, не буду записывать. Заспать не получается. Через полчаса все равно встаешь и записываешь. И так всю жизнь. Пролог романа «Город Брежнев» написан в 2004 году. Потом я его забросил, потому что понял, что будет что-то толстое, но такое толстое, как получилось в итоге (704 страницы), — не ожидалось. Потом я все-таки добил этот роман, но утомился настолько, что пока всерьез ничего писать не собираюсь. Через пару-тройку месяцев выйдет отдельным изданием мой детский фантастический рассказ — с картинками. Что писать дальше — у меня, к счастью, по этому поводу нет никаких идей. Пока я отделываюсь легким жанром, но когда книжка схватит, читатель об этом узнает, потому что я опять на несколько месяцев выпаду из социальных сетей и буду злым, раздражительным и неприятным в быту. Дай бог, чтобы это произошло не скоро.
— У литературных критиков сейчас в ходу такая шутка: борьба за премию «Большая книга» в этом году сводится к борьбе между Лениным и Брежневым, потому что среди претендентов есть «Город Брежнев» Шамиля Идиатуллина» и «Ленин. Пантократор солнечных пылинок» Льва Данилкина. От автора, получившего «Большую книгу», всегда ждут немного больше. Как вы будете жить, если станете победителем?
— В шорт-листе «Большой книги» не только Брежнев и Ленин, там еще и Махно, Катаев, Иван Грозный. Так что получился такой мартиролог. «Большую книгу» я, конечно, не получу. Ее мало получить. Ее надо заслужить, а я еще не заслужил. Надо в очереди постоять, хотя бы пару раз покантоваться в коротких списках. А у меня эта книга впервые попала в шорт-лист, две предыдущие были в длинных списках. Ну, поживем — увидим. Не могу сказать, что у меня придуман или задуман новый роман, но, думаю, прикольно было бы написать большой исторический роман про Кипчакскую степь и Золотую орду примерно XIII–XIV века. Про это мало кто писал, но, вообще-то, не потяну. Чтобы залезть в неизвестную мне эпоху, надо не один месяц подготовки. Я пока в себе таких сил не вижу. Я вообще долго готовлюсь к каждой книжке. Когда готовил «Убыр», кучу книжек по фольклору и этнографии прочитал. К «Городу Брежневу» прочитал множество партийных документов, книг в духе «Молодежные группировки 1970-80-х годов» и воспоминаний литейщиков. Вы даже не представляете, какой это кошмар, что пишут литейщики. Поэтому пока буду продолжать наслаждаться бездельем.
Марина ВЕРЖБИЦКАЯ, «Новая Сибирь»
