«Новая Сибирь» беседует с новосибирским художником не о живописи и дизайне, а об охране памятников истории и культуры — от «Металлиста» до дома Янки Дягилевой.
Художник Владимир Авдеев — член Союза художников России, Международной организации сценографов, театральных архитекторов и технологов. Он и художник по костюмам, и живописец, и театральный дизайнер. Но еще он состоит во Всероссийском обществе охраны памятников истории и культуры, поэтому разговор с ним сегодня пойдет именно на эту не самую простую для нашего города тему.
— Начнем все же с новости. Я слышал, Владимир Александрович, что ты… Говоря словами Высоцкого: «Ты, болтают, получил премию большую». Южнокорейскую.
— В Корее работает общество базового дизайна и искусств (KSBDA), которое и устроило эту выставку. Вот, погляди, — каталог «Искусство и дизайн будущего».
— Вижу. Буквально на первых страницах. Это ведь, как я понимаю, экспонат из твоего проекта «Соло на погибшем инструменте» в технике ассамбляж?
— Да. Вот, отметили в числе лучших. Но премии не предполагалось, да я и не рассчитывал на особенное внимание.
— А вот скажи, как ты стал художником, не получив специального образования?
— Практическая работа в театре дает самое лучшее образование. Тем более что я родился и рос в театре. Переход в профессию был естественным. Да и полноценного художественного института у нас в городе не было, нет и, похоже, уже не будет. Поэтому все мы учились кто где мог и как мог.
— А откуда возник интерес к искусствоведению?
— Любовь к копанию в истории искусств тоже из детства. С удовольствием поступил в Уральский государственный университет имени Горького и с удовольствием и интересом учился. Вкладыш с оценками к диплому показывать не стыдно.
— Почему университет именно Уральский?
— Все просто. Не смог поступить в Ленинградский институт имени Репина. Но после ни разу не пожалел. Самые прокоммунистические искусствоведческие школы тогда были в Москве и в Питере, а этот университет отличался большей демократичностью, да и люди там преподавали очень интересные, которые мыслили нестандартно, могли высказать и свое собственное мнение, отличное от марксистско-ленинских догматов.
— А специализировался ты на истории архитектуры?
— Сценография или театрально-декорационное искусство всегда проецировало на себя архитектуру. Архитектура мне всегда была интересна, все шесть курсовых работ были на эту тему. Диплом назывался «Архитектурные фантазии», в нем отдельная глава была посвящена истории того, как архитектурные фантазии XVIII века нашли свое воплощение в виде декораций на сценах театров. Живопись я тоже люблю, но все же архитектура, монументально-декоративное искусство и скульптура мне интереснее. Все это очень помогает мне в работе с театрами.
— Похоже, что не только с театрами, но и с кинотеатрами. Ты ведь еще и «курируешь» интересные дома, которые у нас в городе то и дело норовят снести. Сейчас я скажу, как это называется официально — у меня тут записано… Аттестованный эксперт по проведению…
—…Государственной историко-культурной экспертизы в области сохранения объектов культурного наследия.
— И в этой связи ты, в частности, занимаешься и судьбой многострадального кинотеатра «Металлист», который чуть было не разрушили в прошлом году.
— Я скажу тебе честно. Всю жизнь рядом с этим зданием прожил — у меня даже мысль такая ни разу не возникала, что вдруг кому-то придет в голову его сносить. Ведь до развала СССР это был довольно сильный центр культуры на левом берегу.
— А какой-то эксперт из Санкт-Петербурга назвал его типовым проектом советского конструктивизма. Хотя питерцы, конечно, о наших архитектурных памятниках судят свысока.
— В городе совсем не так много таких интересных зданий, так что лишних быть не может. Снос и разрушение «Металлиста» остановили в августе 2018 года, тогда же здание было внесено в перечень выявленных объектов культурного наследия. Хотя по закону с момента подачи заявления до постановки на охрану должен пройти год, как правило, этим сроком дело не ограничивается. Вот и сейчас тянется.
— Как же так вышло, что дом чуть не прозевали?
— Беда в том, что «Металлист» стоял на охране до 2001 года, но потом его исключили из списка вновь выявленных объектов. О причине сложно сказать. До появления в 2002 году закона 73-ФЗ это делалось просто, на основании приказа. Сейчас по этому закону все движения с объектом культурного наследия делаются только через историко-культурную экспертизу.
— И много еще таких построек в Новосибирске, у которых надежды на существование в любой момент могут рухнуть?
— «Вновь выявленных» — несколько десятков, а таких, что заслуживают быть сохраненными, — даже не скажу. Вот деревянных домов у нас совсем мало осталось, по пальцам можно пересчитать.
— Включая дом Янки Дягилевой?
— Это условное название. На самом деле с ним все сложнее. Инициатива-то да, пошла от поклонников Дягилевой, а потом выяснилось, что дом имеет подтвержденную серьезную историю. Поскольку построен он был по разрешению городской думы Кузьмой Кояковым, сохранились и документы, и проект. Кроме того, в нем когда-то жила оперная певица Надежда Дезидериева-Буда, солистка нашего оперного. А ее отец работал учителем неподалеку в школе на другой стороне улицы — тоже в памятнике архитектуры.
— Ну да, там рядом одна из школ, что проектировал Крячков.
— Так вот, оказалось, что он был очень авторитетным в городе человеком, тоже достойным того, чтобы о нем помнили. А во время Великой Отечественной во флигеле, который располагался на участке дома, жили эвакуированные ленинградцы. В общем, образовалась целая историческая цепочка.
— Можно три доски вешать. Или четыре.
Фото В. Панова
— Моя точка зрения такая. На тех улицах, с которых начинал формироваться город, обязательно должны остаться сохранившиеся постройки всех прошедших эпох. На том участке, о котором мы говорили, — это дом Янки, школа и инфекционная больница, которая, кстати, тоже конструктивистская.
— Бывал я в ней пару раз в своей жизни, ничего там хорошего нет, Володя.
— Саша, если поднять всю документацию и выяснить, сколько интересных людей в ней лежало, включая тебя, так тоже может получиться любопытный исторический документ. Вот в Москве есть здание под названием «Алешинские казармы», где долгое время была гарнизонная гауптвахта. Там на входе висела доска с надписью, что здесь когда-то томилась Надежда Константиновна Крупская, а под доской — с припиской «И я!» — накарябана еще куча фамилий.
— Кстати, о старых домах. В последнее время исчезла мода покупать квартиры в «сталинках», потому что они якобы старые и ненадежные. Но ведь они простоят еще дольше, чем новостройки?
— Не люблю употребление псевдотермина «сталинский ампир», это вульгаризм. Употребляю всегда термин «советский монументальный классицизм». Дома, построенные в этом стиле, всегда привлекали своей серьезностью, хотя, конечно, дом дому рознь. Тут зависит от того, кто строил и как.
— Но вот, к примеру, многострадальный ДК им. Клары Цеткин находится в аварийном состоянии, здание полуразрушенное, хотя построено-то вроде было хорошо?
—Здание ДК им. Клары Цеткин имеет очень интересную историю. Начало его постройки — начало 30-х годов. Насчет того, что оно разрушено, я поспорил бы очень сильно. Центральная часть у здания в 80-х годах после пожара была отстроена заново, в левой части над зрительным залом полностью меняли перекрытие, там 58-й двутавр лежит, новая кровля. Ведь экспертизы никто толком не делал, стены не шурфили, нагрузки не проверяли. Просто взяли и плюнули на «Клару». Как с 2005 года закрыли на реконструкцию, так она и стоит брошенная.
— Какая особая ценность-то у этой «Клары»?
— А ты знаешь, что в 41-м году его приспособили под «Красный факел»?
— В процессе эвакуации Ленинграда?
— Да, в здание «Факела» въехал эвакуированный Театр Пушкина, а для нашей труппы искали новое место. Они немного поиграли в ДК на специально построенной сцене, но потом руководство сказало: нет, ребята, пусть «Красный факел» едет в город Прокопьевск. В 44-м году театр вернулся и еще некоторое время выступал на сцене «Клары Цеткин». В 1946 году в этом здании начал работать театр музыкальной комедии, который вскоре закрыли. Буквально следом начал работать Городской театр, который тоже долго не прожил. В течение многих лет на сцене ДК работал областной драматический театр. В соседнем здании по адресу: Котовского, 17 располагалась «база» театра. Кроме того, сцена ДК постоянно работала как гастрольная площадка.
— Выходит, действительно исторический объект.
— Дом культуры, он с виду — да, вроде как разваливается, но на самом деле все не так плохо. Так что не надо преувеличивать плачевное состояние многих построек. И не надо забывать, что само по себе у нас в городе пока еще ничто не развалилось. Само по себе ничего не разваливается.
— Зато иногда исчезает само по себе.
— Исчезает, да. Вот скульптуры с фасада ДК имени Горького в свое время сняли (бетонная отливка была слабой, начала разваливаться), увезли на реставрацию, и где они сейчас, никто не знает. Когда на ДК «Строитель» собрались утеплять фасад, хотели убрать мозаики уважаемого мною художника Василия Григорьевича Кирьянова — хорошо, что до этого дело не дошло. То, что у нас снимается, назад уже не возвращается.
— Иногда складывается впечатление, что некоторые погибающие дома могут рассчитывать только на помощь неравнодушных горожан.
— Что касается воли народа… Был случай, когда — не у нас, правда, а в другом городе — общественное мнение спасло здание вокзала. Бердского. Причем без постановки на госохрану. Но это редкий случай. В городе сложилась ситуация, что сейчас объекты на охрану приходится ставить именно ради их спасения. А не потому, что здание имеет какую-то культурную ценность.
— Значительную.
— Значительную культурную ценность у нас имеет, например, Московский Кремль. С этим уж точно никто не поспорит. А у нас — оперный театр Наше Все. Рядом, правда, есть банк, облпотребсоюз… Да почти вся площадь — памятник.
— А что делать с памятником Ленину? Или, по-твоему, ему там место, перед оперным?
— Тут целая история. Как только площадь Сталина переименовали, начались разговоры о его установке. Проводилась масса конкурсов, и на всех проектах Ленин стоял именно на этом самом месте. В процессе предпроектных работ нашего вождя даже выпиливали из фанеры, выставляли и смотрели, какого роста он будет лучше смотреться. В одном из конкурсов принимал участие новосибирский архитектор, в будущем известный театральный художник Игорь Витальевич Попов, уехавший работать в Москву. Прошло сорокалетие революции, потом пятидесятилетие — и, наконец, в год столетия Ильича проект попал во всесоюзную программу увековечения его памяти. Поэтому сделан памятник был на государственные деньги скульптором Исааком Бродским, а наши архитекторы занимались «привязкой». Ну а в середине 70-х вся эта скульптурная композиция была признана памятником монументального искусства федерального значения, и поделать с ней теперь ничего нельзя.
— Прямо какая-то оборотная сторона охраны памятников. А ели задвинуть Ленина и парней с винтовками куда-нибудь подальше с площади?
— Возникнут серьезные проблемы, если кому-то очень захочется такое сделать: потребуется множество обоснований и утверждений. И вообще я иногда думаю, что если вдруг убрать всю эту компанию, люди сразу завоют: верните назад. Ведь по пьедесталу сейчас катаются на скейтбордах и велосипедах, под Лениным фотографируются молодожены, там же проводят митинги…
— Вождь мирового пролетариата с единомышленниками превратился в аттракцион.
— А что делать. Ведь по дорогам мы ездим, соблюдая правила уличного движения. Есть Уголовный кодекс, который не мы придумали, но ему подчиняемся. Точно так же и с охраной памятников. Кстати, когда спрашивают мое мнение по поводу Ленина и его мавзолея, я отвечаю: пусть лежит, он это заслужил.
— То есть многое в нашей жизни так и останется неизменным?
— И проблема с оперным театром тоже останется вечной. Ну, настелили там на паркет новое богатое покрытие и ковры, а пройдет время — кто-то скажет, что с паркетом было лучше, и опять начнут все переделывать.
— А вот тебе вопрос по новому строительству. Почему бы властям не обязать застройщиков соблюдать так называемую декоративную составляющую новых жилмассивов?
— Да кое-что и так расписывают, безо всяких обязательств. Вон «Ясный берег» погляди как разукрашен, хоть дома там строят уж очень простые. Эпоха единоначалия ушла, а схема многоначалия не всегда работает. Как ты сможешь обязать застройщика тратить лишние деньги на внешнее оформление? Но тут возникает еще один вопрос: а насколько все это долговечно? Если при советской власти ставились идеологические задачи и выполняли их качественно, то сейчас цель обычно одна — закрыть чем-нибудь стену. Вот недавно на Советской, 65 сделали на торце роспись. Но ведь сам знаешь, часто бывает, что красивая картинка по своему замыслу не соответствует масштабу здания.
— Что ж теперь, художникам даже и пробовать не стоит?
— Как раз наоборот. Наличие художников в городе — это само по себе значимое событие. Они могут быть совершенно разными по уровню таланта и складу характера, могут даже ненавидеть друг дружку. Но все равно вместе они формируют изобразительную культуру города.
— Ну, что ж поделать, творческие деятели всегда грызлись между собой, и сто лет назад тоже.
— Тут не поспоришь. Те же конструктивисты за короткий отрезок времени — всего-то с 20-го по 35-й год — сколько раз ругались между собой... Я не так давно документы тех лет изучал. Даже представить страшно: они обвиняли друг дружку в контрреволюции, что часто заканчивалось появлением уголовных дел.
— Творческое взаимодоносительство?
— Да как ни назови — все плохо. Читаешь стенограмму заседания какого-нибудь худсовета тех времен — действительно страшно становится. Встает председатель и говорит: «Этот портрет контрреволюционный!» И попробуй докажи, что это не так. Архитекторы и строители тоже оказывались вредителями: спроектировал широкую улицу — значит, помогаешь сесть вражескому самолету, а спроектировал узкую — хочешь помешать нашим танкам развернуться. В любом случае можно было оказаться врагом.
— Слава богу, нынче в Союзе художников состоять не так опасно.
— А наши союзы, кстати, и начали возникать после постановления 1932 года о творческих группировках, после чего стали массово формировать творческие союзы, подконтрольные партии — художников, писателей, архитекторов, композиторов и так далее.
— Но, как мы видим, и наличие творческих союзов не всегда приносит счастье?
— Дело тут даже не в союзах. Важно другое — как сами жители города к этому нашему художеству относятся: нравится им это или нет. И здесь движение всегда идет то вверх, то вниз.
— Нынче, как я догадываюсь, вниз?
— Нынче да. К сожалению, у нас сегодня нет серьезного анализа изобразительного искусства. Искусствоведы есть, а вот людей, которые бы профессионально оценивали современное положение, — таких нет. Павел Дмитриевич Муратов, который много писал о художественной жизни Новосибирска, уехал в Екатеринбург, и на этом все закончилось. За период с середины 80-х по сегодняшний день ничего из художественных событий, творчества отдельных художников и неофициальных художественных групп не исследовалось. И даже если появится новый знающий и внятно пишущий человек, то еще непонятно, где он будет публиковать свои замечательные тексты.
— Театрам в этом смысле чуть проще.
— Наши театры почти все работают при поддержке государства. А художественная жизнь у нас течет почти что отдельно от государственной. Какие-то деньги, конечно, дают, врать не буду, но в целом мы живем сами по себе.
— Новосибирск все же город театральный — то у нас Курентзис отметится, то Юровский. А как относятся режиссеры к художественному оформлению сцены?
— Я вижу, что в течение уже многих лет в наших театрах работают сценографы, которых режиссеры привозят с собой из Москвы и Питера. Обидно, что из города ушел собственный художественный эксперимент в театре, что Новосибирск отказался от общения с местными художниками. Я сейчас не только себя имею в виду.
— И где ты теперь вынужден работать?
— Признаться, я и раньше работал в разных городах России. Задачи работать только в Новосибирске у меня было. Недавно в арсенале моих художественных средств появился и город Магадан, чему я очень рад.
— Одна из твоих должностей называется так: «Эксперт по вывозу и ввозу культурных ценностей». Что это значит?
— Это не должность, это специфическая работа эксперта. У нас в стране существует соответствующий закон, который подразумевает проведение экспертизы. Если предмет имеет культурную ценность, тогда вопрос усложняется и на него оформляется официальное разрешение на вывоз.
— Прямо как в мультфильме про Карбофоса и редкого полосатого слона. Ведь все, конечно, хотят что-то вывезти от нас, а не наоборот?
— Нет, не всегда. Недавно один товарищ захотел ввезти из Китая несколько работ, что для меня было очень странно. Поскольку то, что он собирался ввезти, оказалось довольно банальной имитацией европейской уличной живописи.
— Довольно странно, прямо с точностью до наоборот.
— Да, у нас Китай сейчас покупает традиционный пейзаж в больших количествах. Там это дело любят и уважают, а у нас в стране этот жанр представлен очень полно. Зачем нужно было везти оттуда не что-то национально-жанровое, а псевдоевропейское, я так и не понял.
— А какие ценности везут из России?
— Был один интересный случай, когда жительница Новосибирска уезжала в Израиль и взяла с собой холст, принадлежавший ее двоюродной бабке. А эта ее бабушка по фамилии Тамаркина была очень известной в 30-х годах пианисткой. Ее портрет работы художника Иосифа Гурвича, тоже известного в то время мастера соцреализма, хранится в музее Глинки в Москве, а эскиз к этому портрету оказался в новосибирской квартире.
— Пришлось заплатить какую-то большую пошлину, чтобы вывезти эскиз портрета Розы Тамаркиной на ПМЖ в Израиль?
— Ну, не такую уж большую. Зато хозяйка воодушевилась тем фактом, что она, оказывается, владеет предметом, обладающим художественной ценностью.
Николай ГАРМОНЕИСТОВ, «Новая Сибирь»
Фото Василия Федотова
Ранее в «Новой Сибири»:
