Александра Денисенко с момента ухода в конце марта текущего года можно и должно причислить (уже навеки) к плеяде больших русских поэтов второй половины 20-го столетия. Его самобытность, ему одному лишь присущее смиренно-нежное молитвенное простодушие, его якобы неправильность и душевное нищебродство — все это, несомненно, в свободном прирастании присоединяет к русской поэзии целую страну-территорию под названием «Денисенко из Мотково».
Он, конечно, счастливый пастух своего стада, а Макар здесь в заглавии явился ещё и потому, что на христианском Востоке имеется термин «блаженный», то есть «макариос», с моей точки зрения именно это качество является глубинной сутью всего творчества Денисенко.
Юродство в русской поэзии далеко не редкость, а её корневое свойство: один Велимир Хлебников чего стоит, или Николай Глазков, снятый Андреем Тарковским именно в этой ипостаси в фильме «Андрей Рублёв», — всею жизнью и стихотворчеством своим сие подтверждавшие. Или тот же Евгений Евтушенко, который юродствовал проявлениями внешними — с помощью попугайских кепок, цветных пиджаков и аляповатых галстуков, а в творчестве — чрезмерной простотой до наивности своих текстов, нередко весьма глубоких.
Приведу, ради иллюстрации сказанного вот такой автопортрет Денисенко, написанный якобы в модерновом ключе, без пунктуации и не лишённый доброй самоиронии:
в будний день с портретом боженьки
со стихами до колен
все хорошие художники перейдут
в соседний плен
осень
видно
далеко
видно
клен
далекий
он
уходит
над
рекой
в
обморок
глубокий
где художник да поэт запрягая ветер
возят людям ясный свет что живет
в портрете
И даже здесь, в этой небольшой вещице присутствует один из характерных для поэзии Денисенко образ путешествующего, перемещающегося в некоем пространстве древа: клён уходит над рекой, а куда уходит, в какой такой обморок запряжения-дуновения пустоты художества-творчества — судить читателю, способному или неспособному к восприятию.
Пейзаж в стихах Денисенко очень подвижен, даже кинематографичен: дом бежит с кудрявою черёмухой подмышкой; в руках светится смятое в грозу большое приключение пейзажа; по дороге тополь одноногий идёт за нами плакать под окном; к ночи прискачет мой клён с разноцветной смеющейся гривой... Примеры можно множить и множить.
В песенной русской традиции любовные отношения дерев куда трагичнее: рябина всё никак не может к дубу перебраться, клён бездвижен, приморозивши ногу, костёр рябины красной всё горит, с клёнов листьев медь всё льётся, а берёза под окном принакрылась снегом, словно серебром. Всё статично, живописно до слёз.
У Денисенко, напротив, всё движется, кружится в стихийном карнавале, в трагическом вихре, сдвигая пласты времени и статические рамки бытового и исторического взгляда, доводя всё до предельного прощального катарсиса:
Чей
чей
чей
это конь
это конь
этот конь
Оторва Оторвался от железного кольца
И летит — грива льется, как гармонь,
Молодого, убитого Германией отца.
Я рвану
этот ситец
этот ситец
от плеча —
На которрром цветут русские цветы —
И пойдет он по кругу сгоряча,
Как невест обходя яблонь белые кусты.
Надо сказать, кони — это отдельная и заглавная тема в поэзии Денисенко, им он даже посвятил большое, исполненное неизбывного лиризма и подлинной любви стихотворение в прозе «Юных надежд моих конь», где заголовок есть первая строка из песни друга и сопутника Николая Шипилова, который в годы своей всероссийской славы много пел во время своих бардовских гастролей песен на стихи Денисенко, называя его гениальным поэтом и своим руководителем-вдохновителем в сочинительстве.
Кстати, стихотворение, с посвящением Николаю Шипилову, шедевр русской лирики, тоже об этом: «За деревней в цветах, лебеде и крапиве/ Умер конь вороной во цвету, во хмелю, на лугу./ Он хотел отдохнуть, но его всякий раз торопили,/ Как торопят меня, а я больше бежать не могу». Многие читатели «Гнезда поэтов» знают его наизусть.
Ещё одной особенностью поэзии и в целом литературного поведения Денисенко является подчёркнутое бескорыстие, невнимание к себе и к публикации своих произведений, а также почти полное отсутствие тщеславия. В этой связи всплывают в памяти строки Сергея Есенина: «Я о своём таланте много знаю./ Стихи — не очень трудные дела./ Но более всего любовь к родному краю/ Меня томила, мучила и жгла». Это в полной мере сказано и о творчестве Александра Денисенко.
***
После участия в сборнике «Гнездо поэтов», изданного в 1989, с двадцатью с гаком стихотворениями, первая тоненькая книжка стихов «Аминь» вышла у него через год — в 1990, в издательстве «Мангазея», где я был в то время главным редактором. Денисенко было тогда уже 43 года, но по чести сказать, в неофициальных кругах любителям русской поэзии он был знаком, почитаем и переписываем ещё с конца 60-х годов. Более объёмный сборник «Пепел» вышел тиражом 500 экземпляров во второй год моего редакторства в «Сибирских огнях». Вот, пожалуй и вся библиография, если не считать нескольких журнальных публикаций.
Разумеется, многие отдавали себе отчёт о том, что перед нами явление не просто нетривиальное, но до радостного ошеломления самобытное. Понимали и предпринимали действия по продвижению его имени часто не в Новосибирске, а в столице. Именно там Денисенко был включён в антологию «Итоги века», далее — в «Антологию русской поэзии ХХ века», в двухтомник «Русские стихи 1950—2000». Увы, в большой том, получивший в 2012 году премию Дельвига, «Поэты Сибирских огней, век ХХI» Денисенко, к великому сожалению, не вошёл, так как к тому времени почти прекратил сочинять и новых публикаций на страницах журнала у него просто не было.
Интересно, как можно было бы оценить его мировоззренческое и поэтово отношение с Богом?
Господи, люблю тебя,
На корме стою и плачу.
От команды корабля
Потемневший профиль прячу.
По кораблём здесь можно и должно понимать всю объективную реальность, данную нам в ощущениях. Если на мгновение представить: кем бы был раб Божий Александр, скажем, в конце XIV и начале XV века, мне представляется монашек какого-то захолустного монастыря в среднем Поволжье из числа нестяжателей — сторонников аскетического старца Нила Сорского, отвергавшего монастырскую собственность и претензии на власть светскую.
Именно непримиримо отрицательное отношение к меркантильному, желудочно-потребительскому строю современного бытия свойственно поэзии Денисенко в постдевяностые годы, в период полураспада его (нашего) Отечества и того любимого незабвенного уклада, с которым он, сын сельских учителей, и последыш великой Войны свыкся навеки, не предал, не отдал никому, защищая словом и делом.
Я влюбился в яблоню весною
И повёл её жениться в ЗАГС.
Вдруг навстречу вышел с хлебом-солью
Карла Маркс.
— Вот, возьмите от лица имперьялизма
Мою трогательную книжку «Капитал». —
И трясясь в объятьях пароксизма,
Карл заплакал и захохотал.
Мы купили с яблоней газету,
Обернули капитальный том,
Чтоб прочесть с любимой по офсету
Про прибавочную стоимость потом.
Оказалось — между каждыми страницами
Там лежали денег миллион —
Мы тогда заплакали ресницами
И сказали: «Маркс, из сердца — вон!»
Хорошо мы, честно поступили —
Не пропили этот миллион,
Мы на книжку Марксову купили
Молодой, влюблённый в вишню клён.
Этакая декларация бессеребреничества и преданности идеалам советского человека творца — с дружбой народов, миром, трудом и всеобщим благоденствием.
В этом моём пассаже нет никакой иронии, ибо стремление к идеалу в мире социализма вне идеологии обогащения и свободного рынка принесло невиданные плоды в виде шедевров искусства, кинематографа, литературы, и поэзии в том числе. Не говоря о гениях науки. Стало быть, «от каждого — по способностям и каждому — по труду» — не просто лозунг.
Нельзя не вспомнить в этой связи заглавного нищеброда католического христианства святого Франциска Ассизского, которого считают провозвестником средневекового Ренессанса и едва ли не главным творцом-вдохновителем итальянской поэзии. Как известно, весь мир, со всеми в нём живыми существами и стихиями, превращался для Франциска в любящую семью, он не делил живое на низшее и высшее, поэтому проповедовал перед птицами, зверями, насекомыми и растениями.
Я ни в коей мере не хочу сравнивать своего друга и товарища по стихослагательству с основателем крупнейшего и могущейственнейшего ордена средневековья Франциска из Ассизи, который в посмертии потерпел сокрушительное поражение, так как его последователи обратили его идеи в прямо противоположное — торжество собственности и власти. Но сам посыл служения этим идеалам, явленный во всем творчестве Александра Денисенко, с моей точки зрения, весьма и весьма плодотворен. Он в итоге оставил в сокровищнице русской поэзии томик стихов, где сохранены для будущих поколений несколько десятков подлинных лирических шедевров. А это дорогого стоит.
После составления и выхода в свет «Гнезда поэтов» в 1989 году, я написал каждому из участников сборника посвящение в виде сонета. Таковой сонет, обращённый к Александру Денисенко выглядит следующим образом:
Нежный пепел отцовского дома
Он облёк в золотую слезу.
Верно, совесть спасал от погрома…
Видно грех свой держал на весу…
Когда стук покаянного кома
Отрезвил удалую бузу,
Тихо пала на скулы истома
И вспорхнули две флейты в лесу.
И, как прежде, в любви невредимый,
Заплутался он в сельве родимой —
За сельпо, где могильный бурьян.
И запел, как отравленный Сирин,
Как последний николка России,
Про блаженные кости христьянъ.
P.S. Несколько слов о состоявшемся прощании с телом поэта.
Сиротство и неприкаянность, присущие поэтическому отношению раба Божьего Александра к порушенному и раздербаненому Отечеству нашему, было явлено и на церемонии прощания. Увы, всё убого, калечно, склеротично и тягостными подробностями напоминало вынос тела из дома престарелых. Ни власти, ни так называемая просвящённая общественность города и области, видимо, даже отдалённо не понимают, какую утрату мы понесли. Между тем, только в мой адрес на страницах социальных сетей пришли сотни соболезнований.
Масштаб и драгоценная значимость явления по имени «поэзия Александра Денисенко» год от года будут только расти — и, если даст Бог, сохранится Россия, имя поэта будет на десятилетия прославлено и любимо той самой любовью блаженного Макара, который благоговейно пас своих телят на лугах и нивах русского языка.
Владимир БЕРЯЗЕВ, специально для «Новой Сибири»
Фото: Кристина КАРМАЛИТА
Ранее в «Новой Сибири»:
