Недавно в новосибирском ЦК19 завершила работу выставка «Образ жизни», которую назвать ретроспективной можно было бы только формально. Как поясняли устроители, сам образ жизни Андрея Курченко имеет свою художественную ценность: он творит стихийно, во имя космологического детерминизма, опуская такие мирские вещи как документация художественных актов в виде личного архива.
С художником, перформером, фотографом, музыкантом, сценографом, дизайнером, философом и куратором встретился корреспондент «Новой Сибири», чтобы побеседовать на разные довольно склизкие темы.
— В аннотации ЦК19 по поводу открытия выставки приводились твои слова о том, что искусство эфемерно. Сейчас я процитирую: «Любое открытие закрывается сразу после просмотра, каждый следующий зритель увидит свое, все договоренности аннулируются после манифестации».
— Я, скорее всего, имел в виду, что мы сейчас оказались в ситуации, когда вокруг нас нет ни выраженного настоящего, ни внятного будущего.
— Вот я и говорю про эфемерность. «Мёд если есть, то его сразу нет». Поэтому формулировка «ретроспективная выставка» сразу как-то нивелируется.
— Да не была эта выставка ни ретроспективной, ни отчетной, что и следует из названия. Просто она отражала мое органичное состояние в разные моменты жизни. Ну и органическое — соответственно… Накопилось много незаслуженно забытых вещей, часть которых я уже где-то выставлял — то в «Подземке», то в «АртЕли», а то и в Нью-Йорке.
— Твой нынешний куратор замечает, что творчество Андрея Курченко всегда было разрозненно, что он никогда не подводил промежуточных итогов персональной художественной деятельности.
— На этот раз мне предложила все это устроить Настя Эрмиш, с которой мы не в первый раз работаем. Как обычно, я никаких особых иллюзий не строил: видел я много открытий выставок, когда играет тихая музыка, а чиновники говорят красивые дежурные слова, после чего все тихо расходятся. У меня на открытии было несколько по-другому, — все-таки смысл не в показухе, а в самом процессе, поэтому Настя и охарактеризовала выставку терминами «процессуальность» и «партисипаторность».
— Ну, с процессуальностью более меняя ясно: это когда что-то постоянно изменяется. А вот что значит это… Как ты там сказал?..
— Кажется, «партисипаторность» означает вовлечение населения в какую-нибудь творческую деятельность. Я с этим словом познакомился, когда мы на Затулинке проводили Фестиваль городских окраин Ultima Thule — во дворах делали разные как бы скульптуры, а потом их раскрашивали. Местные забулдыги сперва хотели нас побить, а потом взяли в руки кисточки и включились в процесс.
— Типичный пример коллективного взаимодействия. Только вместо пьянки или драки — совместное создание культурных ценностей в экстремальных условиях. Главное не превращать все это в очередную институцию, не к ночи будет помянута.
— Я, кстати, знаком с людьми, которые не могут создавать произведения искусства, если вокруг повышенная влажность, или они, предположим, не тот сорт кофе выпили с утра. А для меня все это, конечно, не принципиально, для меня что-то взять и сделать — это как раз и есть образ жизни. Я не разделяю, как некоторые, свой день на части: вот это была официальная работа, а это я вернулся домой и начинаю творить…
— Один умный человек две с половиной тысячи лет назад сказал, что настоящее искусство не делается слишком старательно, и в нем должна присутствовать какая-то незавершенность.
— Я думаю, что здесь нет каких-то готовых рецептов. Мне кажется принципиальным последнее мое изыскание о том, что автор и зритель должны становиться одним целым. Основообразующий принцип, который всегда присутствовал в мире, строится на разделении на «тебя» и «меня», и в то же время на поиске возможного синтеза и единства. Так что неправильно делить всех на творцов и на тех, кто пришел восторгаться продуктами их творчества. По-моему, такой подход — уже пройденный этап эволюции…
Наверное, главный критерий в искусстве — это искренность, отсутствие авторитарного типа мышления и желания кому-то там понравиться… И, конечно, тут не играет роли уровень профессиональной подготовки: ведь любая фальшь обычно сразу бросается в глаза. Я много раз сталкивался с людьми, не имевших никакого отношения к художественному мастерству, но которые делали вещи щемяще-красивые.
— Делаешь ли ты то, что делаешь, в первую очередь для самого себя и для собственного удовольствия? Или где-то в голове все же шевелится слово «моя миссия»?
— Знаешь, это большой кайф — ни в чем не чувствовать себя дилетантом. Вот я музыкально безграмотен, не знаю нот, но беру гитару, начинаю на ней что-то такое делать — и в какой-то момент включается что-то такое помимо профессионализма: возникает не то мелодия, не то гармония, Бог знает что. Были у меня периоды, когда я только рисовал, были — когда со словами развлекался, или еще с чем…
Вообще во многом мне подыграла одна из важных тем — тема научно-технического прогресса: она дала новые возможности. Скажем, в начале моей музыкальной карьеры разные коллективы гнали меня со сцены ссаными тряпками, поскольку я никогда не попадал в ноты. А со временем появились компьютерные музыкальные программы, и я с их помощью спокойно занимаюсь музыкой, никого вокруг этим особо не беспокоя.
Это же касается и современного кино — появилась возможность полной автономности — безо всяких ВГИКов: теперь каждый может снять что хочет, смонтировать, наложить звук... Вспомни еще про фотошоп и нейросети — станет ясно, что это у нас такой переходный эволюционный период — от обезьяны к компьютеру.
— То есть, по-твоему, технологического апокалипсиса не случится? Все, как обычно, утрясется понемногу?
— Все двигается вперед потихоньку. Казалось бы, еще недавно по телефону мы звонили из будки при помощи двухкопеечной монеты, а теперь у каждого в кармане — теле-фото-интернет. Нормально это или нет — когда все вдруг стали фотографами и художниками? Не знаю. Ведь тут стоит еще и вопрос качества. Но идет процесс селекции, отработки новых ориентиров. Раньше был один Тициан на сто тысяч обычных граждан, а теперь
в Сети — каждый сам себе Тициан. Вроде дурнина дурниной, но ведь встречается и занятная анимация, и микрофильмики забавные…
— А что у тебя был за проект «Вечный двигатель»? Или это мистификация?
— Нет, был такой проект. И есть. Многие идеи реализуются, мне кажется, не в нашей реальности, а где-то в «тонком мире». У меня было довольно много придумок, которые позже осуществлялись кем-то другим — обычно криво-косо. Но самое интересное — это когда вдруг вспыхивает искра — что-то интересное приходит в голову. Этот вау-эффект, наверное, и есть самый главный момент в творчестве.
— Ну а при чем тут вечный двигатель?
— Я уже лет 15, если не больше, ношусь с идеей так называемой резиденции. Идея в том, чтобы собрать под одной крышей людей, занимающихся наукой и искусством… Ну, и религиозных деятелей тоже. И поставить перед ними какую-нибудь трудновыполнимую задачу, чтобы они попытались найти точки соприкосновения через совместную деятельность. Вот тут первым делом и приходит на ум вечный двигатель — скорее, как аллегория.
— Мне это напоминает, как я в юности сел сочинять «Общую теорию всего». По словам Эйнштейна наука, культура и религия — ветви одного дерева, — вот я решил разобраться, что это за дерево такое. Написал страницы три, а потом узнал, что этот трактат до меня уже сочинил Станислав Лем.
— Да-да, очень знакомо. Бывало, придумаешь что-то такое важное и инновационное, прямо ходишь и весь светишься. А потом — как в старом анекдоте: «Какой удар со стороны классиков!..»
— Тебе не кажется, что современные наука, искусство и религия устарели настолько, что их пора уже заменять чем-то принципиально новым? Или это звучит глупо?
— Не то чтобы все это устарело, просто качественно и количественно в какой-то момент поменялось — благодаря тем же нейросетям, к примеру. Система образования начала меняться кардинально: с помощью смартфона можно получить любую информацию в любых количествах. Творческая деятельность начала трансформироваться во что-то обыденное — впитываться, как вода в губку. Зачем, спрашивается, нужно пять-десять лет долбежки в каком-нибудь университете или духовной семинарии, если у тебя под рукой куча информации — причем, не стационарной, а постоянно обновляющейся и мутирующей? Конечно, сложные запросы в Сети встречаются, крайне редко, поскольку они обычно связаны с каким-то развлечением: люди всегда любили угорать и прикалываться. Маловероятно, что значительная часть человечество реально хочет полистать «ленту» и узнать что-то новое и важное для себя.
— Время ускоряется, сегодня новое — это не очень хорошо забытое старое.
— В том-то и дело, что все стало делаться очень быстро. Теперь листать и искать самому уже ничего не надо, моментально показать себя умным очень просто — достаточно сказать в телефон: мол, Алиса, найди мне то-то и то-то. Но заморочка в том, что нужно уметь грамотно задавать вопросы и правильно оценивать ответы. Это очень интересная тема. Сейчас вот в моде промты для нейросетей, и с ними не все так просто, на самом деле это по-своему очень творческая штука…
— А наука?
— Что наука? Там то же самое. У меня довольно много знакомых ученых. Но ведь все они констатируют то, что уже есть. «Я открыл новый закон!» — да как ты можешь его открыть, если он был всегда, а ты просто что-то зафиксировал на каком-то там приборе. Есть такая формулировка: «привлекать из небытия в бытие». Когда художник или ученый говорит, что он что-то создал, это вовсе не значит, что он произвел что-то новое. Мир — он существует сам по себе, а мы продолжаем процарапывать маленькие щелки, чтобы через них заглянуть в тайны бытия.
— Еще каких-то сто с лишним лет назад люди любили посещать публичные казни, ходили смотреть на пожары…
— Теперь развлечений стало не в пример больше, но у человека по-прежнему остается тяга к познанию на самом примитивном уровне. К вере в сверхъестественное, я думаю, вообще существует некая биологическая потребность… Но, как сказано в Библии, в старые меха молодое вино не наливают, — значит пора эти меха менять. А пока в церкви все также присутствует обрядность, в театрах — бутафория классических традиций, которые никакими новшествами не выдавишь.
— Ты ведь в 90-х годах в театре работал художником-декоратором и бутафором. То есть, пользовался все теми же старыми мехами.
— Да, мы обманывали людей. Показывали им фальшивые яблоки и фанерные деревья.
— Не об этом ли твой проект «Тюрьмозг»?
— Ну как сказать… Я лет пятнадцать назад стал интересоваться физиологией мозга, его устройством. Ведь и в восточных практиках очень много всего вертится вокруг природы человеческого ума, поэтому мне и с буддистами было интересно общаться. Ну а суть проекта в том, что я, используя видео, рассказываю о системе и работе мозга — такой странноватый художественный научпоп с элементами игры. И хотя все это выглядит как веселая дурнина, многие с моего посыла стали интересоваться вопросом и задумываться. Так что подобные проекты можно считать своего рода альтернативной музейной деятельностью: любую просветительскую работу можно преподнести в прикольной игровой форме.
— Ты в каком-то интервью сказал: «Нет не-искусства, все есть одноразовое творчество, как лапша. Съел и забыл». А не кажется тебе, что современная публика предпочитает искусству вот эту самую лапшу?
— Я как-то раз предлагал своим творческим знакомым: давайте все вместе соберемся и уйдем куда-нибудь из этого города. Музыканты, художники, литераторы — на хрен мы здесь кому сдались? Интересно было бы посмотреть, что будет, если эту прослойку, которую мы из себя представляем, убрать к чертовой матери.
— Нетрудно догадаться, что будет. Недавно наш председатель Союза художников сказал по этому поводу: «Где должна расти культура — будет выжженное поле».
— Так это уже стало доброй традицией, которая распространяется не только на культуру. Как будто происходит некий тотальный эксперимент по выведению новой породы людей.
— А как же тогда твой тезис насчет творца и публики?
— Последней выставкой я для себя поставил какую-то точку в своих изысканиях. Любой человек — это художник, поэт, музыкант, — да что угодно. Ведь каждый из нас — как будто поэма или песня… Трудно даже термин подобрать. Сам факт, что ты живой — величайший подарок и радость. Каждый из нас — произведение искусства и из своей жизни может сделать художественное произведение. А искусственное разделение, о котором я говорил, — это явно чьи-то происки, попытка народ разогнать по углам, а дальше действовать по принципу «разделяй и влавствуй». Нет, я не собираюсь транслировать какую-то конспирологическую теорию, но некая концентрация разобщенности у нас имеется в наличии. И сопротивляться ей непросто, поскольку наш мозг помогает нам регулярно находить какое-то авторитетное объяснение всего происходящего вокруг, которое бы нас удовлетворяло и успокаивало.
— Думаю, что у всех по-разному. Вот еще один старый анекдот. «Ой, голова болит!» — «Как тут может болеть — тут же кость!»
— Не очень смешно. Мозг — хитрая штука, он так устроен, что правильнее будет сказать не «у меня есть мозг», а «я есть у мозга»: он ведь легко подсунет тебе любую идею и при этом внушит, что ты сам все это придумал. Ну, примерно как происходило в ходе нашего с тобой сегодняшнего разговора.
Николай ГАРМОНЕИСТОВ, «Новая Сибирь»
Фото из архива Андрея Курченко
Ранее в «Новой Сибири»:
Проект «Мастерская художника»: обучающие и развлекательные пространства
«Сумасшедшая архитектура» Михаила Казаковцева: между реальностью и нереальностью
