Елена Фролова — певица, поэт, композитор, служит в московском Театре музыки и поэзии Елены Камбуровой с 1989 года. В ее репертуаре более 1400 песен; участница фестивалей авторской песни и фестивалей World music во Франции и Бельгии, организатор музыкального фестиваля «Гусли мира» в Суздале, лауреат многочисленных музыкальных премий. С 1988 года вместе с Верой Евушкиной выступает в дуэте «Верлен».
— Елена, а как и когда началось ваше сотрудничество с Театром Елены Камбуровой?
— Оно началось, когда мне было 18 лет. Получается, я всю жизнь под крылом Елены Антоновны и ее театра. И, на самом деле, именно Елена Камбурова и ее, я бы сказала, культурное явление дала моему пути главный творческий вектор, который определяет многое и сейчас.
— И кто же первым сказал, что вы певица?
— Я попала к Камбуровой, уже будучи в среде авторской песни — где, кстати, меня очень тепло и бережно приняли с самого начала. Подхватили в мои 15 лет и вели по жизни до встречи с Еленой Камбуровой. И когда я была в Минске у своих друзей бардов, как раз туда приехала с концертом Елена Антоновна. И, как было часто заведено у круга ее почитателей в разных городах, после ее концерта собрались друзья и поклонники, многие из которых сочиняли и пели песни. Так вот мы тоже пришли к ней в гостиницу — попеть песен, — тогда она меня и услышала. И сказала: «Приезжайте в Москву!» И я приехала. Через нее познакомилась с удивительным автором-исполнителем Верой Евушкиной, работавшей в то время у Камбуровой звукорежиссером. Хотя Елена Антоновна, к тому времени, уже исполняла и ее песни в своих концертах. И вот, познакомившись С Верой, мы решили вместе выступать, а потом создали такой творческий дуэт, который назвали «Верлен»: по именам Вера и Лена. С этого момента, в общем-то, и началась моя дорога с песней — по жизни.
Училась я, можно сказать, у жизни, по жизни, на ходу, на лету: слушая песни на фестивалях, общаясь с коллегами по цеху. А Елену Камбурову считаю главным своим учителем. Хоть она никогда и не преподавала, но обладает удивительным даром очень мягко и деликатно подсказать что-то важное. Бывало, скажет три-четыре слова по поводу какой-нибудь моей новой песни — и ты как будто целый курс лекций прослушал…
— Современная поэзия как феномен вам интересна?
— Ой, она такая разнообразная! Я знакомлюсь с поэзией прежде всего через книги. Хотя довольно часто бываю на литературных вечерах. Но не могу сказать, что мне все близко из того, что там бывает. Более того, часто как раз сами авторы и мешают расслышать свои стихи. Но бывает и такое, что именно чтение поэта добавляет в стихи то, что книга не может. Это связано с личностью, с особым ее освещением. После такой живой встречи стихи даже в книге уже читаются по-другому.
— А каким образом в вас отзывается поэтический текст, когда вы понимаете, что перед вами — будущая песня?
— Это всегда загадка и для меня самой. Иногда цепляет что-то совершенно неожиданное — слово, образ. А иногда... ничего не предвещает — просто мимо шел, глазами зацепил — и получилась песенка. Хотя бывает и так, что много любимых текстов лежит годами перед глазами, но песней так и не становятся. А иногда мелодия сама выныривает к стихам, как рыбка перед закатом!
Первый автор, на чьи стихи я сочинила песню, — это Марина Цветаева. Через нее я открыла для себя весь Серебряный век, удивительный, потрясающий — и много чего еще. Я была просто заворожена ее стихами: фонетикой, ритмом, энергией. Вообще, я считаю, что в своей поэзии она в равной степени поэт и композитор. И еще появится тот, кто сможет по-настоящему расколдовать, расшифровать, озвучить ее музыки, спрятанную в поэзии. Как вот Баха сейчас пытаются разложить на математические формулы. Может быть, эта музыка — там внутри стиха — и держит все время рядом?!
— Елена, летом вы приняли участие в двух крупных фестивалях — подмосковной «Традиции» и юбилейном «Грушинском» близ Самары. В связи с известными печальными событиями не страшно было ехать на «Традицию»?
— После прошлогоднего теракта? Да, я помню. В прошлом году, как раз наша машина стояла рядом на автостоянке с автомобилем, на котором потом поехала Дарья Дугина. И мне рано утром звонили из полиции, спрашивали, нет ли камеры на машине, могу ли я помочь разобраться в том, что произошло. Да, конечно, шок был, что говорить, и в этот раз ехать выступать было страшновато... Но жизнь берет под крыло, и уже столько всего другого происходит, что надо просто идти и идти дальше: жить, петь, дышать, верить...
Сейчас вообще такая ситуация, что если всего бояться, то и дышать — страшно. Страх, тревога — состояния, которые нужно учиться преобразовывать. Важно правильно понимать, что откуда, и принимая, двигаться дальше. Ведь мое поколение, с суровым советским воспитанием, основанном на чувстве страха и чувстве вины, как ни странно, оказывается более приспособлено к жизни в трудных условиях. Но речь-то идет о том, что пришло время преобразовывать страх в отвагу, а подозрительность — в доверие. И это очень медленно и трудно, но происходит. И я это чувствую. И то, что фестиваль продолжается, — доказательство тому.
И должна сказать, что фестиваль «Традиция», как, может быть, далеко не каждый такой фестиваль — всегда прекрасно организован. И главное — нет этого ощущения себя в толпе, того, что ты тут чужой. Вот, пожалуй, одиночество в толпе — одно из самых моих грустных ощущений на подобных мероприятиях, даже если я в них участвую...
— Но ведь артисту нужна публика. Особенно такая многочисленная, которая собирается на «Груше». На юбилейный, 50-й фестиваль авторской песни под Самарой нынче приехало 56 000 человек!
— Ну, Грушинский фестиваль — это легенда. Это особая история. А тут дело даже не в жанре. Это явление социальное и уже историческое. А вообще, если говорить о песенном жанре, который собирает стадионы, то сегодня это уже дело в артисте, в его таланте и харизме: на что он заточен, какая у него энергетика. Если уж в кого Боженька заложил атомную станцию, то тому никакая толпа не страшна, его энергии хватит всех согреть и разогреть.
А на Грушинском фестивале я не раз выступала на этой легендарной сцене «Гитара». Когда зрительный зал — это целый склон большой горы, на которой сидят люди, люди… Десятки тысяч. Это впечатляет, безусловно. И даже таких людей, как Шевчук, который традиционно собирает большие залы. И на самом деле мне, с моей камерностью и элитарностью, было непросто совладать с такими зрительскими масштабами. Но тут важно понимать, с чем выходить на такую огромную аудиторию.
Понятно, что сегодня Грушинский уже не такой, каким был даже 30 лет назад. Время и масштабы диктуют свои законы. Хотя я долго не могла пристроиться к «уличному» формату фестиваля. Я привыкла к «личному», к камерному, такому интимному общению с публикой. А тут нам всем предлагают совсем другой формат, фактически — иной жанр: рыночный, балаганный, в общем, эстрадный. Но, как ни странно, и это оказалось тоже интересно.
На мой взгляд, Грушинский фестиваль — это всегда такой малый срез или макет того, что вообще происходит в стране. И это было многие годы. Сначала это было единое огромное человеческое сообщество, которое, казалось бы, невозможно раздробить. Но, когда страна начала делиться на отдельные государства — и Грушинский раскололся, сначала на два, потом на три, и так далее — отдельных, альтернативных фестиваля. Началась новая эпоха и для авторской песни, и для страны вообще.
— Как вам кажется, через 20 лет будут петь у костра — «Милая моя, солнышко лесное»?
— Будут. Может быть, не так, как сейчас, но будут. Поют же традиционные народные песни. Будут и эти. Они, кстати, уже и стали народными. Думаю, скоро и в школе их будут проходить по учебникам, как часть традиционной культуры. А пока мы находимся в таком периферийном месте нашей истории. На стыке: между тем, что было и что будет. И понятно: то, что было — уже никого не устраивает, но как нужно по-новому — пока никто не понимает.
В принципе, я потому и стала придумывать и сама организовывать свой фестиваль, который назвала «Гусли мира», пришло время создавать свою картину мира, точнее, его понимания. Но сначала, мне было важно найти свои корни. И этот путь открылся даже не с песни, а со звука инструмента — гуслей.
Я даже помню тот момент, когда мне стало крайне важно узнать и приобщиться к тому, что пели МОИ бабушки и дедушки. Вернее, даже прабабушки и прадедушки. Потому что бабушки и дедушки пели уже советские песни. Но то, как именно я пыталась отыскать следы исконных народных песен, не имея никаких оснований и доступов к ним — отдельная история. Конечно, я и раньше слышала народные песни, но понимала, думая, что это и есть народная песня, но где-то глубоко внутри я чувствовала, что есть еще какие-то более древние песни. А когда услышала — их — поняла, что уже не понимаю многих слов, которые в них звучат... Да и мелодию уловить — трудно. Тогда мне был понятен только язык городских песен. А тут...
И я отправилась на поиски народных песен. Постепенно стала докапываться и открывать для себя очень много интересного в традиции и звучании народных песен. Потом появились гусли и колокола, — и все встало на свои места в моей душе. Ибо мне кажется, что именно эти два инструмента — звучащая основа русской души.
— Простите, а много ли сохранилось гусляров в России XXI века?
— Что значит сохранилось? Их сейчас полным-полно. Сейчас это уже огромное движение. Проводятся и фольклорные фестивали, и фестивали колокольного звона (очень многие звонари, кстати, довольно хорошо играют на гуслях). В них участвуют и музыканты, и мастера, изготавливающие гусли, да и не только гусли. Есть даже целая артель, «Мир гуслей», где работают совсем молодые ребята. Сегодня они создали, можно сказать, новый музыкальный тренд и бренд в России. У них огромная мастерская под Тверью, они делают прекрасные инструменты. А недавно они открыли свой центр и в Москве, там у них проходят фестивали, мастер-классы, концерты. И это просто счастье какое-то. Так что можно смело сказать, что возвращение в русскую старину идет очень широким шагом. Но это не просто возвращение, это новое дыхание, новая жизнь, то, что связывает корни и кроны. И все это произошло за какие-то десять лет. И это так здорово — наблюдать за тем, как в нашу жизнь и культуру так естественно и ясно, будто так всегда и было, снова врастают балалайка, гусли, колокольный звон, народные песни и даже пляски.
— Ясно, вы за музыкальную интеграцию. Искусство объединяет, это действительно так.
— Я за развитие — и ввысь, и вширь. Соединить современную песню со старинным звучанием — почему нет? Главное — не замыкаться на отработанных схемах и приемах.
— Красивый голос — то, что нужно беречь. Обязательны ли распевки перед выступлением в жанре авторской песни?
— Если голос — твой инструмент, нельзя забывать про его экологию. Нужно бережно относиться к тому, что тебе даровано свыше. Дар — это не про праздник, а как бы поручение. У каждого человека оно свое — поручение и дар. Один делает прекрасную обувь, второй блестяще воспитывает детей, третий замечательно поет и так далее. Но барды — это какой-то отдельный народ, что ли. У них свои правила, свои ритуалы и свои обычаи. Даже свои святыни. Поэтому, у них и свое отношение к пению, к голосу... Не думаю, что пение холодной ночью под дождем очень полезно для академического певца или даже для обычного — эстрадного. Но наш брат бард трудностей не боится. И сорванный простудой и долгим ночным громким пением голос — это даже предмет гордости.
А если серьезно, то давайте вспомним, как было хотя бы 50 лет назад. Например, Шульженко или другие артисты на фронте, пели на улице, в любую погоду, без микрофона — и ничего, сохранили и голос, и харизму. Выходить за свои пределы человеку очень важно.
Хотя, я уже говорила, что уличные фестивали — совсем не мой формат. Мне неуютно, я не могу спать в палатках, когда рядом всю ночь бешеные барды поют бесконечные свои песни. Но что поделать — это праздник жизни, и я сама в нем согласилась участвовать. Более того, я сама часть этого праздника. К счастью, я не могу выпить столько, сколько обычно требуется для такого праздника. Но вот тут я уже могу сказать, что иногда стоит понять, что сто грамм коньячку для голоса — это большое заблуждение, алкоголь только вредит голосу. Ну, моему, во всяком случае. Поэтому — я выбираю чай. Или вино, но оно должно быть прекрасным, как поэзия. Но не перед выходом на сцену, разумеется.
— Все проходит. И, похоже, эпоха бумажных книг близка к своему завершению. А что придет ей на смену?
— Думаю, книга перестанет быть массовой. Она превратится в произведение искусства. Что, собственно, мы наблюдаем уже сейчас. Мой большой друг и, кстати, очень хороший поэт, Алексей Захаренков, создал удивительное книжное издательство в Петербурге и назвал его «Вита нова». Он выпускает такие красивые книги, которые ты можешь в наследство своим правнукам оставить. Как некие фамильные драгоценности. Думаю, эпоха книг как произведений искусства не пройдет.
Что касается модного перехода всего в цифру... Ну да… Люди сейчас читают тексты в интернете. Но это есть везде: и в музыке, и в литературе, и даже в театре. Есть электронная музыка, а есть старинные инструменты. Но разница не в их образе, а в прикосновений к ним. Понятно, что инструменты, как и книга, делают из дерева. Дерево живое. И человек живой. Так что бумажная книга никуда не уйдет — пока жив человек. Хотя кто его знает. Вот эти нейросети, например, искусственный интеллект развиваются очень быстро.
— Нейросеть уже пытается сочинять стихи — слыхали?
— Да пусть сочиняет! Как говорится, все в общую могилку… То есть — в копилку! (Смеется.) Живую душу заменить, отменить, думаю, роботам не под силу. Будет ли что-то чувствовать нейросеть, увидев поляну с цветами, над которой небо с облаками? Не уверена.
— А если помечтать еще и о машине времени — в какой год и как надолго отправились бы?
— Хотелось бы слетать в прошлое дважды — в Древнюю Грецию и в поэтическое окружение Серебряного века. Послушать, о чем говорят Белый, Ахматова, Цветаева… Да не о чем, а — как. Как они общаются между собой? Как молчат, как слушают… Сам тембр голоса, живость взгляда, жеста.
А Древняя Греция? Обожаю это пространство. Вообще — Грецию. К тому же и Камбурова у нас гречанка по происхождению (улыбается). Но все равно самое любимое мое пространство — это современная Россия. Я долго шла и иду к ней, и мне очень дорого все, что во мне есть, — все, что было и есть в ней. Я понимаю, что здесь много всего: и плохого, и хорошего, — но ведь всегда можно выбрать свое. Что я и делаю.
Полететь в трехтысячный год, заглянуть так далеко в будущее мне пока не хочется. Но я верю, что эра преображения человеческого тела и духа не просто впереди, она уже здесь и сейчас происходит с нами. А в будущем, сто лет спустя, например, возможно не будет ни огромных домов, ни летающих кораблей. Будущее меня не страшит. Моя задача — научиться жить в настоящем.
Юрий ТАТАРЕНКО, специально для «Новой Сибири»
Фото из архива Елены Фроловой
Ранее в «Новой Сибири»:
«Гнездо поэтов-2»: продолжение «неформального» новосибирского сборника 1980-х
Юрий Козлов: Язык жив, пока жив народ, но каков народ — таков и язык
