Федеральная выставка, посвященная истории и наследию архитектуры советского модернизма, может открыть глаза в том числе и на историю развития сибирских городов: какими они могли быть, какими стали и почему.
О «бумажной» новосибирской архитектуре давно знают все интересующиеся жители города — в каком-то смысле она является гордостью Новосибирска, поскольку эти футурологические и изначально «неосуществляемые» проекты, как уникальные образцы, хранятся в виде планов и эскизов во многих музеях страны и мира. Кое-что из этого наследия время от времени выставлялось на площадках города — их могли увидеть, например, посетители «Золотой капители» и арт-галереи «Че». Но далеко не все футуристические проекты остались лишь на бумаге, кое-что из них было реализовано.
На днях в Новосибирске в Центре культуры ЦК19 на улице Свердлова открылась уже не местная, а большая федеральная выставка, где можно увидеть проект международной группы кураторов и исследователей под названием «Город завтрашнего дня», посвященный истории и наследию архитектуры советского модернизма. Показ проекта организован Гёте-Институтом в Новосибирске в рамках Года Германии в России, он посвящен теме советской архитектуры, представленной утопическими проектами и реализованными постройками, начиная с авангарда 1920-х годов до последних лет существования СССР.
Гёте-институт в очередной раз хотел напомнить о принципах интернационального модернистского движения ХХ века — о самой влиятельной школе искусства и дизайна XX века, высшей школе строительства и художественного конструирования, носящей название Bauhaus, что с немецкого переводится как «дом строительства». Безусловно, огромное влияние на развитие модернистского движения оказала и школа ВХУТЕМАСа — результаты всей этой работы как раз и можно увидеть в ЦК19.
Передвижная выставка — это свыше 600 признанных шедевров и малоизвестных памятников архитектуры бывших советских республик, представленных в виде фотографий, моделей, планов, фрагментов кинофильмов из более чем 70 архивов. Она уже была показана в Ереване, Минске и в московской Государственной Третьяковской галерее, а после Новосибирска отправится в Тбилиси. Проект имеет особый новосибирский раздел, и о деталях этой немаловажной для Сибири составляющей экспозиции рассказывает местный художник и куратор, подготовивший этот раздел, — Антон Карманов.
— Антон, ведь для Новосибирска такая выставка не является какой-то сенсацией. Даже «Новая Сибирь» довольно часто обращалась к теме нашей «бумажной» архитектуры, о которой то и дело вспоминают как о чем-то передовом и даже революционном.
— Сенсацией она является — такого количества оригиналов по количеству и разнообразию никто и никогда не выставлял. В Новосибирске было три известных мне крупных выставки — «Конец архитектуры» в Союзе архитекторов, где были представлены семинары НАМС и две памятных выставки, посвященных Сергею Гуляйкину и Виктору Смышляеву, — с их работами. Тут на выставке представлены все периоды, все группы, документальные слайды, собраны все тексты авторов в отдельном альманахе. Можно сказать, что это кодифицирующая или канонизирующая выставка новосибирской бумажной архитектуры. Она также показывает и как из прикладной работы в проектных организациях авторы легко переходили на «бумагу», насколько это было близко и это очень важно — как устанавливается связь с советским модернизмом, — они ведь органически связаны.
— В «Новой Третьяковке» на Крымском валу в 2019 ты сделал все вполне концептуально, но масштабы были совсем другие, как я понимаю. А напомни читателям: откуда вообще взялась «бумажная архитектура» у нас в городе?
— Первая такая группировка «ГГЧ» появилась в экспериментальном отделе Облколхозпроекта, к ней относились Сергей Гуляйкин, Сергей Гребенников, Андрей Чернов, с ними из Москвы работал Иван Шалмин. Следующее поколение, присоединившееся к ним — Андрей Кузнецов, Вячеслав Мизин, Виктор Смышляев, — работали в другой неформальной группировке под названием «Новосибирская архитектурная секция». Третье поколение — это поколение новосибирских архитектурных молодежных семинаров «НАМС», к нему относится Александр Ложкин.
— Насколько я помню, все началось в 1982 году, когда группа студентов архитектурного факультета инженерно-строительного института приняла участие в голландском международном конкурсе. Там они впервые создали оппозицию официальным архитектурным парадигмам, как это сейчас принято называть.
— По новым данным, отсчет можно вести с прохождения преддипломной практики Иваном Шалминым и Сергеем Чертковым в мастерской у Гутнова в 1982 году. Где в мастерской они знакомятся как с НЭР-овцами, так, к примеру, с Михаилом Беловым. На выставке есть слайды, где Михаил Белов показывает ту самую свою сенсационную работу, получившую первую премию перед отправкой на конкурс Japan Architect, — «Дом-экспонат на территории музея ХХ века». Все эти встречи были как-то очень своеобразно поняты, «глубоко», подчас превратно, подчас иронично переработаны. Так началась бумажная архитектура в Новосибирске. «Гастрольный театр» был позже — он появился в 1984 году. А архитектурные конкурсы, кстати, здесь не были чем-то важным, для них что-то делали, но почти никогда ничего не успевали отправить.
— А потом сибирская «бумажная» архитектура умерла и осталась только в архивах.
— Перед этим все-таки было десять лет довольно активной работы. «ГГЧ» в Облколхозпроекте делает серию планировочных решений поселков Новосибирской области, где вполне серьезные проектные решения сопровождаются «космическими коровниками» в стиле эдакого «барабинского палладианства». «НАС» разрабатывает свое «темное» стилевое решение — эдакий формализм антимира, то ли фильмического, то ли ведьмаческого. Потом в Сибстрине начинается период новосибирских молодежных семинаров, где отрабатываются принципы постмодернистского планирования городов, радикально отличающиеся от существовавшего тогда советского градостроительства. Параллельно возникает первая частная архитектурная контора в Новосибирске, «Аврора»: нашим бумажникам удалось договориться с комсомольскими функционерами — несколько лет они работали в некой околокапиталистической сверхреальности, с частными заказами — с не очень результативным опытом внедрения фантастического в реальное. К концу 80-х частные проектные бюро начинают открывать архитекторы старшего поколения, «Аврора» закрывается, Чернов и Гребенников идут в Союз художников и начинают заниматься книжной графикой. В бумаге появляются упаднические инсектоидные мотивы — дома с лапками жуков или нарративные работы улетающего на воздушных шариках оперного театра. К 1993 году «новосибирская бумажная архитектура» останавливается. За последние два года я пересмотрел все архивы, какие только есть в Новосибирске, поскольку мы решили напечатать новосибирскую «бумагу» отдельным изданием. Для начала переиздали «Неизвестную архитектуру Новосибирска».
— То есть так ты и оказался «прокуратором» на этой выставке.
— После выставки в Новой Третьяковке, где я сделал сибирский раздел с «бумагой» и небольшим числом модернистских проектов, ко мне опять же обратились основные кураторы проекта Рубен Аревшатян и Георг Шёльхаммер, они занимались такими крупными мероприятиями, как, например, Венецианская биеннале, «Манифеста», «Документа». Поначалу меня воспринимали как «сопровождающего», но когда я им показал часть собранных архивов и рассказал о возможной структуре новосибирского раздела, мне предложили заняться так называемым «локальным расширением» экспозиции. Где я предлагал увязать сибирский модернизм с бумагой, конструктивизмом и найти, собственно, его корни в Сибири. Ведь обычно наш конструктивизм понимается как явление, взявшееся из ниоткуда.
— Да, ты уже бросал реплику о том, что он появился, как чертик из табакерки. Непонятно, откуда взялся, и непонятно, куда потом исчез.
— Но это неправильное понимание — так, в принципе, не бывает. Я связался с архивами и частными собраниями, их набралось примерно 70. Два московских музея и два коллекционера, два екатеринбургских архива, шесть-семь источников из Омска и Томска, четыре красноярских…
— И что ты от этих источников требовал?
— Например, первый генплан Новосибирска 1925 года, напоминающий реконструкцию Парижа бароном Османом. Или устав региональной группы ОСА, планшеты Музея Ленина в Красноярске, материалы по автономной индустриальной колонии «Кузбасс», по омскому Худпрому с его образовательными программами ВХУТЕМАСа. Разные материалы…
— Вот, я вижу, что на месте надписи: «Будущая городская часть» на левом берегу Новониколаевска буквально через три года уже нарисовали домов больше, чем на правой…
— Да, здесь я хотел показать, как происходило мышление — как огромные пустые пространства заполнялись городами. Мне интересны были универсальные принципы: что происходит в человеческом измерении — культура, идеология, экономика… и так далее. Архитектурные концепты, в основе которых лежат те или иные принципы организации жизни, я и старался выявить и собрать в экспозицию.
— Например?
— Например, тут есть раздел о «сибирской бетонной школе». Как ты понимаешь, бетона без цемента не бывает, так вот в 1907 году в Кемеровской области начались изыскания, стали копать известняки, и к 1912 году там получили первый цемент — это первое крупное цементное производство в нашей части Сибири. В 1907 году на инженерном отделении Сибирского технологического института начинает преподавать профессор Ульянинский, он в дальнейшем будет инженером Сибревкомовского моста, Фридмановского дома и 1-й поликлиники, а в 1912 у него заканчивает учебу Николай Молотилов, который станет учителем Николая Никитина, проектировщика Останкинской телебашни, инженера МГУ, фундамента Дворца Советов, скульптуры Родина-мать.
— Иными словами, без бетона не было бы конструктивизма в Новосибирске?
— Да, железобетонное строительство тогда, судя по всему, очень вдохновляло. Тот же Николай Кузьмин, описывая свой революционный проект дома-коммуны, предполагал его возведение исключительно из бетона. Ссылался, кстати, на «систему Молотилова». Все здесь было взаимосвязано.
— А если бы рядом с городом построили еще больше кирпичных заводов, то и архитектурные стили бы тогда не изменились?
— Ну, знаешь… Смешно, конечно… А если бы под городом тогда нашли месторождение полимеров? Ничто не возникает из ниоткуда и не исчезает в никуда.
— Как я вижу, масштаб сибирской части выставки получился вполне глобальным.
— Да, знаешь, со стороны сейчас уже кажется, что в России не существует последовательной внятной архитектурной истории XX века, а вот тут у нас в Сибири она как-то наметилась. Конечно, не на пустом месте — мне, к примеру, очень помогла работа с музеем Баландина, там я смог познакомиться с архивом Оглы … Но пока мы не пересмотрели огромное количество материала, у нас никак не складывалась общая модель или каркас. Ведь не имело смысла просить у сибирских музеев «какие-нибудь там» образцы, нужна была конкретика, фокусирование. И в процессе накопления материалов концепцию новосибирского раздела пришлось переструктурировать раза три-четыре.
Новосибирск, Томск и Омск — это три точки, где начал развиваться сибирский модернизм, — с 1925 по 1927 год. Николай Кузьмин здесь стоит как бы несколько обособленно — это человек, который находился в архитектурном процессе с начала 20-х годов до 80-х, — причем по большей части в Новосибирске. Из сибирских архитекторов он, пожалуй, единственный является абсолютно хрестоматийной фигурой, рассматривая его биографию, становится очевидно, откуда начинается и конструктивизм, в частности, и модернистская архитектурная школа, и модернизм в целом. Буквально на днях мне позвонили из Москвы и попросили подготовить для них материал как раз для выставки Кузьмина.
— На что бы ты порекомендовал посетителям обратить внимание в первую очередь?
— Всем говорю — начинать надо с того, чтобы сразу согласиться: все, что вы увидите на выставке, возможно к реализации. Тема «протомодернизма» вообще очень интересна, ранний модернизм в Сибири тесно связан с местной поэзией — футуризм и авангард в литературе как минимум на десять лет опередили новые тенденции в архитектуре. Именно там впервые появляются типы чувственности и сознания, которые привели в движение границу поэтического, фантазийного и реального — они первые оказали воздействие на стандарты традиционного общества. Тут играли роль и символические встречи — к примеру, художника и поэта Антона Сорокина, который получил от Давида Бурлюка «Удостоверение в гениальности». То ли в своих фантазиях, то ли в действительности он называл белых, захвативших Омск, навозными людьми и предлагал Александру Колчаку, как адмиралу, поскорее оказаться в море. Антон Сорокин не строил здания, но создавал определенное умонастроение, исходя из которого, поэт Мартынов и художник Мамонтов отправляются поступать во ВХУТЕМАС, или Петр Русинов берется за внедрение образовательных программ того же ВХУТЕМАСА в омский худпром еще в 1926 году. Все это имеет отношение к зарождению модернизма в Сибири, так же как литература и кино Шукшина, Распутина, Вампилова позднее.
— Когда говорят о новосибирском конструктивизме, первым делом в голову приходит улица Серебренниковская, в свое время застроенная домами НКВД. А что интересного можно вспомнить из более поздних построек?
— Как ни странно, понятие «советский модернизм» возникло совсем недавно, в самом начале 2000-х, в эпоху, когда наследие советской архитектуры начало приходить в упадок и возник вопрос — что со всем этим делать? Разобрать, взорвать, улучшить сайдингом или оставить разваливаться?.. Здесь важно отметить, что очень большое значение имело не мнение профессионалов, а, к примеру, книга французского фотографа Фредерика Шобена «СССР: Космические коммунистические постройки». Он наснимал очень много объектов в бывших советских республиках, в значительной мере это переусложненные объекты, которые архитекторы называют «свадебными тортами». Это выглядит помпезно, это даже не всегда модернизм, или модернизм в глубоко кризисном его состоянии, но по-своему красиво. Книга оказалась очень популярной. Удивлены были все — такой архитектуры не видели на Западе, такой архитектуры там нет. Но ее не видели и у нас — оказалось, что здесь ее тоже как будто бы и не было. Условно, мы видели эту архитектуру по унылым разбеленным репродукциям в журнале «Архитектура СССР». С этой «западной» подачи вдруг пришло понимание интересности советской архитектуры. Конечно, в книге Фредерика Шобена не ставилось никаких серьезных вопросов. Жили-то мы на массивах, а не в этих «пирогах»…
— А много ли было практической пользы от таких «космических» сооружений?
— Я бы на другой аспект обратил внимание — именно модернистский. С 1914 по 1955 год на одного городского жителя России, а потом и Советского Союза приходилось примерно 3-5 квадратных метров жилой площади. Это было никаким не нормированием, а просто данностью. Сейчас трудно себе представить, что в то время даже в планах не было изменить такую ситуацию: судя по документам, которые я встречал, к концу 30-х предложение сделать нормой шесть-семь метров считалось фантастикой. Или — что еще более странно — ставился вопрос, чем же мы такие площади будем обставлять в смысле предметов интерьера. Никаких планов о массовом строительстве жилья не было, вплоть до эпохи хрущевок. Сталинские дворцы росли наравне со сталинскими бараками, одновременно продолжал идти процесс заглубления в сталинские землянки.
— Да, знакомая ситуация. Иметь желание купить дом, а возможность — купить козу...
— Так вот, выставка и имеет цель сделать историческую переоценку всей этой ситуации. Вот здесь, например, ты видишь материалы по знаменитой интернациональной коммуне АИК «Кузбасс», которую инициировал, чтобы «дать стране угля», сам Ленин. В начале 20-х годов в Нью-Йорке даже выходил специальный бюллетень, призывающий рабочих ехать в Кузбасс строить светлое будущее. И действительно, около 700 американских и голландских колонистов-идеалистов за несколько лет понастроили комплексы индивидуальных домов по европейскому образцу. В коммуне был самый что ни есть интернационал — от финнов до индонезийской принцессы, и все эти люди пытались реализовать в Кузбассе международную коммунистическую утопию. Этот фантастический интернационал через шесть лет закрыли вместе с НЭПом, но совсем не потому как всех порубили в паштет, как еще не так давно транслировалось в СМИ. В 1927 году еще так не делали, просто в Кузбассе окрепли свои местные институции. А вот первая европейская архитектура в Сибири осталась там до сих пор. Кстати, подобные здания, слегка модернизированные, продолжали в Кузбассе строить вплоть до 50-х годов.
— Глядя на этот стенд, сразу вспоминаешь строчку Маяковского.
— Да, здесь можно познакомиться с историей создания в Кемерово «Города-сада». Проект инженера Парамонова 1918 года стал первым генпланом Кемерово, на котором присутствовала характерная для «городов-садов» сетка улиц с пересекающими их диагоналями, системой площадей, большими зелеными зонами. Эта одна из первых сибирских утопий предполагала создание сверхблагополучного города будущего с нуля.
— «Через четыре года здесь будет город-сад». Это до сих пор многие помнят.
— Маяковский, вообще-то, описывал настоящую катастрофу с замерзающими под телегами строителями — тем, кому не хватило землянок, а из стихотворения выдернули одну фразу и начали с ней носиться, как с флагом. Новокузнецк — чистый пример вымещения повседневной реальности утопией. В Кузнецке, кстати, также проектировался «город-сад», но по одну сторону железнодорожной ветки от нынешнего города там давно нахаловка, и существующий город к изначальному проекту никакого отношения не имеет. Вообще, серьезное отличие сибирских «городов-садов» от европейских в том, что у нас города не расселяли, как у них, у нас городов просто не было, их начинали возводить с нуля.
— А поскольку получалось это всегда вполне удачно, то эта практика прижилась.
— Не уверен про удачность, но надо заметить, что сибирский генезис городов связан с переселением, поэтому все, что у нас строилось, — строилось на пустом месте и как бы на вырост. Вспомни наш огромный вокзал «Новосибирск-главный», а ведь значительная часть города тогда состояла из избушек и бараков. И это строительство «с замахом» по традиции продолжалось вплоть до 70-х и 80-х годов — на БАМе, например. Города строили то в чистом поле, как ВАСХНиЛ, то в чистом лесу, как Академгородок, то в чистом болоте, как городки нефтяников. И это слово «чистый» у нас всегда оставалось и никуда никогда не исчезало — с его помощью мы и внедряли футурологию в жизнь.
Николай ГАРМОНЕИСТОВ, «Новая Сибирь»
«Лестница. Проектирование» и «Здание-башня. Основы архитектуры» — из собрания Омского областного музея изобразительных искусств имени М.А. Врубеля
«Проект города-сада Щеглова (Кемерово). П.А. Парамонов. 1918» — МИАС С.Н. Баландина
«Железнодорожный вокзал на БАМе. Главный фасад. Постышево» — Авторский коллектив под руководством В.П. Авксентюка. 1970-е — архив В.П. Авксентюка
«Парад в честь отправки Театра Оперы и Балета на зарубежные гастроли. Проект. Новосибирск. С.А. Гребенников, 1994 г.» — архив С.А. Гребенникова
Остальные иллюстрации — из архива Антона Карманова
