13 ФЕВРАЛЯ в городском ДК Тогучина земляки проводили в последний путь писателя Михаила Яковлевича Черненка. Он немного не дожил до красивой даты 88, похожей на двойной знак бесконечности, но в бесконечность попали его книги: более 30 томов суммарным тиражом — внимание! — 20 миллионов экземпляров.
«Наш сибирский Сименон» — прилипло нарицательное к Михаилу Черненку, действительному мастеру классического детективного жанра. В советское время купить его новую повесть или роман считалось редкостной удачей, а в перестроечный период, напротив, прилавки наводнили книжки с именем Черненка на ярких обложках. Черненок обрел значительную популярность за рубежом — публиковался в переводах в Америке, Венгрии, ГДР, Испании, Польше, Финляндии и других странах.
В общем, на руках у меня были весомые аргументы для командировки в Тогучин, и главред «Вечернего Новосибирска» Николай Зайков предоставил нам с фотокорром Борисом Барышниковым свою служебную «Волгу».
Я ехала, охваченная жарким любопытством, желая прикоснуться к жизни и судьбе, выведать технологию успеха. Воображение рисовало холеного господина в шелковом халате, утомленного собственной звездностью. Все оказалось с точностью наоборот — нас встретил спокойный, рассудительный мужчина, в самом облике которого чувствовались надежность, порядочность и... привычка трудиться не покладая рук.
ТИПОВАЯ кирпичная «хрущевка». Никаких признаков роскоши, но все приметы уюта. Святая святых — кабинет писателя с обычной печатной машинкой на письменном столе, где все расставлено в строгой геометрии: стопка чистых листов, остро заточенные карандаши, раскрытая тетрадь.
В произведениях Михаила Яковлевича непременно присутствовала тайна, загадка, а из своей творческой кухни секрета он не делал. Рассказал, что, придумав сюжет (обычно материалом служили реальные уголовные дела районного масштаба), сразу выписывает в тетради имена, фамилии и главные характеристики персонажей вплоть до привычек, манер, не только цвета волос и глаз. Далее составляет план каждой главы. И каждый день, в любую погоду неукоснительно садится за письменный стол ровно в 06.00 утра. Без завтрака, но со свежезаваренным черным чаем в стакане со старомодным подстаканником.
— Писательство — самое одинокое занятие на земле, но, я думаю, единственное, где все зависит только от тебя самого. Будет ли наказано зло, раскается ли преступник, зажжется ли свет в конце тоннеля... От меня зависит, передастся ли читателю моя симпатия к герою, мои ощущения от шелеста листвы, аромата черемухи, — рассказывал Михаил Яковлевич. — Не всегда получается. А не получилось — вини себя, казни себя. Знаете, я никогда не нарушал данных обязательств. Считаю, что усталость или нездоровье не повод, не причина, а отговорка слабака, жалеющего себя. В издательство новые рукописи привожу в точно обозначенный день. Сроки жесткие — на новый роман мне дается полгода. И эти полгода я провожу в кабинете, а когда отвлекаюсь, любое бытовое, простое занятие доставляет наслаждение. Писательство — это каторга, причем добровольная. Нет минуты, когда ты не думаешь о движении сюжета, развитии образов. Герои мне снятся, и во всех встречных я улавливаю черты, штрихи для описания персонажей.
Мы проговорили часа три за закрытой дверью кабинета, и я все больше сомневалась в пользе «лавров», которые даже в суп не бросишь. Тем временем Зоя Ивановна — супруга и первый читатель Михаила Черненка (он ежедневно зачитывал написанное и немедленно вносил правки, даже когда ей все нравилось) — приготовила обед. Курятину с картошкой из собственного огорода, а к ней соленые огурчики-помидорчики, квашеную капусту — все то, что так подходит для закуски. Выпивать мы, разумеется, не стали: Михаил Яковлевич сам был равнодушен к алкоголю и другим не советовал. Зато именно за столом от хозяйки я узнала самое интересное — историю ее любви с писателем.
Оказывается, еще в бытность инспектора судоходной инспекции (Черненок — выпускник штурманского отделения Новосибирского речного техникума) его бросила ветреная красавица — первая жена, оставив двух дочек. Он, уже написавший свои первые рассказы о речниках, вынужден был вернуться в родные края, в Тогучин, где заботиться о девочках помогали мама, родня. Поступил литсотрудником в редакцию газеты «Ленинское знамя», писал, в частности, и криминальную хронику. Выходные проводил в родной деревне Высокая Грива, траву косил, сено скирдовал и меньше всего думал о лирике. После работы частенько заходил в книжный магазин, которым заведовала симпатичная, жизнерадостная и начитанная Зоя Ивановна. Они целый год беседовали о книгах, прежде чем газетчик решился проводить женщину до дома, вместе выпить чаю. А далее они — трудоголики, удивительно совпавшие в стремлении к порядку, доходящему до педантичности, уже не расставались. И Михаил Яковлевич не раз писал вместо эпиграфа: «Жене, другу и помощнице Зое Ивановне Черненок ПОСВЯЩАЮ» — именно так, заглавными буквами.
Он не просил меня вычитать интервью перед публикацией, приуроченной к его 70-летию. Оставил все на моей совести. А далее мы еще нередко общались — точнее, я звонила. Черненок — ровесник моего папы, напоминал мне брехтовского «Доброго человека из Сезуана», который уже изнемогает, но силой воли и волею голоса свыше поднимается и идет дальше творить добро, способствовать торжеству справедливости, так сказать.
Светлая память и земля — пухом. Нам осталось огромное наследство доблестного литературного труда Черненка, не одни лишь детективы, многочисленные рассказы о хороших людях, которыми он очень дорожил.
Ирина УЛЬЯНИНА, специально для «Новой Сибири»
Фото Бориса БАРЫШНИКОВА
