Дирижер Алим Шахмаметьев рассказывает о грядущем юбилее Новосибирского филармонического камерного оркестра
В СЛЕДУЮЩЕМ концертном сезоне Филармонический камерный оркестр отметит юбилей. Струнный коллектив, умеющий с блеском решать нетривиальные задачи, отпразднует 25-летие со дня основания. О том, с каким багажом музыканты пришли к круглой дате и с какими помыслами отправятся в следующую четверть века, «Новой Сибири» рассказывает художественный руководитель и главный дирижер оркестра Алим Шахмаметьев.
— Алим, что для вашего коллектива значит надвигающаяся юбилейная дата?
— Хоть формально библейское «юбилей» больше относится к числу пятьдесят, все же 25-летие — действительно важная для нас дата. Камерный оркестр в России — образование зачастую временное. Периодически они создаются, периодически закрываются, как правило, являются частью симфонического оркестра и имеют узконаправленный (преимущественно струнный) репертуар. В нашем случае это совсем не так. Филармонический камерный оркестр — образование самостоятельное в кадровом и творческом смысле. Ни один наш музыкант в симфоническом оркестре не работает. Да и история у нас другая. В свое время это был студенческий коллектив, который существовал за пределами филармонии. Музыканты объединились еще в консерватории в 1991 году. А в сентябре 1992 года Владимир Григорьевич Миллер пригласил этот оркестр в состав Новосибирской филармонии. Сегодня, думаю, всем очевидно, что тогдашнее руководство не ошиблось, и решение было принято не просто правильное, а во многом судьбоносное.
— Новосибирский камерный оркестр имеет обширнейший репертуар…
— Да. Конечно, Филармонический камерный оркестр не соперничает с репертуаром симфонических оркестров, тем не менее у большинства камерных оркестров мира репертуарные рамки в разы уже.
— С чем это связано?
— Так исторически сложилось. Изначально наш оркестр взял курс не только на исполнение традиционного камерного репертуара, но и стал периодически заниматься экспериментами. «Периодически» это было в девяностых годах, а в двухтысячных стало регулярной практикой. Наш знаменитый десятый абонемент, который в этом сезоне назывался «Территория сюрпризов», как раз и представляет собой пространство для экспериментов.
На чем только не играли наши солисты: на бандонеоне, дудуке, губных гармониках, стаканах, терменвоксе, эрху; гитара же в наших концертах звучит и как инструмент авангардный, и как абсолютно академический. Эти эксперименты и позволили нам расширить репертуар оркестра. Недаром ежегодно нашему коллективу посвящаются сочинения, многие из которых впоследствии становятся хрестоматийными. Еще один фактор заключается в том, что с нами выступают талантливейшие музыканты с мировыми именами. И часто они предлагают нам произведения, которые в репертуаре струнного оркестра отсутствуют. Возьмем, к примеру, знаменитую «Рапсодию» Дж. Гершвина. Изначально она написана для духового оркестра. Широкую популярность получила благодаря позднейшей версии для симфонического оркестра. А мы сыграли ее в переложении для фортепиано, трубы и струнных. Казалось бы, нелепица полная — как можно сыграть ее в таком составе? Послушайте на нашем канале в ютубе — думаю, звучит убедительно. Более того, на пятой-шестой минуте звучания вы потеряете ощущение того, что играет исключительно струнный оркестр, — миллиарды красок струнных инструментов создают ощущение звучания большого многотембрового коллектива. Но эта особенность присуща именно нашим музыкантам — не каждый струнный оркестр сможет так исполнить подобную партитуру. Одно вытекает из другого: расширение репертуарных рамок здорово помогает обогатить исполнительские возможности музыкантов, а их творческий потенциал, умение виртуозно и с блеском интерпретировать совсем «неструнную» музыку дают почву для разнообразия репертуара.
— Не страшно заходить на чужую территорию, когда в городе есть полноценный и любимый публикой симфонический оркестр?
— Мы ни в коем случае не соперничаем с Симфоническим оркестром. Он наш «старший брат», мы дружим и любим этот коллектив не меньше, чем наша публика. У нас разные задачи и совершенно разная история. Когда я говорю о том, что Филармонический камерный оркестр — это флагманский коллектив, надо понимать меня правильно. Это не значит, что мы «впереди планеты всей», но с нами легче экспериментировать, пробовать что-то новое, да и перемещать нас в разные точки земного шара легче и дешевле. Филармонический камерный оркестр — это настоящий «посол культуры» Новосибирской области. Но первостепенную роль Симфонического оркестра и его выдающиеся заслуги это нисколько не умаляет и уж тем более никак не подменяет — это важно понимать!
— Как и когда пришло понимание того, что оркестр должен делать ставку на эксперименты, играть не только привычное, но и неожиданное?
— Глупо было бы считать, что это понимание пришло исключительно ко мне. Я не первый дирижер, возглавляющий наш оркестр. У меня были предшественники, причем успешные. С любовью и благодарностью хочу здесь упомянуть всех, и в первую очередь Марка Евгеньевича Абрамова, стоявшего у истоков этого коллектива. Многие годы главным дирижером оркестра был Михаил Исаакович Турич — выдающийся скрипач с огромным музыкантским багажом и колоссальным опытом, концертмейстер оркестра А. М. Каца. Создание технической базы игры прежде всего его рук дело. Потом был Александр Иванович Полищук — мой коллега по Санкт-Петербургской консерватории, который также способствовал направлению оркестра в это нетрадиционное с точки зрения репертуара русло. А я продолжил эту линию. Одной из важных задач я считаю побуждение композиторов к написанию новых сочинений для нас. Коллектив не живет, если не исполняет музыку своего времени. Я рад, что одной из изюминок нашего коллектива стало регулярное представление слушателям мировых премьер. При этом в репертуаре неизменно звучат Бах, Вивальди, Моцарт, Чайковский — то есть все, что должно звучать в программах любого струнного оркестра. Это наш эталон. Ежегодно репетируя эти произведения, мы понимаем, в какой плоскости находятся наши умения, куда мы отклонились, что нового появилось в нашем звучании и от чего следовало бы отказаться.
— Помните тот момент, когда вам предложили стать творческим лидером Камерного оркестра?
— Мы с оркестром начали дружить за несколько лет до того, как я официально вступил в должность. Меня приглашали дирижировать отдельные программы, и даже однажды в Санкт-Петербурге мне пришлось заменить тогдашнего главного дирижера Александра Ивановича Полищука. В апреле 2008 года творческий путь его в Новосибирске завершился, и, поскольку до окончания сезона оставались еще концерты, мне предложили их провести. Так и получилось, что я плавно, «безреволюционно» остался с этим коллективом вот уже на девять с лишним лет. Но на тему художественного руководства долго раздумывал — все-таки Новосибирск географически достаточно удален, а я ведь здесь не живу. И хоть тогда моя семья была меньше, я все-таки понимал, что летать придется много, и это будет непросто. Финансово филармония тогда готова была нести бремя моих многочисленных перелетов — иногда и по три раза в месяц приходилось прилетать. Но само по себе предложение возглавить оркестр такого уровня звучало для меня очень лестно: ведь Новосибирский камерный оркестр считается одним из лучших в мире. Это признают все европейские солисты, приезжающие к нам. С этим соглашаются и европейские критики, которые приходят на наши гастрольные выступления за рубежом. Это по достоинству оценивает европейская публика. Мы не говорим о том, что мы лучше кого-то, — нет такого соревновательного момента. Однако другим камерным оркестрам, и в их числе весьма известные, исполнять произведения нашего репертуара оказывается сложнее, чем нам самим. Это свидетельствует о том, что уровень оркестра беспрецедентно высокий.
— Был ли у вас в тот момент на примете идеальный камерный оркестр, по образу и подобию которого вы хотели работать в Новосибирске?
— У меня были ориентиры, достаточно размытые и во многом шаблонные. Но к концу 2008-го календарного года я понял, что все мои ориентиры никуда не годятся. И вошел в новый год с мыслью о том, что для этого коллектива никакие шаблоны не подходят. Нужны иные методы работы. Что же я имею в виду. Приезжает дирижер-гастролер куда-нибудь исполнять программу. Его задача прежде всего «себя показать», а потом уж и «на людей посмотреть». Если он себя не покажет — зачем его тогда приглашали? А если на людей не посмотрит — значит, не попадет в сложившиеся в этом коллективе традиции, и хорошего результата не получится. В нашем же оркестре выясняется, что себя показывать часто вовсе не обязательно. Здесь важно смотреть на людей. Это то, о чем говорил мой профессор Илья Александрович Мусин: приехав со «своим видением» в оркестр хорошего уровня, сначала услышьте, что предлагают вам музыканты, или попытайтесь понять, в чем этот коллектив будет наиболее выгодно выглядеть; прислушайтесь, как у этих музыкантов принято играть какие-то общеизвестные вещи, и найдите тот вариант работы, с которым оркестру удобнее будет музицировать. Мы, представители ленинградской-петербургской дирижерской школы, заряжены идеей не давить на оркестр, а побуждать оркестрантов к музицированию. Это очень важно — не давить. Мы же находимся в творческом коллективе, а не на галерах! Дирижер ведь сам звуков не издает (хотя всякое случается) — под его началом на инструментах играют музыканты. Важно раскрыть исполнительский потенциал каждого артиста оркестра и соединить их в единое целое — вот это и есть оркестровое музицирование. Но все это справедливо в отношении дирижеров-гастролеров, а что же делать главному дирижеру? Приходится не только следовать сложившимся традициям, но и моделировать новые. Я понял, что нужно поставить в репертуар разноплановые произведения, послушать, как они будут у нас звучать, выбрать то, что будет нашим доминирующим элементом, и развивать его. Впоследствии появляются ответвления от этого главного: в процессе работы над некоторыми новыми сочинениями очерчиваются и новые исполнительские традиции. На сегодняшний день я могу сказать, что большинство этих тезисов оправдалось. Хотя, безусловно, были и моменты «технологического провисания», но ведь без них не достигнешь успеха. Сейчас мне уже гораздо легче. Многие, смотря видеозаписи некоторых наших концертов, говорят: «Да ты там почти не дирижируешь, просто характер задаешь! Вроде как балуешься». Ну да! Я могу себе позволить иногда «отпустить ситуацию». В каких-то эпизодах необходимо строго поддерживать ритмическую основу игры, в других же я предоставлю музыкантам возможность сыграть прекрасно без моего тактирования. И они сделают это очень хорошо. Это и есть момент сращивания дирижера с коллективом. Кстати, я все время избегаю словосочетания «мой оркестр». Он ведь не мой. Он государственный и существует на средства жителей Новосибирской области, но при этом все-таки немножко и мой. Это в том же смысле, как и я — их дирижер.
— Камерный оркестр прошел творческий путь длиною в четверть века. Вы четко представляете, куда вам дальше идти?
— Ну дорога в рай — это, надеюсь, пока за рамками среднесрочной перспективы. (Смеется.) Дело в том, что у нас сейчас очень непростой период. Не хочу никого как-то задеть, но сейчас наш оркестр переходит в другую возрастную стадию. Сначала мы позиционировали себя как оркестр студенческий, потом молодежный, затем молодой. И мы до сих пор держим планку — наши девушки выглядят прекраснее лучших представительниц молодежи, но де факто мы идем к тому, что не я один становлюсь убелен сединами. Здесь есть несколько моментов. Во-первых, казалось бы, хорошо устроить какой-нибудь большой тур, уехать на месяц-два и там праздновать юбилей. Но посмотрите, у нас у всех семьи, дети — надолго их не оставишь. Поездку стало труднее осуществить и по причине финансов. Хотя вот, может, финансы надо будет строчкой выше поместить. Во-вторых, для тех музыкантов нашего оркестра, которые работают в нем много лет или даже со дня основания, давно уже пришла пора получать награды и знаки отличия, а с этим сейчас в связи с изменением законодательства чрезвычайно трудно. Мы не из тех, кто кичится своей исключительной трудоспособностью, но надо понимать, что работа в камерном оркестре для струнника гораздо тяжелее работы в оркестре оперном или симфоническом. Это большой тяжелый скрупулезный труд, постоянная работа над мельчайшими деталями интонации. И мне обидно от того, что мы пока не можем оценить работу наших музыкантов «в официально принятой форме» в виде званий, премий или наград. Я убежден: в нашем оркестре нет ни одного музыканта, который бы не имел основания для государственной награды. В-третьих, уже многое сыграно и переиграно, и мы должны преодолеть момент «приедания». Хотя это, наверное, самое простое из всех трех — мы же остаемся молоды душой и способны преодолеть любые внутренние трудности! Что же касается перспектив, то главное в наше нелегкое время всеобщих оптимизаций — сохранить творческий коллектив и нашу публику. Публика — это и отклик, и финансирование, и, собственно, искусство.
— Даже искусство?
— Я часто это повторяю: можно прийти домой, поставить диск или посмотреть на ютубе ролик выступления Берлинского филармонического оркестра, насладиться великолепным качеством игры и прекрасным эстетическим содержанием, но искусством это, к сожалению, не будет. Дома, в отсутствие живого контакта, происходит лишь ознакомление с музыкой. Искусством же это станет тогда, когда человек придет в концертный зал, почувствует энергию, которую музыканты вкладывают в свое исполнение, непредвзято отреагирует на звучание и отдаст в обмен свой отклик. Это не только аплодисменты — это биение сердец, учащение дыхания, капающие по щекам слезы. Вот тогда и происходит встреча энергии, что идет со сцены, с энергией зрительного зала. В этот момент возгорается Божья искра, открывая таинство, за которым публика приходит к нам. Говоря бухгалтерским языком, вот за это люди платят свои кровные. К этому ощущению душа привыкает — это я не про деньги, конечно. (Смеется.) Поэтому я точно знаю, что те, кто ходит к нам постоянно, уже не покинут нас. С точки зрения медицины это своего рода наркотическая зависимость. И мы ответственны за нашего зрителя. Мы не можем, да и не захотим позволить себе оборвать эту связь. Что бы ни случилось, мы все равно будем продолжать служить нашему общему со зрителем делу. У нас действительно искренние взаимоотношения с публикой.
— Вы любите вашего слушателя, но знаете ли вы его? Диктует ли вам публика свои условия?
— Знаю. Со многими знаком лично. Ответ на этот вопрос дает нам Владимир Михайлович Калужский, художественный руководитель филармонии. Он постоянно говорит о том, что мы должны балансировать между интересами слушателя и просветительскими функциями филармонии, но все-таки просветительская функция должна доминировать. Большинство людей вряд ли смогут представить, как звучит, к примеру, «Дивертисмент» Белы Бартока. И они a priori не могут заявить, хотят или не хотят они его слушать, но я обязан им его дать, и не только потому, что я воспитан в академических традициях и имею консерваторский диплом. Я должен сказать публике: Чайковского вы уже немного знаете — и это прекрасно! Мы его играть не прекратим, но послушайте сегодня вот то-то и то-то. Ну да, это своего рода агрессивный музыкальный маркетинг: наша задача — предъявлять слушателям то, к чему они без нас скорее всего никогда не обратятся. Мы должны побудить их захотеть услышать что-то новое, другое. Исключительно потакать желаниям публики — значит, рано или поздно получить в ответ от этой самой публики неудовлетворительную оценку. Хотя подчас, чтобы вникнуть во что-то новое, нужно послушать сочинение не раз, не два и даже не три. Композитор Борис Тищенко, с которым мы очень дружили, говорил своим студентам о некоторых сочинениях Шостаковича так: если вы послушали эту сонату и ничего не поняли — послушайте ее во второй раз; если вы послушали второй раз, и вам там что-то не понравилось — послушайте в третий раз; если в третий раз вы опять ничего не поняли, то идите в слесари — вам не надо учиться музыке. Может быть, он был излишне категоричен, но это верный путь: слушать произведение несколько раз. Ведь, кстати говоря, именно таким агрессивным маркетингом пользуются масс-медиа. Тем не менее уважать генеральную линию публики важно. В конце концов, невозможно зрителю все время находиться в позиции студента и каждый вечер учиться. Ведь он заслуживает того, чтобы прийти, услышать что-то знакомое и получить удовольствие. Поэтому в репертуаре оркестра мы, как в кулинарном техникуме, стараемся «соблюсти процентовку». Чайковский — и Танонов; Барток, Стравинский — и Брамс. Мы даем нашим зрителям установку: видите, сегодня в первом отделении вам придется немного напрячься, зато во втором вы получите романтическое удовольствие. Новосибирская публика больше всего знакома именно с романтическим репертуаром. Здесь главенствуют Рахманинов, Чайковский, Римский-Корсаков, Рихард Штраус, Брамс. И это вполне в традициях отечественной исполнительской культуры, которая в большей степени романтическая, нежели барочная, классическая или модернистская.
— Есть ли у вашего оркестра болевые точки, которые бы вам хотелось преодолеть?
— Инструменты — вот большая проблема. Нам приходится играть далеко не на лучших скрипках, альтах, виолончелях и контрабасах, потому что приобрести достойные инструменты мы пока не в состоянии. А главное — эксплуатировать инструменты старых мастеров в таком климате и низкой влажности, какая у нас в городе, крайне рискованно. Эти инструменты хорошо живут в средиземноморском климате, а это не про нас. Играть при такой низкой влажности на струнных инструментах — это для европейцев подчас самоубийство. Поэтому то, что делают наши музыканты, — это без всякого преувеличения музыкантский и человеческий подвиг. Конечно, в Европе в этом плане условия тепличные. Все музыканты-струнники обслуживаются у одного мастера, имеют практически одинаковые смычки, лучшие струны. Это можно сравнить с коробкой передач в автомобиле (музыканты отругают меня за такое сравнение, конечно). Представьте, что она сломалась, и вы попытались адаптировать ремонтные детали разных марок. Может быть, ваша машина даже поедет, но как? И на дороге вы сможете управлять ею только за счет мастерства вождения. Сравнение грубое и не совсем точное, но в струнном оркестре очень важно, какие инструменты у музыкантов, как сделаны смычки, какие струны, какова их высота на подставке. Все это имеет решающее значение для звучания оркестра.
— А кто закупает инструменты для оркестра?
— Инструменты у наших музыкантов по большей части свои личные. В Москве и Петербурге есть возможность получить инструмент через различные фонды. Резонансное название коллектива многое решает. Кто откажет оркестру Мариинского театра, которому 200 с лишним лет? Найдут ресурсы и возможности. В других городах России с этим дела обстоят не столь очевидно. Нельзя сказать, что нам кто-то мешает с приобретением инструментов. Все «за» — и губернатор, и министр культуры, и руководство филармонии. Были бы для этого средства. А находить возможности поддерживать музыкантскую инициативу и новосибирскую струнную историю нужно. Ведь здесь великолепная, может быть, лучшая струнная школа в мире! Справедливо говорит Валерий Гергиев: все оркестры России должны иметь возможность хотя бы раз в году, хотя бы для части музыкантов обновлять парк инструментов. Это тот самый «отличный звук», который очень трудно достижим на инструментах, способных издавать «обычный звук». Поэтому мне очень бы хотелось, чтобы музыканты, отдавшие нашему оркестру всю свою творческую жизнь, играли на инструментах своей мечты. Конечно, все говорят о Гварнери и Страдивари, но этих инструментов на всех не хватит. У нас еще бытует поговорка: «Не имей Амати, а умей играти». Но когда «умеешь играти», и в руках у тебя пусть не Амати, но хороший мастеровой инструмент — тут количество музыкальных чудес увеличивается в разы! Убежден: музыканты Филармонического камерного оркестра заслужили это счастье.
— Программа юбилейного года уже спланирована?
— Конечно. Мы живем в жестких условиях, когда финансовый и творческий год — это не одно и то же. Финансы 2017 года были распределены уже давно, вовсю верстается 2018 год. Наша программа распланирована в деталях, сезон уже продается и, насколько мне известно, успешно. Что касается юбилея оркестра, то это событие в двух ипостасях. Одна ипостась музыкальная, другая — административно-политическая. Я проработал музыкальную часть и теперь, надеюсь, наши добрые коллеги решат вопросы, касающиеся второй ипостаси. Это не только цветы, банкеты, звания, награды и различные рекламные акции — это и собственно ощущение праздника. Создать это может только действительно креативная команда — именно такая у нас и есть. Музыкальная составляющая здесь не может быть какая-то особая, «юбилейная». Иначе выходит, что другие сезоны обделены событиями, вроде как в другой год меньше стараемся. Среди приятных сюрпризов — приезд на наш юбилейный концерт выдающегося, на мой взгляд, человека — Михаила Казиника, культуролога, музыковеда, педагога. Он является экспертом и ведущим Нобелевского концерта в честь лауреатов премии, славится своей эрудицией и нетривиальным конферансом. Многие города с трудной посещаемостью концертов классической музыки, где в тысячный зал приходят на концерты 200 человек, обязаны ему аншлагами. Наша филармония, слава Богу, в этом качестве Михаила Семеновича вряд ли нуждается, но вот другие его уникальные достоинства, коих великое множество, я бы очень хотел предъявить нашему зрителю. Надеюсь, наш юбилейный концерт 24 ноября станет не просто вехой в истории нашего коллектива, но и послужит началом серии концертов оркестра с Михаилом Казиником в будущем. Кроме этой даты юбилейные концерты пройдут и в другие дни, но уже за рамками абонемента. Очень хочу, чтобы это стало отчасти феерией, своего рода парадом звезд. Но тут все зависит от финансов и политической воли. В остальном наш сезон будет академическим. Мы, как хорошие часы: от юбилея к юбилею неизменно служим высокому академическому искусству. И в этом есть смысл нашего существования на сцене.
Юлия ЩЕТКОВА, «Новая Сибирь»
Фото Виктора ДМИТРИЕВА
