Директор краеведческого музея рассказывает о новых правилах посещения музея, о «Ночи в музее», Матильде и маркетинге в соцсетях.
— Андрей Валерьевич, ваш музей скоро можно будет поздравить с открытием после долгого перерыва?
— Да, в перечне учреждений культуры, которые начнут открывать первыми после карантина, чуть ли не на первом месте стоят музеи. Мы будем готовиться, конечно, но вот откроемся ли мы в числе первых — сильно сомневаюсь. Что получится сделать к тому времени? Попытаемся хотя бы что-то из экспозиций открыть. Будет ли наплыв посетителей? Спорный вопрос...
Вообще, я склоняюсь к той мысли, что лучше сохранить кадры, нежели быстрее открыться. Ведь основная работа музея заключается не в приеме посетителей, хотя часть сотрудников именно этим занимается. Но у нас есть обязанности по реставрации, хранению, изучению экспонатов. То есть работы у нас полно и так, мы не оркестр или театр, которому требуются репетиции и сцена. Но и артистов нельзя подвергать риску, так как они составляют элиту нашей культуры.
— Не удобнее ли бы вам было продолжать работать в онлайн-режиме?
— Нам, конечно, комфортно и в такой форме было трудиться, но все же много лет мы со своими сотрудниками культивировали веру в гостеприимство. Мы строили такой музей, который будет удобным, комфортным и интересным; попытались создать максимально приятную атмосферу, чтобы люди захотели сюда приходить. Вся политика музея в направлении посетителя была заточена под философию гостеприимства.
СЕЙЧАС эта философия превращается в философию безопасности. Может, это и не плохо. Массовых мероприятий у нас не будет в ближайшее время, как и групповых посещений. Вышли пока еще очень ограниченные рекомендации Министерства культуры для музея: например, расчет в 20 квадратных метров в помещении на человека и тому подобное... Часто эти рекомендации очень сложно выполнимы. Мы, конечно, можем расчертить квадраты, но разница в том, что если это на два месяца, то это переживем как-то. Откроем дополнительные двери, чтобы поток посетителей выстроился в одну линию, чтобы в одни двери вошли, посмотрели экспозицию и вышли с противоположной стороны здания. Но как быть с туалетом и гардеробом? Ведь не за горами осень.
Наше здание построено таким образом, что некоторые экспозиции расположены так, что там и нет этих требуемых 20 квадратных метров для человека. Мы имеем множество узких проходов. К примеру, наша экспозиция «Городская усадьба Новониколаевска» никак не подойдет под новые правила посещения. И это касается не только нас, но очень многих небольших музеев. Честно скажу, что пока у себя в голове я не выстроил образ человека, посещающего музей при таких требованиях. Предполагаю, что люди еще не готовы ходить по четко заданному маршруту, в масках-перчатках и прочее. К тому же все нововведения требуют достаточно приличных финансовых затрат. Те же новые бесконтактные билетные системы — это непростая проблема.
— Кстати, в Германии начались концерты open-air. Но люди все равно боятся на них ходить.
— И это правильная позиция. Я тоже не испытываю никаких иллюзий на тему того, что народ хлынет к нам. Но я понимаю, что такой тренд, как безопасность, еще долго будет существовать в нашем обществе.
— Как музей сейчас выживает в финансовом смысле? Ваши сотрудники не увольняются?
— А куда они пойдут после того, как уволятся? Мы никому не снизили зарплаты, стараемся все-таки работать, кто-то на «удаленке» или иначе. И к тому же в музее и так невысокие зарплаты, ведь это всегда было местом, где люди работали не за деньги. У нас очень лояльный персонал, потому что они изначально выбрали для себя эту профессию и работу по призванию. Человек хочет заниматься именно этим, и поэтому он здесь. Соответственно, очень маленькая текучка кадров. Когда сотрудник приходит в музей на работу, то первые год-два он может уйти, но потом его «засасывает». Когда я первый раз устраивался в музей, то мне одна женщина из моего отдела сказала: «Андрей, беги отсюда подальше, иначе засосет и останешься здесь навсегда!» Это правда...
— Существует ли до сих пор «клуб любителей музея»? Помогают ли вам частные инвесторы?
— «Клуб друзей музея» — это когда люди покупают карточку, у них есть специальные льготы. Но мы сейчас и деньги за это брать не имеем морального права, так как не можем что-то предложить. На самом деле это и неправильно. Мы все-таки учреждение, имеющее государственное финансирование. В данной ситуации можно просто потуже затянуть пояса и как-то пережить этот период, сложный для всех. На сегодняшний день многим другим помощь гораздо важнее — врачам, больницам, людям, которые остались без заработка. Поэтому сейчас обращаться за помощью, я считаю, мы не имеем никакого морального права. Это и не нужно. Хоть мы уже три месяца не получаем дохода, но все равно выжили. Пусть мы что-то отменили и не сделали, но музей переживет эту историю.
— Когда говорят о классическом балете (не имею в виду современный), то это ассоциируется прежде всего со строгими канонами. Поэтому педагог в любой точке мира может преподавать, он везде будет понят, так как профессиональные термины везде на едином французском. Считаете ли вы, что работу музея можно сравнить с балетом, где все подчинено строгим правилам?
— Думаю, да. Потому что классический музей строится по схеме: мы собираем коллекции, изучаем, храним и показываем. И вот эти четыре функции заключены в один большой круг. И во всех музеях они одинаковы. У каждого этапа существуют определенные инструкции, отступать от которых мы не можем. Разве что последний этап — показывать — может иметь фантазийный характер, как говорится, выпендриваемся как можем. Но это все же не основная наша работа, всего лишь надстроечка над основным блоком обязанностей.
— Какой ваш любимый экспонат в музее?
— Не люблю я отвечать на этот вопрос. Все равно что у режиссера спросить, какая любимая актриса в труппе. Знаете, у Фредерика Бегбедера есть роман «Любовь живет три года». И это примерно про мое отношение к предметам. Я в разные периоды люблю разные экспонаты. Вот сегодня мой любимчик — это Самсон, скелет нашего самца-мамонта. Мы построили специальный зал (мы говорим — «мамонтятник»). И, надеюсь, что мы хоть как-то откроемся и покажем теперь уже не только лучшую самку мамонта в мире, но и лучшего самца — нашего Самсона. Я много лет занимался его приобретением, наконец он у нас. У меня были и другие фавориты, буквально недавно я очень любил найденный нашими археологами клад средневековых художественных бронз. Или аметисты — ну что в них такого? А для себя я открыл новые завораживающие виды и сразу в них влюбился. Но вот мы все построили, чтобы показать его разнообразие зрителям, я немножко полюбил — ну и хватит, такая скоротечная любовь. (Смеется.) Когда писал книгу про табак, я очень увлекался табачными трубками, когда работал над книгой о шаманах, то обожал шаманские костюмы. И так далее...
— Есть ли у вас какие-то идеи, которые вы очень хотели реализовать (не в ситуации карантина)? Может, внести что-то новое?
— Знаете, новое не хочется, я «олдскульный» музейный работник. У меня две мечты: я очень хочу получить отдельное здание для музея природы. Сейчас он находится на Вокзальной магистрали, 11. Мы создали лучший региональный музей природы, но там жутко неудобно и тесно. Вторая мечта: это построить центр хранения и реставрации экспонатов для области. Хотелось бы большое современное здание, с классической выдачей и хранением. Чтобы и там была реставрация. Будет ли это сервисный центр или нечто подобное. Все музеи области задыхаются от нехватки места. Нет возможности организовать правильные условия хранения для экспонатов с поддержанием определенной влажности, температуры. Наши старые здания для этого не приспособлены, как бы мы ни старались. Что касается места расположения, было бы очень неплохо выходить музею за пределы центра. Я бы всерьез рассматривал левый берег, разумеется, с хорошей транспортной развязкой. Так как эта часть города будто обделена культурными учреждениями. Кроме театра «На левом берегу», больше нет ничего. Или Первомайский район, да и в Советском, кроме Дома ученых, тоже нет.
— Почему до сих пор не удается осуществить эти планы?
— Я так много бумаг уже об этом написал, даже в 2014 году деньги на это стояли в плане бюджета. Но... Грянул кризис. И опять все сдвинулось на неопределенный срок. Я все же верю, что наступит период, когда необходимо будет решить вопросы с выносом культуры из центра на периферию, в места, где живет большое количество людей. Как пример можно привести создание концертного комплекса «Евразия». ДК «Строитель» был закрыт, ничего не работало. А когда открылся зал, стали осуществляться концерты, какие-то мероприятия, и живущие в районе «Березовой рощи» люди стали зрителями этого комплекса. Дети пошли в кружки, это стало как бы «домашним» местом. И такие культурные точки должны быть в каждом районе. Сейчас их количество ничтожно мало, особенно для такого раскинутого по площади города. Это необходимо не только для тех же музеев, а для самого города, и всегда несет за собой позитивные изменения.
— Вы упомянули о четырех основных функциях музея, а кто определяет ценность определенного экспоната для экспозиции в краеведческом? По каким критериям?
— Ценность определяет так называемая фондово-закупочная комиссия музея. Это независимый орган, он состоит из ведущих специалистов и заседает примерно раз в месяц. Остальные сотрудники готовят представление объектов для оценки этой комиссией. Принести такие экспонаты могут как ученые, которые сами это раскопали, так и коллекционеры. Сначала предмет осматривает специалист, который отдает на суд комиссии, а уже она выдает окончательное решение — нужно ли этим пополнить коллекцию музея или нет. Критериев оценки очень много, основные: состояние или качество экспоната, его историческая, краеведческая и художественная ценность, в конце концов, его физическая стоимость, если его предлагают за деньги. Все это оценивается, взвешивается, и принимается коллегиальное решение.
— Вы формируете коллекции, исходя из интереса публики, или сами формируете этот интерес?
— Мы все-таки заведение не развлекательное. Наша основная миссия — просветительская. Поэтому коллекции мы формируем таким образом, чтобы можно было внятно и интересно рассказать о том или ином историческом периоде или событии. Ведь не увлекательно смотреть на каждый предмет в отдельности. А когда экспозиция сформирована правильно, то это помогает человеку лучше воспринять историческую информацию. Конечно, мы хотим, чтобы у приходящих людей экспонаты также и поражали воображение. Поэтому уникальность — тоже один из критериев отбора на витрину музея. Даже если что-то не соответствует нашей тематике, но является действительно чем-то необычным, то мы хотим пополнить коллекцию. Например, мне всегда приятно говорить, что скелет самки мамонта, Матильды, у нас лучший в мире. И это не только мне приятно, у каждого новосибирца это вызывает чувство гордости, причастности. Это в Новосибирской области нашли, не где-то в другом месте! Это, я бы сказал, рождает местный патриотизм.
— Вы достаточно большой поклонник экспедиций, сами принимаете участие в археологических раскопках. Какое соотношение экспонатов, добытых вами и вашими сотрудниками, к тем, которые приобретаются?
— Приобретается значительно больше. У нас небольшой музей с маленьким археологическим отрядом, который принимает участие в раскопках в скромных масштабах. Поэтому мы находим физических вещей очень мало. Основное мы приобретаем или принимаем в дар (бесплатно тоже приносят). И, кстати, мы единственное в окрестностях заведение, которое может принимать археологические находки, которые нашли люди, не работающие в системе Академии наук. Они результаты своих раскопок приносят сами. Мы в этом смысле в хорошей ситуации. Моих предметов, найденных в экспедициях, буквально шесть штук.
— А вы себя сейчас без экспедиций можете представить?
— Конечно, я же уже старый!.. И я не пошутил. С возрастом эта археологическая романтика проходит. Да у меня и времени столько сейчас нет, хотя я по образованию археолог и диссертацию защищал по этой специальности. Но если можно не копать, я не копаю.
— Проект «Ночь в музее» завоевал достаточную популярность в стране. Как вы считаете — это действительно привлекает внимание молодежи к музею или это хайповое мероприятие, на котором достаточно сделать селфи и выложить в соцсетях?
— Я отношусь положительно. Даже если пришли и сделали просто селфи — уже хорошо. Это определенный маркетинг музея в целом. Идея изначально была в том, чтобы люди, которые не ходили к нам, наконец пришли, увидели, что это не замшелое заведение, что тут интересно и круто, и потом пришли к нам вновь. Простая мысль, но она работает. Когда в первую «ночь» в 2009 году я видел очередь, которая стояла от метро, чтобы зайти в музей, а те, кто уже зашел, не хотели из него уходить, вот это было по-настоящему здорово. Было видно, что люди соскучились по другому музею. С тех пор мы скорректировали и нашу работу, как экспозиционную, так и просветительскую, ориентируясь на то, что мы видели в ту ночь. Каждый год наша фантазия усиленно работает для того, чтобы очередное мероприятие прошло еще интереснее. Мы стараемся показать или рассказать что-то новое, хотя кажется, что уже ничего нельзя придумать. Но это заставляет нас двигаться дальше и развиваться.
— «Ночь в музее» — название известной американской комедии, в которой экспонаты оживают ночью. А у вас в краеведческом есть привидения или другие паранормальные явления?
— Да! Они даже в камере видеонаблюдения видны.
— Ого! А вы пытались расследовать, что это?
— Мы просто убились все это расследовать! Но вам я не скажу!.. А вообще раньше, бывало, я оставался ночевать в музее — на чердаке или в подвале. Когда в голове много прочитанной литературы, то невольно начинаешь сам фантазировать и додумывать, это уж у кого какое воображение. Можно и голоса услышать, и тени лицезреть. И если ты этого ждешь, оно обязательно произойдет!
Тогда будем настраиваться на лучшее, чтобы произошло, наконец, открытие музея. И мы верим, что это обязательно случится!
Оксана ГАЙГЕРОВА, специально для «Новой Сибири»
Фото Антона ВЕСЕЛОВА и Алексея ИГНАТОВИЧА
