В октябре этого года исполняется 90 лет новосибирскому врачу-офтальмологу, написавшему удивительную книгу о легендарном советском враче-хирурге
Несколько лет назад врач-офтальмолог Валентина Николаевна Понурова написала и издала на собственные средства очень толстую и интересную книгу о когда-то очень знаменитом, но незаслуженно забытом советском хирурге Сергее Сергеевиче Юдине. В Новосибирске Юдин отбывал ссылку после тюремного заключения — здесь они и познакомились в 1952 году. В книге были собраны не только личные воспоминания о легендарном враче, но и записи его коллег, отрывки из личной переписки, документы из архивов КГБ. Об опальном академике и об истории написания его биографии Валентина Николаевна рассказывает «Новой Сибири».
— Валентина Николаевна, а когда вы впервые встретились с Юдиным?
— В вестибюле больницы на Красном проспекте, 3.
— Сейчас там детская клиническая больница?
— Да, а тогда была областная. Как-то раз во время перерыва там собралось несколько групп шестикурсников медицинского института. И вдруг наступает мертвая тишина. Что-то подобное случалось со мной в жизни еще только один раз, гораздо позже, когда я попала на есенинского «Пугачева» в Театр на Таганке. Тогда в какой-то момент весь зал замер, ожидая, что вот-вот на сцену выйдет Высоцкий.
— Это было уже лет через двадцать, наверное.
— Да, в 70-х. А в 1952 году замер не зал, а целая толпа врачей и студентов, буквально человек сто. И я увидела, как по лестнице спускаются четверо людей в белых халатах, один из которых жестикулирует и что-то объясняет. И в этой абсолютной тишине я одними губами спрашиваю подружку: «Кто э-то?» А она также беззвучно мне отвечает: «Ю-дин». А Сергей Сергеевич спокойно прошел сквозь расступившуюся толпу в диспансерное отделение.
— Ведь он к тому времени три года успел просидеть по тюрьмам — и оставался если не врагом народа, то почти что врагом. Как вы о Юдине вообще могли что-то знать?
— Он мне был заочно известен очень плохо, хотя во мне всегда было такое бабское… то есть женское любопытство, и я была девочкой вовсе не чуждающейся полезной информации. По крайней мере, все мы знали, что это великий советский хирург. Хотя и опальный.
— Почему именно вам пришло в голову написать о его жизни так подробно? У вас в книге 39 печатных листов, а в «Войне и мире», кажется, около 90.
— Понимаете, в чем тут дело… Люди в своем подавляющем большинстве бывают приятными, запоминающимися, но они не производят какого-то особого, глобального впечатления. Но иногда встречаются такие, кто оставляет в тебе след навсегда. Таким был Сергей Сергеевич. Он как бы настроил меня своим примером на всю мою последующую жизнь. Я в 1952-м заканчивала шестой курс. Это был первый выпуск, когда в медицинских институтах перешли на шестилетку. И неизвестно, как бы дальше сложилась моя судьба, если бы не он. В институте я была отличницей, хотя хорошо учиться никогда сильно не старалась. Мой отец, Николай Павлович Понуров, очень сильно на меня повлиял, но он умер в 1941 году. Ну а маме было не до меня, она работала за двоих, чтобы нас прокормить. Но сложилось так, что у меня была очень ответственная подружка, которую родители серьезно воспитывали. А поскольку к занятиям мы готовились вместе, то и я постепенно втянулась, автоматически. Да и вообще, конечно, лучше знать больше, чем знать меньше.
— Юдин прожил в вашей новосибирской квартире около года. Как это вообще могло случиться с человеком, сосланным в Бердск? Его ведь обвиняли во вражеских действиях против СССР и шпионаже в пользу английской разведки.
— Сергей Сергеевич старался об этой трагической истории вообще ничего не говорить. «Я в МГБ дал слово молчать» — и все.
— Насколько я знаю, Юдиным было недовольно высшее руководство партии — в частности, из-за его личных контактов с иностранными послами, частной перепиской с премьер-министром Уинстоном Черчиллем и другими известными зарубежными деятелями.
— Смысл был не в том, чтобы объявить его шпионом. Однажды он мне сам намекнул, а после, много лет спустя, я узнала подробнее. Его готовили как основного свидетеля по делу, которое Лаврентий Берия готовил против Георгия Жукова. А про знаменитого маршала Юдин даже при желании ничего особенного не мог сказать, потому что был не так близко с ним знаком.
— Сразу после ареста в декабре 1948 года во внутренней тюрьме МГБ Юдина очень жестко допрашивали. Вы в своей книге пишете, что после смерти Сталина его вдову вызвали в органы и предложили получить «золото» — его мост, выбитый вместе с зубами.
— Наталья Владимировна отказалась: «Это вы можете оставить себе, — сказала, — на память о ваших методах». Что касается моста, то как офтальмолог я вам сейчас объясню. Когда он посещал США, у него случилось воспаление на глазной роговице, а поскольку это было связано с зубами, ему тогда и сделали этот протез.
— Почему на первых фотографиях после освобождения Юдин выглядел таким страшно истощенным?
— Когда стало ясно, что в свидетели он не годится, решили пойти на попятный, начали делать послабления. Разрешили читать книги и даже выбирать пищу по своему желанию. А там уже и заигрывать начали, поскольку решили его использовать, так сказать, по назначению. Но Сергей Сергеевич продолжал устраивать голодовки и добиваться льгот. Он ведь в тюрьмах написал целую книжку на туалетной бумаге. Страницы склеивал хлебным мякишем. Там ведь не все следователи дураками были, я думаю.
— Ему даже разрешили выбрать место ссылки из нескольких вариантов.
— Да, я об этом его расспрашивала. Не оставлять же было опального академика в Москве в институте имени Склифосовского. Юдин сказал, что отказался от вариантов в европейской части СССР, потому что он там много раз бывал, а вот с Сибирью был плохо знаком. Поэтому выбрал Бердск, куда и приехал с женой в марте 1952-го.
— Через год, когда начались процессы по «делу врачей», он ведь подумал, что может навсегда здесь у нас остаться?
— В какой-то момент Юдин потерял надежду вернуться из ссылки и решил обосноваться в Новосибирске. Он писал: «Приложить остаток дней своих для культурного развития этого края — соблазнительная и весьма почетная задача». В Бердске Юдины прожли до конца мая, пока не возникла острая потребность в опытном хирурге в Новосибирске. Его какое-то время возили туда на операции, в областную больницу. Потом получили разрешение, приняли на минимальную ставку консультанта-ординатора.
— Как вы пишете, среди больных были и обкомовские работники. Это тоже сыграло свою роль в переезде?
— Да, больных было много всяких и разных, поэтому требовался настоящий специалист по онкологии, желудочной хирургии.
— Материально Юдин, как я понимаю, был не слишком стеснен. Ему ведь, наконец, перевели на сберкнижку Сталинскую премию, которую он не успел получить до ареста.
— А вот с жильем было все очень плохо. Его с женой поселили на Урицкого, рядом с 1-м роддомом — в комнату еле-еле входили две кровати и стол. И разрешили там жить только до осени.
— И осенью он попал в вашу квартиру.
— Мама моя, Елена Сергеевна Кролевец, работала в облбольнице рентгенологом. А с резекцией желудка как без рентгена... Поэтому они с Юдиным были хорошо знакомы. И она еще летом 1952-го предлагала Сергею Сергеевичу с женой перебраться к нам. У мамы по жизни такое отношение к людям во многом проявлялось, не только в случае со знаменитым хирургом. Правда, я тогда удивлялась: где же их размещать? Но тут неожиданно умерла моя бабушка, и появилась возможность освободить одну комнату. У Юдина как раз гостил его сын, актер театра Моссовета, и они с женой как-то легко и быстро к нам переехали.
— Вот сюда, на Трудовую, 7?
— Наталье Владимировне досталась бабушкина кровать, она стояла как раз на том месте, где вы сейчас сидите. А он спал на папиной панцирной кровати, которая, я вам скажу, до сих пор жива и отдыхает на даче. Квартира была хоть и трехкомнатная, но маленькая — 37,5 квадратных метра, ни ванны, ни душа. И в ней жило еще нас пять человек, не считая собаки. Но Сергея Сергеевича все абсолютно устраивало. И с нашей овчаркой Джусси он быстро подружился, ходил с ней гулять, а заодно научил ее гонять кошек. Одно время в дворовом скверике стояли лай и кошачий крик — это они кошек на деревья загоняли. Потом его Наталья Владимировна как-то урезонила.
— Кстати, о собаках и о гражданской позиции Сергея Сергеевича. В своей книге «Размышления хирурга» он очень своеобразно объясняет, почему ему не нравится известная аналогия: «Пословица про этих животных допускает оговорки. «Лучше быть живым псом, чем мертвым львом». Кому или что лучше? Если самой собаке, то смотря какой собаке, и в каких условиях жизни. Если льву, то после смерти ему абсолютно все безразлично». Очень занятно и по-научному.
— Сергей Сергеевич просто никак не мог понять, как можно игнорировать его стремление помогать человечеству. Он был очень увлечен своей работой — ведь целых три года его лишали такой возможности. И это после того как он в институте Склифосовского как главный хирург проводил по операции ежедневно.
— Ведь Юдин был не просто блестящим хирургом — для своей эпохи он был настоящей культовой личностью. Как там пелось в песне: «Здравствуй, страна героев, страна мечтателей, страна ученых!»
— Он был выходцем из богатой русской купеческой семьи, но с ним почитали за честь познакомиться не только представители партийной элиты и военачальники, но и знаменитые советские актеры, композиторы и художники.
— Одна из самых известных работ Михаила Нестерова — это «Портрет хирурга Юдина», тот самый портрет, где он протянул перед собой руку, демонстрируя свои знаменитые пальцы. Поговаривали, что такие удивительные кисти рук были только у Сергея Рахманинова, Чарльза Чаплина и Александра Вертинского.
— Все эти разговоры мне кажутся несерьезными. Помню я его руки: это просто были руки интеллигентного человека и хирурга. Самое главное — это мозги. Он был богат информационно просто бесконечно. Очень любил музыку, хорошо знал литературу. Был очень эрудированным и остроумным полемистом.
— Да, вы в своей книге вспоминаете, как на конференции «О кишечной непроходимости» он в начале своего выступления непринужденно процитировал «Бориса Годунова» Пушкина.
— Сергей Сергеевич поначалу производил впечатление просто вышибающее: столько знать — это казалось просто ненормальным. И действительно, никто лучше Юдина тогда оперировать не умел. Тем не менее он имел большое чувство собственного достоинства, но не тщеславия. Он прекрасно понимал, что умеет делать то, что лучше него, может быть, никто в мире не умеет. Но он не считал это особой заслугой, за которую его на руках нужно носить. И имеющейся славы ему вполне хватало. В ту эпоху существовало много всего, о чем можно было громко и красиво сказать, но время было такое, что нужно было дело делать, а не рассуждать об этом. Он говорил: «Пенсию человеку нужно давать смолоду, чтобы он перебесился и чтобы нашел себя, а потом он будет работать и работать, его не остановишь, пока не упадет».
— Говорят, что работал Юдин просто на износ. Как выразился кто-то из его окружения: «Он жег свечу с обеих сторон». И завистников, наверное, вокруг него было немало.
— Вы знаете, вовсе нет. Даже больные дети ему очень верили и к нему тянулись. И большинство окружающих относились с любовью и симпатией. Я думаю, тут дело даже не в зависти, а в человеческой мелочности, неспособности оценить самого себя и честно сопоставить с опальным академиком. Не думаю, что те, кто выступал против него и напоминал, что он из неблагонадежных, испытывали какое-то давление ГБ или УВД, — скорее, тут сказывалось желание «бдить». И в мою сторону тоже указали рукой: мол, есть у нас еще такие, кто водятся с гражаднами, не заслуживающими доверия. Но я выросла в доме, где было принято думать своими мозгами и не стараться нравиться руководству. Делать дело, а не выслуживаться. Поэтому мне было плевать.
— А в больнице вы с Юдиным встречались часто?
— В октябре 1952-го у меня началась клиническая ординатура в глазном отделении, поэтому мы иногда вместе возвращались с работы, по пути разговаривая. Он очень твердо опирался на дружелюбие всех сотрудников онкохирургии, всей душой отзывался на семейные нелады и заботы онкологов. Вообще, Юдин был душевным человеком. Как-то раз мы ехали утром на работу и увидели в окно, как к автобусу бежит молодая женщина, не успевает. Водитель притормозил, и пока женщина поднималась по ступенькам, Сергей Сергеевич сказал: «Гляди — сейчас войдет и улыбнется». И с удовольствием увидел, что угадал.
— Вот вы, Валентина Николаевна, снова о душевности. Вы, наверное, и офтальмологом решили стать, потому что глаза — зеркало души?
— Офтальмология — очень точная наука. Без зрения человек не получает огромного количества информации. Я уж не помню, какой там процент… Но зрение гораздо важнее, чем слух. Да и вообще в молодости мне все это казалось очень интересным и захватывающим. Увидеть периферию нервных окончаний, которые в мозгу сидят, сосуды, питающие мозг, — это ведь был соблазн колоссальный!
— И вы посвятили этому жизнь.
— Понимаете, со мной произошел тот редкий случай… Я столкнулась с личностью, которая научила меня все мои способности реализовывать на полную катушку. Была в этом у меня, возможно, и какая-то глупость — вот так провести в работе чуть ли не всю жизнь, даже замуж выйти только после сорока… У меня не было даже желания рожать детей — было желание работать. В 1960 году, когда я работала главным окулистом области, выяснилось, что в НСО у народа трахомы просто навалом…
— Это что-то вроде конъюктивита?
— Инфекционное заболевание, легко можно ослепнуть. И вот мы поехали по деревням с антибиотиками, тетрациклином. В первую ночь пытаюсь заснуть — чувствую: невозможно, плечи болят. И тут понимаю, что за день осмотрела 700 человек, а каждый глаз ведь руками проверяешь… Зато с тех пор и следов от трахомы у нас в области нигде не осталось — студентам показать нечего. А навык и хватка с того времени остались — сейчас отправьте меня хоть в Африку, и там всех вылечим.
— И все же, как вам пришла идея написать книгу «Сергей Сергеевич Юдин»?
— Пришла мысль, начала писать. Решение это было вполне сознательное. Я до сих пор чувствую себя зайчиком, стоящим на задних лапках перед памятью Сергея Сергеевича. А было так. Уже после его смерти я оказалась в 1958 году в Москве и пошла в институт Склифосовского — на прием к главному. Секретарша вежливо приглашает меня к главврачу. Сидит вполне приятный мужчина с ничего не выражающими глазами и подтверждает, что, конечно же, он знает, кто такой Юдин. И что это имя достойно увековечения. Но я понимаю, что он не сделает ничего. Еду в Новосибирск и думаю: мама родная, так ведь после этого прекрасного человека ничего не останется…
— В Новосибирске тоже не нашлось энтузиастов?
— Да и у нас все были заняты своей конкретной работой, ни у кого не было ни времени, ни желания писать. Хирурги ведь работают как проклятые, и каким бы там великим Юдин не был, думают они все равно в первую очередь не о нем, а о своих больных.
— Наверное, много лет потратили на такой грандиозный труд?
— Писала я долго, а на тираж деньги тоже долго собирала, не позволяла себе лишнюю тряпку купить. Разослала потом уйму книг по библиотекам медицинских институтов в Минск, Свердловск, Челябинск, Алма-Ату… Никто, правда, спасибо не сказал — только из Ленинграда поблагодарили. Ну да и ладно. Сергей Сергеевич ведь не просто так писал: «Все мы идем по грани бытия, лишь бы последние остатки были наполнены сознанием не совсем напрасно прожитой жизни».
СПРАВКА
Сергей Сергеевич Юдин (1891—1954) — крупный советский ученый, главный хирург НИИ СП имени Н. В. Склифосовского, директор НИИ хирургии имени А. В. Вишневского. Лауреат двух Сталинских премий. Знаменитый на весь мир специалист, лично блестяще оперировал тысячи больных с заболеваниями желудка и кишечника, сотни (большинство детей) с повреждениями пищевода. Посмертно удостоин Ленинской премии за разработку и внедрение в практику метода заготовки и использования фибринолизной крови (метод переливания крови от умерших людей), что спасло во время Великой Отечественной войны жизни тысяч солдат. В 1948 году был арестован МГБ СССР по ложному обвинению; после трех лет тюрьмы прожил два года в ссылке в Бердске и в Новосибирске.
Единственный в России памятник хирургу Сергею Юдину установлен на Красном проспекте перед зданием детской клинической больницы скорой помощи № 3
Николай ГАРМОНЕИСТОВ, «Новая Сибирь»
