Об ушедшем от нас удивительном новосибирском художнике Сергее Беспамятных вспоминают его друзья и соседи по художественной мастерской.
Не очень сташно, когда широкая публика думает о том, что значимость какого-то важного события зависит от того, сколько людей пришло, например, на выставку, или, например, на похороны какого-то там известного творческого человека. С Сергеем Беспамятных попрощались человек двести, наверное, а остальной город, похоже, посчитал, что событие это вполне себе заурядное и не стоящее особого внимания. Город подумал: ученья идут, — как пелось и поется в советской песне.
Его иногда называли радикальным новосибирским художником и «своего рода enfant terrible новосибирской художественной жизни». Чуть пошловато, но сойдет, потому что это правда. Что касается его психоделических работ, то критики сходились в том, что стилистически они очень самостоятельны и «отражают довольно необычную внутреннюю реальность автора, абсолютно свободную, никак не связанную с географией проживания». И действительно, в нынешнюю эпоху, когда «все уже украдено до нас», творческая самостоятельность Сергея Беспамятных может удивить искушенного зрителя, а неподготовленного — и вовсе шокировать.
Пять лет назад, когда Новосибирск потерял Александра Шурица, понимающие люди говорили, что в художественной жизни у нас с вами образовалась большая черная дыра. Теперь — новая потеря, на этот раз — знакового автора из более молодого поколения. И не стоит новосибирской культуре делать вид, что ничего такого страшного не произошло, — подобных ярких и бескомпромиссных деятелей искусства, как Беспамятных, у нас почти и не осталось.
Вот представьте себе такой очень глубокий художественный колодец, где на самом дне улыбается нам этот самый Серёжа Беспамятных. Да даже не колодец, а кроличью нору из «Алисы», — только там по бокам не всякий хлам, а бесконечные киты и разные другие любопытные штуки — до самого, понимаете, дна. И падать туда вслед за Алисой и Серёжей как-то сложновато, даже почти невозможно, потому что в отличие от Доджсона-Кэррола тут у нас с вами совсем не сказка, а как бы художественная реальность. Немногие готовы взять и провалиться туда, в эти серёжины глубины.
Произошло страшное. Поправить тут, конечно, уже ничего нельзя, но «Новая Сибирь» попросила нескольких сибирских художников поделиться своими мыслями и чувствами, чтобы хотя бы предварительно осознать масштаб произошедшего трагического события.
От многих слышала, что его легко было полюбить. Такой вроде простой, открытый, улыбчивый парень. Рисунки тоже не напрягают — похожи на детские, значит — безопасно, доступно, не умничает. Был бы «легкий» — жил бы вечно! Мужик, трудоголик, силач (в юности серьёзно занимался спортом) — гирю в 32 килограмма как воздушный шарик подбрасывал! Может от этого избытка силы и вера в некую мистическую могучесть художника, его задор всех побороть. Да, с глазами ангела чистого, только внутри — пожары горят и сирены скорой помощи!
Спорить любил! Имел устойчивые представления обо всём на свете, представлений этих не изменял, принципы свои распространял и все споры в итоге крутились по магическому кругу из его истин и слов.
Ясность любил! Жизнь пугает и озадачивает, а разглядывать её взрослому человеку глазами ребенка — самогипноз, способ успокоить себя и других, убедить что мир остался, как в детстве, ясен и прост. С современным искусством тоже просто обходился: вот — художник, вот — его картина. Это честно. «Институции-кураторы» со своими «проектами» — лишнее звено и хитро мудрые манипуляторы.
Родину любил! Помню, как пытался поколотить одного художника за нехорошие высказывания о русских женщинах.
Вот, нагаллюцинировала себе Сергея. Только самое грустное в случившемся — никогда уже не узнать каким он был. Осталось чувство вины, пустота невнимания и «леденящая душу ясность» что было много всего, дел и слов, но как-то скупо этой самой любви.
О нем можно сказать одним словом: художник. Настоящий художник таким и должен быть. Если по-честному, то почти каждый художник — это уже аномалия, как любой творческий человек, а Сережа был еще и улыбающимся. Только приятное о нем вспоминаю. Нам будет его сильно не хватать.
Я его звал Сергеище, а он меня Дамирище. Вместе участвовали в выставках — в Перми, в Риге. До соавторства дело не доходило, но ведь это не самоцель: художник всегда самостоятельная личность, и он это понимал прекрасно.
Есть у меня один приятель — он певец, тенор. Однажды говорит мне: «Скажи, Дамир, а ты когда-нибудь слышал молодого Паваротти или молодого Хворостовского?» — Конечно, нет. Мы их услышали, когда им было уже лет за сорок, когда они стали по-настоящему хорошими певцами. А хорошего певца сразу можно узнать по тембру: вот это Козловский, а вот это Лещенко... То же самое и с художниками: у них обычно только после сорока свой узнаваемый «тембр» вырабатывается. И у Сережи он был очень узнаваемый. Я не стиль имею в виду, про стили пусть рассуждают галеристы.
Он ведь, правда, — кит. Мы и звали его Китом и Китиком, поскольку все время рисовал китов чудесных своих. Самое странное, что когда мне в «телегу» пришло сообщение о том, что Сережа от нас навсегда ушел, я в это время слушал аудио-книгу «Моби Дик», как раз то место, где этого белого кита гарпунами хреначили. Вот такие невеселые совпадения, вот такая интересная жизнь у нас…
Любая смерть — это трагедия, а тут — тем более: художников, что остались, буквально по пальцам ведь можно пересчитать. Поэтому нужно, чтобы его наследие сохранилось, никуда не разлетелось, как это бывает. Мы ведь судим о художнике, все-таки, по тому, что он после себя для нас оставил.
Он — редкий случай для Новосибирска, когда художник вдруг взял и выработал свою жесткую стилистику. И он, конечно, очень узнаваем: вот поглядите на работы Грицюка или Шурица — вы сразу поймете, что это Грицюк и Шуриц, а не кто-то там еще. Вот и Серега в этом смысле такой же, в отличие от всяких там безликих художников. Он и название для своего стиля придумал как бы специально, поскольку человек был добрый и симпатичный, не хотел никого особо обижать. В рамках им придуманного психомеханического формализма он ведь мог воротить все что угодно, не унижаясь объяснениями — про что это и зачем. Его совершенно не беспокоили формальные требования — познания в искусстве и в глубинах собственного творчества. Ведь мало кто может объяснить глубины своих исканий, а Сережа просто придумал термин, чтобы все навсегда отвязались.
Да, декоративизм и некий экспрессионизм — это у него всегда имело место. Про формализм его и про конструктивизм можно долго и убедительно что-то доказывать. Но если говорить безо всяких понтов, то работы его, ясное дело, не лишены юмора и своеобразного критицизма, самоиронии и сибирскости, поэтому Сережа всегда занимал почетное место в нашем сибирском иронически концептуализме.
Поскольку у него форматы работ часто бывают большие, да и вообще формообразование мощное, его картины всегда были топовыми на выставках современного искусства у нас в городе. Да и не только у нас.
Да, формообразование Сережи очень схоже с традиционным графитистским. Я бы не стал записывать всех графитистов в его ученики и последователи, но и в более мелкой пластике — в акварели, скажем, или в станковой живописи — можно найти если не последователей, но хотя бы людей на него похожих. Ведь Беспамятных в своей манере довольно прост для освоения: пастозная живопись, яркие цвета, жесткие контуры... Пастозная в том смысле, что он краски никогда не жалел, работал тяжелыми мазками, а то и слоями.
Он очень любил мифологизированные сказки, отсюда и появлялась его, так сказать, символика. Плюс еще и архитектурное образование помогало ему в выстраивании сложных конструкций: на первый взгляд эти чисто экспрессионистские работы на самом деле строились у него по конструктивным правилам, элементы внутри картины не мешали друг другу, а дополняли. В каждой работе присутствует мультиизображение с кучей разных кодов, складывающихся в общее целое. Надо сказать, вполне убедительное и даже веселое. И запоминающееся.
Не думаю, что это можно назвать недостатком. У Сережи ведь все получалось, в отличие от других.
Да, плохо теперь без него. Да, какие-то ребята должны как-то ответить на все это, то, что случилось. Мешает всем разве что усталость и пресыщенность. Конечно, мы сделаем его выставку, но надо, чтобы какое-то время прошло — для общего понимания. И для этого думать, как минимум, надо.
Мы с Сережей дружили, как-то по-своему. Мне всегда были интересны его работы — такие цельные, емкие и многообразные. Я, как художник, вижу не только, так сказать, самобытность, я осознаю, что это у нас вообще довольно редкое явление: многие пытались что-то такое делать, но Серега однажды как попер, так и не останавливался, начиная с самых ранних офортов и эстампов в стилистике придуманного им психомеханического формализма. Его трудоспособность была огромной: если у него открывалось свое видение на работу, он начинал просто влезать куда-то внутрь, там где-то внутри своей идеи существовать.
Мы ведь его помним как младшего товарища, Сережа ведь поначалу приходил к нам в мастерские, чтобы чему-то подучиться, лишние холсты и рамки какие-то ему дарили тогда... А потом он воспрял. Я тоже где-то в этом похожем на него ключе когда-то пробовал работать, но бросил, а у Сережи — да, в какой-то момент прямо окно какое-то приоткрылось.
Помимо того что он был живописцем и художником-графиком, он совсем не чурался инсталляций, перфомансов, настенных росписей, скульптурных композиций… Даже дизайном мебели занимался очень результативно, — был специалистом широкого профиля, как говорится.
Конечно, со своим стилем он с большим трудом пробивался в городе сквозь любителей пейзажей с березками, но, как говорится, каждому свое.
Для нашего поколения он навсегда остался молодым, хотя, если честно, он добился гораздо большего, чем большинство из творцов — тех, кто постарше.
Сейчас происходит такая штука. Многие художники становятся более известными в наших двух столицах и за границей по принципу, что в своем отечестве пророка нет. Когда Сережа был еще совсем молодым, его быстро заметили, потому что он уже тогда был самобытным и непохожим ни на что, та же «Зеленая пирамида» приобрела у него довольно большое количество работ. А потом началась рутина, редкие экспозиции, он начал уходить в область, где используются некие знаковые системы и символы, которые публикой не всегда воспринимаются адекватно. Поэтому некоторые его работы даже удалялись с выставок.
Но ведь пятьдесят лет — это для художника возраст, когда он становится взрослым, когда мировоззрение стабилизируется, вот и Беспамятных приспособился работать в современных условиях. Да, выставочной деятельности у нас в городе мало, размещение картинок в соцсетях помимо лайков ничего не дает, поэтому он нашел людей понимающих, работающих в основном в частных галереях. И стал человеком востребованным и известным. Но известным вне города, как это ни странно.
В любом случае у него получалось хорошо. Я по себе сужу: у него тоже на выставках работ обычно было по несколько штук, циклами, —но какую бы его картинку ты не увидел, она запоминалась, это такой калейдоскоп — по смыслу и по композиции.
Он не из тех художников, которые считают, что если ты нарисовал какой-то эскиз, это уже есть самостоятельная работа. Вовсе нет, ему была свойственна художественная импровизация, я сам видел, как он на больших листах смело работает, делает новую основу, а потом начинает новую импровизацию с жестким цветом и жесткой линией. То есть, занимается художественным джазом.
Я думаю, что о Беспамятных серьезно заговорят чуть позже, как это обычно и бывает, когда поднимается волна воспоминаний, находятся какие-то старые работы... И, в конце концов, выясняется, что это абсолютно неординарная личность, которой должен гордится город. Подобная ситуация возникала когда от нас ушел Саша Шуриц: после того как Тамара издала большую книгу, вдруг стало ясно, какую личность мы потеряли. Потому что листая художественный альбом, это начинают понимать абсолютно все. Подобное издание Беспамятных многое бы прояснило в художественном смысле. Вот только Анатолия Грицюка у нас тоже нет больше — человека, делавшего книжный дизайн на мировом уровне…
Что касается книг. Он был потрясающим иллюстратором, он и сам бы мог бы сделать свой большой альбом, если бы было желание и деньги. Как-то раз я заглянул в его мастерскую, когда он работал над какой-то частью своей раскладной механической конструкции, которая тоже называлась Книгой. И понял, какой может быть книга в современном понимании. Особенно в понимании Сережи.
Александр АХАВЬЕВ, «Новая Сибирь»
Фото Бориса БАРЫШНИКОВА и из архива Елены БЕРТОЛЛО
P.S. Когда-то в 60-х годах я, еще совсем маленький, с трудом, но прочитал стихотворение в журнале «Веселые картинки»:
Рисовали мы кита —
Работа эта непроста,
Для такой огромной туши
Не хватило даже туши.
Зачем-то запомнил навсегда. А теперь вспоминаю этот куплет и с грустью и печалью думаю: вот у нас не хватило, а у Сергея Беспамятных на его знаменитых китов (в буквальном и в метафорическом смысле) хватило. И туши, и красок. И таланта, и упрямства, и веселья. Он успел и смог.