Во время своего последнего визита в Новосибирск известный прозаик Павел Санаев рассуждал на темы госзаказа в литературе, об институтах литературных премий и об американском сценарном рынке.
— Кто такой писатель? Тот, кто написал книгу? Издал ее? Чья книга продается? Кто получил литпремию? Кого изучают по школьной программе?
— Это тот, кто написал книгу, которую читают, советуют друзьям. Которую хотят прочесть и через год после ее выхода, и через два.
— Почему вас нет в «Журнальном зале» с 1996 года, когда в «Октябре» была напечатана повесть «Похороните меня за плинтусом»?
— Давайте разберемся, что такое журнальная публикация в принципе. В первую очередь журнал — это творческая лаборатория с целью открытия нового автора, который потом будет издавать свои книги. При этом толстые литературные журналы читает не так много людей. Это такая субкультура — читатели литжурналов. Массовый читатель покупает книги в магазинах или скачивает их из Сети. Поэтому, если я уже выпускаю книги, в журнальных публикациях смысла нет.
— И вам ни разу не звонили, к примеру, из «Знамени» с просьбой прислать рассказ?
— У меня нет рассказов. Я пишу большой роман, который, судя по отзывам в Сети, можно считать достаточно ожидаемым. Как только книга будет закончена — она появится в книжных магазинах.
— Суммарный тираж вашей дебютной книги без учета аудиоверсии — порядка одного миллиона экземпляров. Это много или мало?
— Я поставлю вопрос иначе — мне хотелось бы расширить свою молодежную аудиторию. У «Похороните меня за плинтусом» и «Хроники Раздолбая» — разный круг читателей. «Плинтус» читают и молодежь, и пожилые — те, кто застал советское время, кому близок образ бабушки, кто узнает ее в себе. А вот «Хроники» людям старшего возраста не очень понятны. Их шокируют некоторые молодежные выражения, свобода изъяснений, фривольность, которая присуща героям книги. Поэтому «Хроники» — роман для читателей от шестнадцати до сорока пяти, и мне хотелось бы, чтобы эта часть моей аудитории увеличивалась.
— Спектакли по «Плинтусу» смотрите?
— Видел как минимум половину постановок — в Москве, Петербурге, Челябинске… Знаю, что есть спектакли и в Красноярской драме, и в Новосибирском театральном институте. Но больше я не могу это ни смотреть, ни слышать. Автору не стоит быть постоянно «привязанным» к одному произведению, возвращаться к пройденному вновь и вновь.
— А что скажете про фильм Снежкина?
— Говорил много раз, повторю и сейчас: мне он не понравился. Потому что в нем все мрачно и вообще не про то, о чем написана книга. У Снежкина Бабушка выглядит тираном и самодуром, у которого никакой любви нет и в помине, а есть одно лишь желание выклевать всем своим близким мозг.
— А если посмотреть обычным зрительским взглядом — насколько интересны актерские работы в этом фильме?
— Они могли бы быть интереснее на порядок. Режиссер сделал все роли одномерными — без развития, без второго дна. Героиня Шукшиной и вовсе непонятна: что связывает красавицу с забулдыгой-художником, полным придурком, что она в нем нашла? В книге очевидно был выписан неустроенный, но сильный, талантливый и мудрый человек. В фильме — просто пьющий хмырь.
— Вопрос на тему «художник и власть»: в провинции писатели нередко заявляют, что нуждаются в госзаказе…
— Когда я слышу рассуждения некоторых писателей о «госзаказе», о том, что «государство должно их поддерживать», мне просто смешно. Литература — самый свободный вид творчества, а эти деятели просят себя этой свободы лишить. Хорошо, пусть не всем суждено написать книгу, которая бы хорошо продавалась, — здесь важна писательская удача и воля случая. Тот же «Плинтус», напомню, стал бестселлером через 11 лет после первой журнальной публикации. Но я же не просил дать мне «госзаказ» в эти 11 лет — переводил фильмы, писал сценарии. Сейчас я пишу роман, получая от издательства небольшие авансы за сданные главы, но эти деньги буквально «на продукты» — не больше. Деньги я зарабатываю, занимаясь параллельно другими проектами. Какой «госзаказ» в литературе?! Любой чиновник — абсолютно лишняя фигура в триаде «писатель — текст — читатель».
— Дождется ли Россия нового Нобеля по литературе?
— Я бы спокойнее относился к институту премий, потому что любая из них необъективна. Я был в жюри русского «Букера» и увидел изнутри, как и что там происходит. С одной стороны, это абсолютно честно, можете поверить мне на слово — нет никакого «лоббирования». С другой стороны, срабатывает огромное количество случайных факторов — вкусы членов жюри, результаты прошлых премий, многое другое. К примеру, в год, когда я был в жюри, для меня было очевидно, что лучшая книга из 150 соискателей — это «Легкая голова» Ольги Славниковой. Но мнения разделились, к тому же Славникова уже получала Букера раньше, и книга премию не получила. Значит ли это, что она не является великолепным образцом современной литературы? Нет, конечно. Что касается Нобеля, там ведь, я так понимаю, огромную роль играют различные политические моменты. Условно говоря, из нескольких книг, одинаковых по качеству письма, выберут ту, что написал темнокожий нелегальный иммигрант, желательно из сексуальных меньшинств. Совсем недавно нобелиаткой стала Светлана Алексиевич. Несмотря на то, что она из Беларуси, для всего мира это русский писатель. Поэтому крайне сомнительно, что премию в обозримом будущем дадут еще одному русскоязычному автору.
— Кто ваш первый читатель?
— «Плинтус» первым прочел Ролан Антонович Быков, мой отчим. Он же читал первые главы и всячески меня поддерживал. Вообще, родители часто поддерживают детей — но не всегда искренне. Им важно сказать: «Ты молодец, все сделал хорошо». А как быть, если ты на самом деле не молодец, а родители хвалят? Я благодарен Ролану Антоновичу за то, что он никогда не хвалил просто так. Знаю по личному опыту, потому что немало моих «произведений» он громил в пух и прах.
— В столичном театре «Школа современной пьесы» служит ваша мама, известная актриса Елена Санаева, — ходите на ее спектакли?
— Был на трех или четырех. Вообще, я не большой театрал, если честно. Работа над книгой требует концентрации, и чем дальше — тем больше я становлюсь эгоцентричной свиньей. Но иначе ничего не напишешь, так что — простите.
— А какой недостаток вы себе прощаете?
— Я не то чтобы прощаю — пытаюсь с ним бороться. Но пока не очень успешно. Я довольно вспыльчив. Если хочется возразить, мне словно шлея под хвост попадает! И я начинаю разговор на повышенных тонах, перебиваю собеседника. Хорошо, что жена спокойная — периодически меня осаживает, сглаживает острые углы одной лишь фразою: «Ну, а чего так кричать-то?» Как ни странно, на меня это действует успокаивающе.
— К чьему еще мнению прислушиваетесь — особенно когда говорят: «Павел, не стоит!»?
— Я сейчас в пятый или шестой раз полностью переписываю сценарий для американского рынка. На трех последних этапах были разные американские наставники — я у них с удовольствием учился и слушался. Каждый раз после их рекомендаций сценарий становился лучше. До совершенства еще не близко, но американская сценарная экспертиза уже дает сценарию 63 балла — это выше среднего. Все мои учителя в драматургии — американцы, так получилось. Мастер курса ВГИКА в первый же день занятий сказал нам: «В этой профессии научить ничему нельзя, поэтому я вас учить не буду». И в дальнейшем только комментировал написанное нами. А в американской киноиндустрии есть четкие правила, как пишутся сценарии — и надо сказать, что все эти правила работают. Даже такой изобретательный и во всех отношениях виртуозный сценарий, как «Три билборда на границе Миссури», написан с соблюдением абсолютно всех законов американской драматургии.
Классный сценарий — одна из причин мирового успеха американского кино. И эти навыки отрабатываются в условиях конкуренции, которая в России буквально никому не снилась. Мой сценарий, который по российским меркам, поверьте, весьма неплох, и который я писал в соавторстве с профессиональным американским сценаристом, ни в одном конкурсе не вышел даже в полуфинал. А потом я прочитал несколько работ финалистов — это действительно уровень! Так что есть куда стремиться.
Юрий ТАТАРЕНКО, специально для «Новой Сибири»
