«К жизни, к жизни, люди, звери, цветы и камни!..» Это одна из дневниковых записей композитора Александра Скрябина, чей 150-летний юбилей отмечается в этом году. Этот его призыв можно смело ставить эпиграфом ко многим его сочинениям, часто необычным, прокладывающим пути в неведомое. Для современников Скрябина он был неоднозначной фигурой: его упрекали в том, что он ставил перед искусством невыполнимые задачи. Его боготворили, о нем судачили и распускали немыслимые слухи. Самые фантастические из них возникали в связи с самым последним замыслом Скрябина — его «Мистерией», и распространялись они даже в печати: писали о том, что композитор и группа его приверженцев предполагают осуществить в Индии некое мистическое действо, после которого весь мир дематериализуется и перестанет существовать. Такова, мол, сила его искусства…
Были друзья и помощники. Выдающийся пианист Александр Борисович Гольденвейзер один из них — личный друг и пропагандист творчества. Его талантливая ученица — Мери Симховна Лебензон, основавшая в Новосибирске солидную фортепианную школу, не могла не унаследовать эту традицию. А сегодня здесь ее развивает и приумножает ее ученик, творческий внук Гольденвейзера — солист Новосибирской филармонии, лауреат международных конкурсов, в том числе конкурса имени Скрябина, Дмитрий Карпов. Буквально в первые недели открывшегося концертного сезона он сыграл несколько скрябинских концертов — как сольных, так и с симфоническим оркестром, представляя публике Скрябина — романтика, мистика, пророка. Именно так назывался его сольный концерт, исполненный в Новосибирске и Барнауле: «Скрябин — романтик, мистик, пророк».
О соем видении творчества выдающегося композитора и о своих новых концертных программах рассказывает солист Новосибирской филармонии, лауреат конкурса имени Скрябина пианист Дмитрий Карпов.
— Он начинал как романтик. Ранний — он такой русский поэт, — именно так во Франции говорят про эту музыку. Они ее не очень знают. Я в свои приезды обязательно это играл. Такой он и есть: романтик, мистик, пророк.
— Какая из ипостасей вас больше интересует в этом перечне?
— А все они. Одна вытекает из другой, и они неотъемлемы друг от друга. Он дитя эпохи. Они с Рахманиновым фактически ровесники. Оба прекрасные пианисты, но разные. У Скрябина не было таких выдающихся рук, физических данных, как у Рахманинова, но он все свои очень сложные сочинения играл сам. Но очень разная у него музыка... Дело в том, что Скрябин трансформировался в сторону такой эсхатологии — его увлечение Еленой Блаватской, мистическими учениями в то время было очень модно, хотя это, наверное, неправильное слово — «модно»... Это была такая реальность, чаяния были такие. И он, конечно, всю жизнь придумывал новый стиль, новую организацию музыкальной материи, мажоро-минор понемногу разрушался, как даже у Рихарда Штрауса, а позже он пришел к абсолютной додекафонии. А тут начался путь размывания — дважды лады он придумал, вообще музыка по-другому организованная. Нет ни мажорных, ни минорных трезвучий... Есть совершенно другая история. Очень трудно описывать эту музыку, ее нельзя объяснить, ее надо слушать, какая она есть. Поздний Скрябин... Он настолько эволюционировал, что практически неузнаваем, как два разных композитора. Ранние прелюдии и поздние — совершенно разная музыка, не похожая одна на другую просто никак. Ну и на пути к этому позднему были вехи, был Скрябин эпохи «Поэмы экстаза», он прошел через осмысление экстаза как необходимого для творческого акта состояния.
Была «Божественная поэма» — сила искусства. В его симфониях есть партия певцов, «Слава искусству» поют солисты, хор в шестой части Первой симфонии. «Слава вовек, слава искусству!». Какой текст звучит! То есть он, композитор, исповедовал некие идеи, всегда был полон идеями. Идея изменения человеческого бытия силой искусства. Даже на материальном уровне человек способен преобразоваться, его жизнь способна измениться, люди способны измениться, обрести какое-то новое качество. Он мечтал о таком действе, мечтал написать для этого музыку. И он называл все это Мистерией — с тысячью участников, огромным количеством вовлеченных.
— И все же вернемся к Году Скрябина.
— Я только что вернулся из Челябинска — спасибо Евгению Волынскому, главному дирижеру челябинской оперы, — идея большого симфонического концерта музыки Скрябина увлекла его. В оперном театре есть световые возможности. И они были использованы в полной мере. Публика была в восторге.
— Жаль, что в Новосибирске такого не было.
— И не только в этом году. Тогда должна была быть сконструирована светомашина, нажатие каждой клавиши включало определенный свет. Но сейчас технология ушла вперед, поэтому появились возможности не простой светомашины, как тогда это было.
— На вас тоже произвело впечатление, хотя вы были в составе исполнителей, у рояля.
— Ну конечно. Световые эффекты поразительные. Музыка космическая…
— Интересно и то, что вашим партнером в исполнении фортепианного концерта и «Прометея» был еще один новосибирец, тоже выпускник Новосибирской консерватории — Василий Черничка. Как фаготист он играл в самых лучших оркестрах, затем учился дирижированию в Санкт-Петербурге у небезызвестного новосибирцам Александра Полищука, возглавлявшего в свое время здесь Камерный оркестр филармонии, — и вот теперь вместе с вами провел блестяще, по мнению публики, свой первый симфонический концерт
— Да, Василий прекрасный дирижер, очень талантливый человек. И он всю эту программу готовил и провел, там была еще небольшая оркестровая пьеса «Мечты», и я еще сыграл на бис пару пьес сольных.
— У вас ведь богатый скрябинский репертуар.
— Сольный концерт был в Новосибирске и в Москве, был он и в Барнауле. Еще я должен поехать в Томск и по другим городам России, насколько этот возможно. Да, я постараюсь закончить год скрябинским туром. Но конечно, в этом году проходил и фестиваль Рахманинова. Наверное, Рахманинов более популярен... Хотя во времена их жизни в России в «нулевые» ХХ века все было наоборот. Рахманинов был не столь популярен, а Скрябин был властитель дум, он был гораздо известнее. Но вот история вносит иногда свои коррективы в популярность той или иной музыки. Идеи Скрябина как бы ушли, его музыка, конечно, звучит, но Рахманинов занял более прочные позиции репертуарные. Симфонии Скрябина звучат, конечно, реже.
— Да и пианисты не часто играют Скрябина. Вспоминается приезд эстонского музыканта с его сонатами в репертуаре, в концертах звезд изредка звучат его прелюдии, мазурки, небольшие пьесы. Хотя, конечно, в этой игре пока ведет Рахманинов. Может, просто не пришло еще время Скрябина.
— Сейчас как раз наступает время его идей. Это идеи преобразования и изменения выходят на первый план. Ясно, что человечество сегодня заходит в тупик, и все эти события — они же планетарные. Нужны новые идеи, то, что проповедовал Скрябин, — все-таки преобладание духовного над материальным. Здесь опять эта русская идея выходит, оборачивается этой стороной. Просветительство — это Прометей, торжество идеи. А мы, как мне кажется, как будто все погрязли в материальном мире: деньги-деньги… эквивалент успеха… эквивалент табели о рангах…
Мы видим, какие сейчас происходят трансформации, о которых можно много говорить. Я лауреат конкурса Скрябина в 2008 году, получил третью премию, мы участвовали вместе с Лешей Черновым, Даниилом Трифоновым в Москве, Московской консерватории. Было четыре тура, два мы играли в Малом зале, а еще два — в Большом зале Московской консерватории… Но вот настало человечеству время менять парадигму восприятия жизни и смысла, оценки прожитого. И музыка Скрябина как раз про это.
— То есть у вас с тех пор программа скрябинская сформирована?
— Конечно же, нет. Там же был не только Скрябин. Та программа была сольная, которую я сейчас играю, в ней звучала только одна треть, ну, может, почти половина.
— Еще что-то новое хотите учить, добавлять?
— Хочу. Не получилось у меня сыграть третью сонату, я ее учил-учил, но недоучил. Думаю, осуществлю в ближайшее время. Просто много других проектов, концертов, не получилось довести, чтоб сыграть. А ведь это одно из его центральных сочинений. Самое значительное, напоминает сонаты Шопена, Рахманинова, серьезные. Ее можно поставить в ряд с самыми выдающимися сонатами.
— Все же не только Скрябин звучит сегодня на ваших выступлениях. 28 окября предстоит грандиозный концерт музыки Ференца Листа, еще и с певицей.
— Да, с Яной Мамоновой, прекрасной певицей, так что будут звучать песни, которые практически никто не поет, а зря. Все они будут исполнены на языке оригинала, на четырех языках: французском, немецком, итальянском и даже русском — «Не брани меня, мой друг» на стихи Толстого. Это давно задуманная программа. Дело в том, что у меня был такой цикл «Дмитрий Карпов и друзья». Два мы провели, сыграли, с Мариной Кузиной, Ольгой Осиповой. И вот это должен был быть третий концерт. Но тут случилась пандемия, и все отменилось.
— То есть возвращение к неосуществленному.
— Да, есть такой долг перед высшими силами музыкальными. И нужно, конечно, это осуществить.
— Тем более что Лист в пианистическом мире, как и Паганини в скрипичном, особый феномен — запредельные «нечеловеческие» возможности, гипнотическое воздействие на зрителей…
— Паганини и Лист были фигуры знаковые для той эпохи. Это был период возникновения нового общества. Они начали первыми зарабатывать на концертах, даже Лист в большей степени: возникновение музыкального менеджмента как раз связано с фигурой Листа. На нем итальянец Белони много денег заработал, конечно, как-то делясь с исполнителем. Он организовывал ему настоящие туры, это было абсолютное по тем временам ноу-хау. Ничего подобного до того не было. К тому же Лист был очень своеобразной фигурой — чуть ли не секс-символом эпохи, как бы сегодня сказали… Дамы падали в обморок, когда он выходил на сцену, от восторга. Как сегодня фанатки юные от поп-идолов как ошалелые визжат. Но он был мощнейшей фигурой своего времени и настоящий художник, хотя, может, и не обладал таким мелодическим даром, как Шопен.
— Кто-то отмечал, что в ранних песнях Листа пианиста даже больше, чем вокалиста.
— Потом он редактировал эти партии — да, и тогда были немного другие рояли, не такие звучные, а человеческий голос был таким же. А сегодня концертные Stainway, как вы знаете, совсем другие: играть быстро и тихо на них — это самое сложное.
— Интересно, а что сейчас у вас вместо Франции, существуют ли дальние поездки?
— Да, в Душанбе, на Дельфийские игры стран-государств СНГ — такая поездка под руководством Министерства культуры. Новосибирская делегация не так, чтоб она была многочисленная, но вот музыканты наши едут туда. Сейчас, после пандемии, много не попутешествуешь, а тут такая возможность. Конечно, это мне интересно, вообще считаю, что этот вот мир мусульманский, азиатский был несколько десятилетней пропагандой для нас искажен, было сужено его восприятие.
— Вас можно увидеть порой и каждый день на сцене филармонии. То вы выступаете с Вокальным ансамблем Павла Шаромова, то с квартетом струнным, то с вокалистами...
— Да, такая работа пианиста и служба такая. Какие-то проекты, может, более интересны, что-то менее. Не все равнозначно. Я должен выходить на сцену и играть, и делаю это с удовольствием, просто что-то требует больших затрат, чем-то я больше увлечен. Это нормальный процесс. Жизнь идет, взгляды меняются, угол зрения тоже.
— Что ж, будем ждать новых интересных проектов, программ, встреч.
— Времена предлагают быть просвещенным, предлагают внутреннюю работу. Функция искусства сейчас — более просветительски-нравственная, побуждающая человека к размышлениям, внутренней работе, а не потреблению, которого в последнее время накопилось чрезмерно, и оно переливается уже через край. Вселенная призывает людей к внутренней работе, осмысливать что-то, думать, переживать. Хотелось бы такого слушателя призвать на наши концерты. Поверьте, не останетесь разочарованными.
Марина ЛОГИНОВА, специально для «Новой Сибири»
Фото из архива Дмитрия Карпова
Ранее в «Новой Сибири»:
Новосибирская филармония: три дня в октябре с Эдуардом Артемьевым
Новосибирская филармония вручила «Золотые ключи» в честь своего дня рождения
