В середине сентября в Калининграде прошел ХХ международный литературный фестиваль «Волошинский сентябрь». Одним из хедлайнеров форума стала московский поэт Элина Сухова, автор трех книг, многочисленных публикаций в литературных журналах. Как сказала о ее творчестве одна известная поэтесса: «…Это памятные стихи, стихи о любви ко всему сущему — такая редкость в нынешнем нашем поэтическом поле…» В беседе с корреспондентом «Новой Сибири»мЭлина откровенно рассуждает о состоянии современной российской поэзии, о нелюбви к Москве, о вытеснении вербального визуальным и о заработках литераторов.
— В списке авторитетов современного общества поэтам отводится «…надцатое» место. Как относитесь к этому?
— Естественно, что «…надцатое». Поскольку «узок круг этих людей, страшно далеки они от народа». Общество (если смотреть в социологическом аспекте) не нуждается ни в какой поэзии. Поэты пишут для поэтов. Есть еще разряд поэтов в кавычках, которые пишут речевки для партийных собраний, текстики для рекламы и гимны для отраслевых министерств. Но это вообще не о литературе, не так ли? Жизнь у нас такая непоэтическая. Ну что же — прагматичная эпоха, чтобы выжить в ней человек вынужден иметь сугубо материальные интересы. Как бы мы к этому ни относились, приходится с этим мириться.
— Как различаете хорошие стихи и не очень? А хорошие и великолепные?
— Плохие стихи мучительны. Я много лет являюсь отборщиком на поэтические семинары Союза писателей Москвы. Представьте, что на вас идет вал кошмарного поэтического мусора! Розы-слезы-морозы — это еще конфетки… Сейчас графоман подкованный, словеса так выплетает — ух! Но, как ни странно, отловить хорошего автора в массе плохих проще. Инакость, особость видно очень отчетливо. А вот великолепные стихи так редки, что я их просто сразу запоминаю наизусть. Если после прочтения в голове прочно засело хоть одно четверостишие, хоть образ, к которому хочется вернуться — значит было великолепно!
— По наблюдению главреда «Литературки» Замшева, вербальное вытесняется визуальным. Как часто с этим сталкиваетесь?
— С вытеснением вербального мне пришлось столкнуться во время работы в очень крупной и известной газете. Когда нас собрал главный редактор и объяснил, что наши слова-слова больше никому не нужны. Надо побольше фоток, инфографики и анекдотов. И хватит… Знакомые учителя плачут, что дети не могут сфокусироваться на тексте длиннее одного абзаца. Да и то не понимают смысла прочитанного. А сама я часто вижу в комментах к статьям «слишкам многа букфф». Наверное вот это «слишкам многа букфф» и есть наше реальное будущее… Жаль. Но я не знаю путей изменения этой реальности.
— Как вы думаете, возможна ли интеграция писательских сообществ? Когда, на какой платформе?
— Невозможна. Старшее поколение структурированных писательских сообществ именно потому в свое время и разделилось, что потеряло любые точки соприкосновения, стало диаметрально противоположно смотреть на окружающий мир. Я их прекрасно понимаю. А что сегодня-то изменилось? Позиции сблизились? Отнюдь! Сейчас попытаться собрать всех заново в единый союз писателей — все равно, что пытаться слить постсоветские страны в новый СССР. Может, кому-то этого и хочется, да только абсолютно нереально…
— Верите ли, что в Москве появится станция метро «Аннинская» — в память о великолепном критике?
— Конечно, нет. Москве нет дела до критиков. Вот если бы станцию в честь доллара назвали... Или в честь особо успешного банкира — поверила бы. Москва — это в первую очередь бизнес. В моем мировосприятии она город-прагматик, город-пиявка, высасывающая из провинции все самое лучшее. Да, тут живут деньги. Да, с этим приходится считаться. Ну, так что же — столица и должна такой быть, наверное. Впрочем, нелюбовь к Москве ничуть не мешает мне пользоваться всем, что она может предложить. Всеми возможностями. И нет — мне от этого не стыдно.
— Лучший способ монетизации литспособностей?
— А что, сегодня кто-то верит, что за литературу можно получить деньги?? По-моему, литература — это вообще не про мани-мани. Сомневаюсь, что даже тот условный десяток разножанровых топовых и околокоммерческих прозаиков, которые более-менее на слуху, могут жить исключительно на доходы от своего пера. А уж о стихах и говорить не стоит. Журналист — это, по-моему, сегодня совсем не о литературе. Литературный наемник получит от заказчика денег, (хоть и немного, был в моей жизни и такой опыт), но не увидит своего имени. Выходит, это тоже не тот путь. Получается, есть у тебя талант — и наслаждайся им на здоровье. А зарабатывай чем-то другим. Ну, я не знаю чем — хоть штаны шей, хоть машины чини… Но разве когда-то было по-другому? Пушкин тоже был по жизни в долгах как в шелках…
— Лауреаты первой премии «Лицей» нынче получили по 1,2 млн. руб. Не многовато ли для делающих первые шаги в литературе?
— К сожалению, острая заточенность ныне существующих литературных премий на совсем молодого автора зачастую играет с награжденными злую шутку. Они лихо надевают корону и исполняются собственного величия, по сути не пройдя еще и первичный период ученичества. Я неоднократно с горечью наблюдала полную стагнацию лауреатов. А еще я с большим сомнением отношусь к умению молодых поэтов хоть как-то распоряжаться деньгами. Может им еще и мало оказалось на то, чтобы погулять? С другой стороны — кто мы такие, чтобы считать денежки в чужих карманах? Радоваться надо, что хоть что-то хоть кому-то досталось.
— Почему писателям-профессионалам не платят госстипендию 30 000 в месяц?
— А почему не 50 000? Впрочем, имей я власть давать-не давать такие стипендии — ни за что бы никому не дала. Вопрос в полном отсутствии критерия причисления к профессиональным литераторам. Судить по наличию-отсутствию членства в Союзе Писателей? Не смешите меня! Создать общественную организацию (а именно такой статус нынче у писательских сообществ) — минутное дело. Дальше наштамповал членских билетов для друзей-приятелей и подавай списки на стипендию, так что ли? Или выяснять, кто настоящий, а кто нет по публикациям и книгам? Увы — и это не пройдет. Альманахов, где можно проплатить и получить публикацию, нынче невообразимое множество. Да и сделать книгу за свой счет элементарно.
— Поэзия это метафоры, неологизмы, афористичность, авторская интонация — а что еще?
— Современные стихи — это уже не о метафорах и афористичности. Это больше о смысле, о внутренней наполненности, о силе чувства, способного вызвать ответную эмоцию. Личность, которой есть что сказать — на первом месте, пожалуй.
— Когда начались ваши стихи?
Стихи как детское рифмование — раньше, чем научилась читать. Т.е. определенно раньше трех лет. Стихи как что-то, что не стыдно сегодня перечитать — лет в восемнадцать. А до того был длительный период подражательства. Поскольку ухо очень чуткое — неосознанно, спонтанно подражала всем, кого читала.
— Ощущаете ли такую субстанцию, как «предстихи»? Из чего она состоит?
Предстихи — это такое внутреннее жужжание на грани слуха. Когда, вроде, и есть что-то, а вроде и… Или все же есть? У меня такие отношения с грозой: я знаю, что она будет. При ясном небе, при солнышке, гуляя в лесу или в поле, я вдруг говорю: а пойдемте-ка к дому, гроза идет. Ибо грозы весьма стремительны.
— Когда стихи написаны, что происходит сразу после этого?
— Глубокое изумление. Ой, это я сделала? Откуда он взялся? Странный какой… Потом — через денек-другой смотрю на стишок еще раз. Если замечу какой-то непорядок — немножко поправлю. Покажу друзьям, которым доверяю. Вот и все.
— Интересна ли вам как поэту новая территория — драматургия, переводы, проза?
— Нет. Не интересна. К театру отношусь откровенно негативно. Фильмы не смотрю никакие. Заставить себя читать серьезную прозу не могу. Конечно, неприятно признавать факт собственной ограниченности. Я долго думала, почему так происходит? И решила, что, скорее всего, я не хочу вовлекаться в сильные эмоциональные конфликты, ведь и серьезная проза, и спектакль, и фильм требуют острого эмоционального отклика, они и создаются из расчета на выплеск эмоций, на катарсис. Так вот — я этого отчетливо не хочу! Мои нервы — штука достаточно хрупкая, мне вполне хватает заботы и волнения о близких, друзьях, о моих зверях и работе. Нагружаться чужими проблемами (к тому же выдуманными) никакого желания нет.
— Что относите к системе табу в литературе — и искусстве в целом?
— По-моему, система табу в искусстве давно рухнула. Мат — можно, подробное описание секса — можно, извращения — можно… Наверное, теперь табу — только то, что ты сам себе запрещаешь. Впрочем, если посмотреть с другой стороны, мировое сообщество сейчас активно строит себе новую систему табуирования. Когда нельзя назвать негра негром, толстого толстым, гомосексуалиста гомосексуалистом, инвалида инвалидом. Но это же не оскорбление, а простая констатация факта!
— Что можете простить талантливым коллегам — пьянство, лень, невежество, эгоизм?
— Талантливый человек не может быть образцом благопристойности. В нем внутри огонь, который очень трудно сдерживать, он непременно как-то вырывается помимо творческих свершений. Так что настоящему таланту я прощу все. Другое дело — захочу ли я с ним лично общаться? Или мне хватит ознакомления с его гениальным творчеством? Боюсь, скорее второе…
— Что любите и что не любите?
— Люблю жизнь. Я не романтик — она мне всякая нравится. И черненькая, и беленькая. Зверей люблю. И тоже — не на уровне «потрепать лошадку по гриве и угостить яблочком», а и навоз убрать, почистить, рану обработать, даже ветеринару при операции проассистировать. А не люблю занудство и разжевывание по сто раз одного и того же. Вы сказали — я услышала. И хватит. Увы — в реальной жизни такое счастье практически не встречается.
— Что такое ваша территория комфорта?
— Понятия не имею. Где я только ни жила, чем только ни занималась — на моем внутреннем состоянии это практически не отражается. Но недавно задумалась — вот предложат мне эмигрировать, скажем, на Луну. Что с собой взять? И поняла: если меня совсем-совсем ни в чем не ограничат — потребую упаковать с собой пять квадратных километров вокруг родной деревни. Здесь есть все, что мне надо для счастья, для эмоциональной подпитки, для радости.
— Насколько сильно ваше чувство азарта?
— Оно отсутствует. Увы — это очень печально. Я никогда не играла ни в какие игры. Не слежу ни за какими соревнованиями. И даже на ипподроме, будучи профессиональным наездником, абсолютно лишена вот этого кипеша, взрыва эмоций. Для настоящего спортсмена это практически профнепригодность. Ну что же — именно поэтому моя жизнь и не зациклена на профессиональном спорте. Слишком много вокруг интересного, чтобы так сужать поле зрения.
— Помечтаем. Приглашает вас губернатор и спрашивает, чем помочь. Что ответите?
— Для себя мне точно ничего не нужно. А просить «для обчества»… Ну, что в губернаторских силах? Финансирование любых литературных мероприятий сегодня вопрос трагический. Государственные гранты выдаются предельно скупо и далеко не на все, есть длинный список того, на что и просить не стоит. А там, где местная власть с интересом относится к вопросам литературы, возникают яркие литературные события — типа «Петербургских мостов», «КУБа» в Красноярске, Вологодского фестиваля «Плюсовая поэзия» и т.д. Поскольку талантливых и увлеченных, готовых заинтересованно и искренне продвигать литературные события людей на местах реально много. А еще — пусть губернатор местную литературную премию сделает, что ли?
Еще меня очень волнуют проблемы коневодства, пребывающего в глубочайшем кризисе. Но тут уж никакой губернатор не поможет. Как говорится, не его уровень…
— Писательское счастье — это ежедневное вдохновение или любовь миллионов?
— Писание в стол без выхода к аудитории — дело, думается, грустное. И навевающее мысли о собственной никчемности и бесталанности. Литературная среда писателю жизненно необходима. Аудитория нужна. А будут там миллионы или десять человек — тут уж как карта ляжет.
— Необходимые качества поэта — любовь к языку, чувство прекрасного, наблюдательность, отзывчивость. А что еще?
— Щепетильная совестливость, чувствительность к чужому горю и умение видеть большое в малом. Историчность. А еще внутренняя наполненность. У человека должно быть свое дело, страсть, которая перехлестывает через край. Все равно, какая это страсть — от любви к человеку до любви к филателии, лишь бы искренне. Мне кажется, что из пустого и рождается пустое. Поэт ведь делится своим ощущением мира и места в этом мире. А если он ни то ни се, ни рыба ни мясо, ничем не увлечен, ничем не фонтанирует — чем ему делиться-то?
— В театре говорят: на актера нельзя научить — можно научиться! А на писателя научить можно? Мастер-классов и семинаров для этого достаточно?
— Научить на писателя — дело, как ни старайся, абсолютно невозможное. Изощряйся как угодно, но человек с отсутствием музыкального слуха не станет Давидом Ойстрахом. Писатель — это тоже слух, чутье, нерв. И тоже — либо дано, либо… В дореволюционных гимназиях абсолютно всех учили писать стихи. Знание законов рифмы, ритма, способность написать стишок в альбом было обязательным для культурного человека. Но какое отношение имеют альбомные стишки к поэзии? Исчезающее малое… Совещание молодых писателей Союза писателей Москвы, которое мы с коллегами много лет курируем, тоже вовсе не претендует на роль школы писателей! Наше дело — дать молодому таланту творческую среду, предоставить возможность набраться опыта, понять, куда идти, к чему стремиться, познакомить с редакторами, издателями, помочь с публикацией (зачастую — самой первой в жизни!) Еще — показать, как надо готовить рукопись к изданию, как работать с редактурой, на что обращать, а на что — не обращать внимание в довольно жесткой и конкурентной писательской среде. Но ключевое слово во всем вышеперечисленном — талант! Есть талант — есть смысл и помогать ему. А нет таланта — никакие семинары, мастер-классы, писательские школы не спасут…
— Как раскрутиться автору хорошей рукописи?
— Может, я и не права, но мне кажется, что если это реально хорошо — никакая раскрутка автору не потребуется. Его буквально схватят толстые журналы. Посмотрите на Анну Долгареву, Василия Нацентова, Джен Баранову… Яркие, самобытные, имеющие, что сказать. И зеленый свет им обеспечен.
— Ожидать ли миру нового Льва Толстого?
— Мир все время чего-то ожидает. Ожидание Льва Толстого — не самое плохое дело. Все лучше, чем ждать конца света или новой волны коронавируса. Другое дело, что литературоцентричность похоже давно миновала. И вакантный пьедестал, чтобы ставить на него великого классика и всем миром любоваться, давно спрятали куда-то в кладовку.
— Ваши любимые классики? Как ощущается их воздействие?
— Радостно перечитываю Маяковского. В Маяковском похоже вообще свернута и утрамбована вся поэзия двадцатого и двадцать первого века. Каждое новое поколение поэтов протягивает руки в поэтику Маяковского словно в некую волшебную котомку и достает ритм, рифму, построение текста, энергетику, тему — кому что надо. Там есть буквально все! Это мощнейший автор, буквально перепахавший современную поэзию.
И Бродский, конечно. Он ведь у нас уже классик, наверное? Непохожий, со своим миром — холодноватым, тонко-наблюдательным, несколько отстраненным, но всегда подспудно трагическим… Я очень люблю его стихи, но давно их не читаю. Что наизусть помню (честно — немало), то со мной. Но уж очень велика вероятность зачитавшись, закачаться в его особом ритме, попасть под это мощнейшее обаяние, а потом долго и мучительно выруливать к своему настоящему голосу.
— Представьте: летят в самолете прозаик, поэт, драматург, переводчик, критик. А на всех только два парашюта. Кому бы их выдали?
— Критик-то хоть хороший? Если да — оба ему. Уж больно редкий зверь в наше время заинтересованный и умный читатель, способный к тому же грамотно сформулировать свою позицию по отношению к прочитанному. Такого беречь надо. А всех прочих и так много, мир не обеднеет.
— Прилепин считает, что Водолазкин достоин Нобеля. А вы так о ком сказали бы?
— Нобеля дадут тому, кому политически выгодно его дать. Кому-то малоизвестному, может и вовсе неграмотному, зато гендерно неправильному, сексистски угнетенному, альтернативного цвета и с тяжелой умственной инвалидностью. И ни Прилепина, ни Водолазкина не спросят.
— Современный человек станет абсолютно беспомощен в быту, как только отключат электричество. Вам не страшно думать о такой перспективе?
— Еще как страшно! А если еще газ (дровяную печь мы давно сломали), да и воду тоже... Даже думать о таком не хочется! Был у нас в 2010 году период, когда пришлось сперва зимой четверо суток сидеть впотьмах, а потом летом за два километра бидончики с водой таскать… Любая авария на коммуникациях низводит буквально в пещерный век.
Кстати, антропологи убеждены, что творить любое искусство человечество начинает только в условиях спокойного изобилия. Когда наличие условного мамонта на ужин гарантировано. Наверняка, я не знаю всего, могу ошибаться, но мне кажется, что наши лихие девяностые с их неуверенностью, безденежьем, разрушением идеалов и веры как в себя, так и в любые системообразующие структуры, так и не породили что-то по-настоящему стОящее в творческой сфере. Горечь, озлобление, надрыв — да. А в остальном — типичное состояние «свет отключили, провода украли»… Доставай, брат, керосинку, разводи в сенях костер…
— Прогресс в спорте — это переход количества в качество. А в литературе тот же принцип?
— Вряд ли. Да и в спорте я в этом постулате сомневаюсь. Это такой основополагающий вопрос изначального неравенства людей. Ну, даже теоретически не могут все-все при должном старании стать Усэйном Болтом, Валерием Харламовым, Ириной Родниной! И сколько графоман ни пиши стихов — станет просто больше плохих стихов, и все…
— Лучшее начало творческой встречи с читателями — это… ?
— Убедиться в наличии читателей в зале. В наше время — очень, очень актуальный вопрос!
Юрий Татаренко, специально для «Новой Сибири»
Фото из личного архива Элины Суховой и ВКонтакте
Ранее в «Новой Сибири»:
Владимир Вишневский: Быть в стае против чего бы то ни было — это не про меня
