Серию интервью к 25-летию «Новой Сибири» продолжает главный редактор информационно-аналитического агентства «Центр деловой жизни».
Среди сотрудников газеты Андрей Кузнецов несколько лет был самым младшим, но с верного жизненного пути его все равно сбить не удалось. Сегодня он выпускает электронное издание «Сводка Центра деловой жизни», но считает, что у бумажных газет есть большое будущее.
— Совсем недавно вашему агентству исполнилось девять лет. В «Новой Сибири» ты проработал примерно столько же. Когда ты туда пришел, тебе еще и восемнадцати не было?
— Мне было… семнадцать, что ли… Да, я пришел в конце января 1996-го. По объявлению. Газета тогда сильно выделялась среди местных изданий и внешне — большим форматом и дизайном «под запад», и внутренне — особой подачей материалов. Все делалось с претензией на определенную респектабельность, на серьезное отношение. Мне очень нравилось, что в газете была авторская аналитика. Очень уверенно писали даже на федеральные темы — это выглядело нереально круто. Уже спустя годы до меня дошло, что это был удобный способ забивать газетные площади, когда не хватало местных сюжетов.
— Ну, наверное, обычные читатели этого хитроумного приема до сих пор не поняли.
— Газету я регулярно читал, вот и наткнулся на объявление. Тогда «Новая Сибирь» собиралась перейти на ежедневный формат, в связи с чем и был объявлен набор корреспондентов. К тому времени я после школы проучился полгода в академии госслужбы, и учеба, честно говоря, была очень скучной. Я как раз взял академический отпуск и размышлял о том, чем бы заняться. Вот и решил: почему бы не попробовать в газете?
— Выходит, пришел без опыта журналистской работы?
— Вообще без опыта. У меня на тот момент была опубликована одна статья в газете «Студенческий город». Первая запись в моей трудовой книжке была сделана в «Новой Сибири».
— Но попал сразу в службу информации, а потом как-то довольно быстро перешел в отдел политики.
— Потому что быстро сработался с Алексеем Кретининым, который был завотделом. Я, правда, не всегда понимал, чем обусловлены переделки моих материалов, поначалу даже психовал по этому поводу. Но все же старался прислушиваться к мнению опытного руководителя. Позже, когда я сам начал редактировать других, это стало и для меня нормой: попадает в руки текст, который тебя в таком виде не устраивает, — ты садишься и его полностью перелопачиваешь. Надо сказать, что такой подход был совсем не характерен для других изданий, с которыми я позже работал, — редакторы не тратят на все это много времени. А у нас это было нормой, когда три человека вставали за спиной у главного редактора и все вместе часами переделывали какой-нибудь один несчастный текст. На это тратились огромные интеллектуальные и временные ресурсы.
— Зато получался так называемый нужный формат. Кстати, на мой вкус, именно ты до сих пор сохранил лучшие традиции этого стиля. И — что главное — используешь нужные приемы в нужных пропорциях.
— Я как научился, так и пишу до сих пор. Просто делаю коррективы в зависимости от аудитории издания.
— А проект вашего информационно-аналитического агентства на кого был рассчитан?
— В 2009 году мы запустили еженедельную сводку, которая распространяется по платной подписке. Причем цена с самого начала была очень бодрой — девять тысяч рублей в год.
— Многим, помнится, она показалась чрезмерной.
— В 2009-м подписка на Forbes была то ли в пять, то ли в десять раз меньше нашей. Но мы считали, что наш продукт будет полезней и интересней. И что в процессе общения с подписчиками мы будем выявлять, что им нужно больше, а что меньше. По ходу работы стало ясно, что самый «рентабельный» подход — писать о том, что самому кажется интересным, и так, как самому кажется правильным.
— Хороший и честный подход, но ведь он не всегда срабатывает.
— Да, был серьезный риск разочаровать аудиторию. Один видный предприниматель, который помогал запускать проект, настоятельно советовал нам подстраивать бренд-платформу и бизнес-план под будущего клиента, а не под наши интересы. Иначе, говорил наш собеседник, мы просто будем сами с собой переписываться, пусть даже и с удовольствием.
— «Нация, которая ведет беседу сама с собой, — вот что такое настоящая газета», — не без пафоса говорил писатель Артур Миллер.
— Ну, нация не нация, но нашлись люди, которыми проект востребован, и их оказалось совсем немало. Нам в какой-то степени повезло: в нужное время мы угадали с форматом.
— Вовсе не обязательно было стучать по столу, Андрей. У тебя ведь вроде все вполне стабильно. Или уверенность окрепла лишь с годами?
— Ты вспомни, когда мы начинали. Это же было время после кризиса 2008-го, на рынке СМИ все было очень грустно. Кирилл Наконечный тогда сотрудничал с издательством Олега Гаревских, был главредом журнала «Статус». Изнутри было видно, насколько тяжела ситуация в отрасли и насколько пессимистичны перспективы. Я занимался пиаром в крупной агропромышленной компании, работал со многими изданиями в Сибири и в Москве и тоже наблюдал печальную ситуацию. В то же время появился некий феномен, который как раз свойствен кризисным периодам. Предприниматели и топ-менеджеры начали кучковаться, всем было интересно — так же ли плохо обстоят дела у соседа? Но ведь о том, как плохо обстоят дела, бизнесмены в интервью тогда не рассказывали, да и сейчас это редкий жанр. Возник явный дефицит откровенной информации. Кроме того, вопросом выживания для большинства крупных компаний стала господдержка, госконтракты. Бизнес вышел из политической апатии второй половины нулевых, а качественной политической аналитики в то время почти не было, жанр впал в кому из-за невостребованности.
— И вы почувствовали, что спрос на такой продукт есть, а предложение отсутствует.
— Да, и мы решили эту нишу сформировать и заполнить. В бумажном виде такой проект был бы связан с огромными расходами, так что мы стали издавать его в электронном виде и распространять по электронной почте. Поработав к тому времени с крупным бизнесом, я знал, что такое информационный шок для людей, каждый день получающих огромное количество всяких данных и вводных, которые надо успеть осмыслить, чтобы принять решение. Мы предложили им помочь все это фильтровать и делать для них оценки и прогнозы, таким образом, экономя время и нервы.
— То есть, вы стали эдакими санитарами прессы, выбраковывая ненужную информацию из хаоса медиапространства. Но ведь и «Новая Сибирь» середины 90-х занималась чем-то подобным, пока оставалась собственностью журналистского коллектива?
— Так было и позже, но это были два разных издания — «Новая Сибирь» девяностых, когда ведущие журналисты определяли политику издания, и газета начала нулевых, когда появился внешний собственник. Вопрос даже не в том, вмешивался он в дела газеты или нет, — просто независимость в 90-х была естественна, как воздух. Я ее не осознавал, но мне было не с чем сравнивать. Поначалу мне в газете очень нравилось все, даже несмотря на редакторские правки и на задержку зарплаты. Видимо, я оказался в числе тех всадников апокалипсиса под брендом «Ежедневка», который подкосил не только экономику, но и морально-психический дух «Новой Сибири»…
— …Превратив работу редакции в круглосуточный сумасшедший дом.
— Да, именно ежедневку винили в последующем неблагоприятном периоде жизни газеты. Помимо убытков, ежедневные выпуски породили внутренний конфликт: в редакции было несколько очень авторитетных сотрудников, которые дистанцировались от сомнительного, с их точки зрения, проекта. Они презрительно называли ежедневку «одноразовой газетой». Что тут скажешь — бывало, новости на первую полосу в последний момент делались с помощью теленовостей и видеомагнитофона. Сейчас за это даже немного неловко. Но благодаря тем фокусам у нас получалась самая оперативная новосибирская газета.
— Но, как говорится, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал.
— Мы начали в феврале, а в июне она уже отыграла. Это был тяжелый момент для «Новой Сибири», потому что вместе с закрытием ежедневки многих работников отправили в административные отпуска с непонятными перспективами, были введены драконовские меры экономии.
— В ту непростую для газеты и для сотрудников пору многие журналисты ушли в другие издания.
— Я тоже примерно на год уходил: поработал несколько месяцев в газете «Ваша недвижимость», с месяц пробыл в «Честном слове», поездил по выборам в разных регионах. В «Новую Сибирь» вернулся только к концу 97-го, когда к не очень приятной ситуации в газете все начали адаптироваться. Постепенно стало лучше, в какой-то момент летом 1998 года я почувствовал, что могу себя содержать и даже покупать какие-то там вещи. Хотя стабильность была довольно иллюзорной (это доказал августовский кризис), мне все это опять стало нравиться.
— Сегодня не очень просто понять такое самоощущение.
— С тех пор очень многое изменилось, попробую объяснить. В 90-х люди не понимали природу денег, к финансам было очень легкомысленное отношение. Да и вообще ко всему. Никто не знал, что случится завтра. Но зато была возможность сравнивать существующую реальность с недавним прошлым: на место унылой стабильности пришла некая свобода, вещь весьма интересная и непривычная. Люди получили волю принимать решения и рисковать — иногда всем, что у них было. Кто-то из бизнесменов мог чисто на эмоциях размещать рекламу в газете, совершенно не просчитывая, принесет это какой-то результат или нет. Кризис 1998 года показал, что сегодня можно все потерять, а через три месяца заработать больше, чем было. Но экономические кризисы «нулевых» были уже другими. Деловые люди научились считать деньги и постепенно становились все более консервативными, нерисковыми, закрытыми. Особенно после 2008 года. Мы стали терять ньюсмейкеров из числа бизнесменов. Им стало неудобно привлекать к себе внимание, а иногда даже опасно: если громко кричать о том, как у тебя все здорово, к тебе могут прийти специальные люди с предложением поделиться. Так что ньюсмейкерами в какой-то момент стали в основном органы власти, прокуратура, следственный комитет и МВД.
— Так может продолжаться только до той поры, пока есть что терять.
— Если будет нечего терять, ситуация обнулится, и мы вернемся назад в начало 90-х.
— Но это ведь нехорошая ситуация, когда появляется лозунг «Не высовывайся»?
— Нездоровая. Она демонстрирует диссонанс между реальностью и заявлениями наших лидеров о важности развивать бизнес и тому подобном.
— То есть политика — это концентрированная экономика, но никак не наоборот?
— Среди бизнесменов, занимающихся политикой, распространено мнение, что если оказаться рядом с властью, проще компенсировать риски и развиваться. Хотя чем больше я работаю с этой аудиторией, тем больше очевидна иллюзорность такой схемы. Рисков все больше, а возможности неочевидны. С каждым годом бизнесу и власти взаимодействовать все сложнее и сложнее — я имею в виду, по тем схемам, что внедрялись 20-25 лет назад. Но это все продолжается каждый избирательный цикл, как круги сансары. Та же ситуация, что у мышей с кактусом.
— Каких таких еще мышей, прошу прощения?
— «Мыши кололись, давились, плакали, но продолжали жрать кактус».
— Понятно... Кстати, о кактусах. Это я про ситуацию, когда ты снова вернулся в «Новую Сибирь» и почувствовал, как что-то изменилось.
— Чтоб ты понял мое состояние, придется сказать, что в июле 1998 года я вдруг понял — мне больше не нужно пить водку… Правда, не уверен, что такие пояснения нужно публиковать.
— Можно будет, конечно, интервью и почиркать, но ведь из песни слова не выкинешь. Кстати сказать, все мои предыдущие респонденты, бывшие работники газеты, тему «Алкоголь и редакция» лицемерно обходили стороной. Вообще журналистика, чего уж тут скрывать, всегда была очень сильно пьющей профессией. До тех пор, пока в ней не начали появляться трезвые серьезные девушки.
— Сейчас в редакциях не то что не представляют — просто не верят, что в 90-х так можно было пить. Водку пили до работы, после работы и во время работы, потому что без выпивки все было хуже, а стоила она дешево. Закусывать было дороже. Пили на первое и на последнее. Было безденежно, зато весело и беззаботно. А к лету 1998 года я обнаружил, что в стране научились варить много сортов пива, и мне оно по карману, потому что чем больше работаю, тем больше зарабатываю, а чтобы больше успевать, надо меньше пить. Водка стала необязательной, невыгодной и утекла из моей жизни. Это был памятный этап.
— В других новосибирских изданиях, как я помню, корреспонденты прятались с бутылками по темным углам, а в «Новой Сибири» долгие годы сухой закон воспринимался как некий нонсенс. И, что характерно, это не наносило вреда самой газете, только здоровью и нервам сотрудников. Вот Кретинин, например, не слишком себя ограничивал в этом смысле, но всегда писал жестко и четко, как терминатор.
— Алексей Евгеньевич был очень требователен к текстам. Служба информации тоже работала как часы, несмотря на то, что выпивать там иногда начинали уже в восемь-девять утра. Но косяков у нас было не больше и не меньше, чем в других газетах. Был кураж, связанный именно с таким образом жизни, а выпивка, безденежье — это было, в общем-то, вторично на фоне удовольствия видеть свои статьи, напечатанные в газете. Когда экономика в редакции наладилась, вместе с капитализмом постепенно сам собой восторжествовал и сухой закон. Как минимум, полусухой.
— А вот тебе, Андрей, дежурный вопрос о скорой гибели бумажной прессы.
— Хорошая газета может занять ниши, которые в свое время застолбили глянцевые журналы, но она должна предлагать высокий статус контента, чтобы читатели и рекламодатели были заинтересованы в издании, понимали его отличия от бесчисленных сайтов. В идеале должно быть ощущение священнодействия, когда газету раскрывают. Есть принципиальное преимущество бумаги перед сетевыми изданиями, которое очевидно не для всех. Статью в интернете нынче можно прочитать несколько раз в разных версиях, поскольку после публикации текст можно сколько угодно раз править и обновлять. И, конечно, в любой момент можно убрать статью с сайта. А из напечатанной в типографии газеты слово не уберешь и не припишешь. Технически газета более надежный и стабильный носитель информации.
— Остаточный рефлекс уважения к печатному слову. А интернет в сознании пользователей ассоциируется с безответственностью?
— Именно в интернете расцвел жанр фейковых новостей. А насчет гибели газет… За границей я вижу, что никуда не делась эта индустрия — много толстых ежедневных и еженедельных газет, которые покупают и читают. И не обязательно пытаться делать деньги на огромных тиражах или, наоборот, подрывать авторитет изданий, раздавая их десятками тысяч бесплатно.
— Учитывая такое уважение к бумажным газетам, совершенно непонятно, почему ты ушел из «Новой Сибири»?
— Было несколько причин. Во-первых, редакция переехала в здание «Советской Сибири». Многим не понравилось, что это довольно далеко от метро. Во-вторых, редакция взялась сразу за несколько проектов, которые отвлекали человеческие ресурсы, а финансовой отдачи не приносили. Пошли разные коммерческие эксперименты, влияющие на формат. Все вместе это напрягало. Постепенно у меня назрело желание поработать по другую сторону баррикад — в пиаре. Были идеи, в начале 2006 года я перешел с ними на работу в Сибирский аграрный холдинг.
— На серьезную должность?
— Я руководил там связями с общественностью до осени 2009 года.
— Кстати, а по какой причине ты ушел из САХО?
— Опыт работы в корпорации был очень ценным, но давался тяжело. Не стану рассказывать, что именно мне там нравилось, а что нет. В любом случае, я скучал по привычному редакционному образу жизни. Мне хотелось самому определять, чем я буду заниматься через неделю, через месяц, через год. В рамках корпорации, вошедшей после кризиса в фазу выживания, это стало невозможным. Летом 2009 года мы с Наконечным решили рискнуть сделать что-то новое и интересное, надеясь, что оно получится жизнеспособным. Вот и рискнули.
— Больше рисковать не планируешь?
— Иногда приходит мысль, что столько лет на одном месте — это слишком, что надо бы придумать что-то новое, пойти еще где-то чем-то позаниматься. Но я ведь уже не карьеру строю, а занимаюсь своим делом. Нет нужды суетиться ради послужного списка. Будет время для новых идей — буду воплощать.
Александр САМОСЮК (АХАВЬЕВ),
«Новая Сибирь»
Фото из архива
Андрея КУЗНЕЦОВА
