Андрей Щетников: Напрасный труд может стать ненапрасным

Новосибирский писатель и книгоиздатель рассказывает о нелегком труде писателя, издателя и переводчика. 

— Начнем с простого — с начала. Когда и почему возникла мысль об издательской деятельности? «Википедия» в статье о тебе почти ничего внятного не сообщает — там в основном о том, что ты ученый и популяризатор науки. И в то же время артель «Напрасный труд» довольно широко известна в городе.

— Идея издавать книжки появилась 20 лет назад. Мой приятель Игорь Зайков в это время уже несколько лет как занимался печатными делами, я посмотрел и понял, что не боги горшки обжигают. Верстать в программе PageMaker я научился раньше, когда мы с Игорем подготовили четыре рабочих тетради по физике для издательства «Открытый мир». Так что все заделы у меня уже имелись. Я сверстал сначала книжицу своих стихотворений, за ней — поэта Евгения Миниярова, а потом дело пошло, ведь когда есть издатель, появляются и желающие издаться. А какие-то книжки я составлял сам — договаривался с авторами. Так появились маленький сборник Всеволода Некрасова и «29 стихотворений» Сергея Гандлевского.

— Когда я рассказываю о твоем издательстве, я всегда превращаю его название в аббревиатуру — АНТ. Артель «Напрасный труд» — мне как-то неловко произносить.

— Труд мой, конечно, не напрасный, но уж очень это словосочетание нравится, и бабушка моя так говорила, так что это название — это и память о ней.

Что касается дел материальных, то денег я в этом проекте не считаю. Но развлекаюсь с большой пользой для дела: перевожу поэтов ХХ века, печатаю тиражами по 100 экземпляров и распространяю эти книжки частью через интернет, а частью на поэтических вечерах.  5

ПО МОИМ представлениям, расходы рано или поздно возвращаются, а на большее я не претендую, поскольку на хлеб с маслом зарабатываю совсем другими делами. Опять же, мне эти другие дела очень нравятся — сейчас я снимаю учебные фильмы по физике и математике в ООО «Новая школа», входящем в группу компаний «Тион». Поэтому издательство остается для меня чем-то вроде хобби, с ответственностью только перед самим собой. А заводить настоящее издательство — значит, брать ответственность и за своих сотрудников тоже, сколько бы их у тебя ни было. Это для меня слишком много, поскольку ответственности и на основной работе хватает.

— В целом книги выглядят, как самиздат, конечно. Однако ценность их очевидна, хотя бы потому, что это уникальный штучный продукт.

— Это все от моего внутреннего устройства — мне важно создать Вещь, чтобы она родилась и начала жить. Я рукодел и люблю все делать собственными руками. А книга и есть такая вещь, которую ты сделал руками — думал об этом, сверстал, как надо подобрал шрифты, обложку. И появился в итоге такой предмет — вот он у тебя в руках. Но поскольку популярностью великой он пользоваться не будет, тиража в сто экземпляров хватит.

— Скажи, ты каким-то образом решаешь вопрос с авторскими правами? Понятно, что многих авторов уже с нами нет, но все-таки есть же наследники…

— Обычно никак я не решаю. Когда я издавал Сергея Гандлевского, я ему даже какой-то гонорар заплатил, было дело. Точно так же со Всеволодом Некрасовым… Что касается переводов, то да — это в своем роде чистое пиратство, но я ведь на этом великих денег не зарабатываю: у меня баланс сходится — и все.

Главное, что мы имеем в России впервые изданных под одной обложкой Аллена Гинберга, Грегори Корсо. И уж тем более Гэри Снайдера, которого я семь книг уже издал. Он же еще жив, вот приятель поедет в Америку, попробую с ним передать.

— Гэри Снайдера практически не переводили и не издавали в России?

— В Калифорнии живет одна переводчица, которая его переводит в каких-то объемах — есть сайт, где эти переводы доступны. Но их, увы, очень мало. Понимаешь, со Снайдером получилось так, я нашел своего автора, натурально, практически всего перевел. За прозу не берусь, думаю, что прозу другие люди переведут. С Нерудой точно так же было — я нашел в себе к нему какие-то ключи... Это интересные мне люди и поэты, это важный для меня взгляд на мир. Я сам так же много пишу — для меня имеют значение небо, деревья, камни, природа, этого в моих стихах много. Меня поэт Слава Михайлов спрашивал недавно: «Когда ты Неруду переводил, это не влияло на твое собственное письмо?» Нет, с Нерудой сохраняется дистанция, а со Снайдером — такое ощущение, что на что-то нарвался, и это изменило мои собственные стихи.

Потому что перевод — это твой способ понимать. Когда ты переводишь, ты прочитываешь так, как не читает никакой читатель, — ты же над каждым словом думаешь, и то, что для читателя короткая встреча со стихотворением, для тебя оказывается тем, над чем ты начинаешь размышлять, ощупывать, на вкус пробовать. Я не филолог, который пишет научные статьи, но я тот человек, который эту материю знает. Я, наверное, после самого Снайдера, второй такой человек, который вот эту его материю так прощупал. Я знаю, что есть переводы на разные языки: на итальянский, на немецкий, на чешский, на китайский, но я не уверен, что кроме меня есть в мире хотя бы один переводчик, который не просто книжку перевел, а перевел практически весь корпус поэта.

А с другой стороны, у меня есть небольшая надежда, что, занимаясь переводом американской поэзии, я влияю на то, что происходит в новосибирских поэтических кругах. Я же вижу, что мы все меняемся, и эти изменения идут как бы изнутри, но и благодаря взаимным влияниям, которые ты и описать-то не можешь, но, тем не менее, они точно есть. Мы все меняемся. Когда ты посмотришь на каждого, ты видишь, что это происходит. И это интересно.

— Некоторые считают, что твои собственные стихи напоминают твои же переводы.

— Мои стихи — переводы? Очень хорошо, только с чего? Я знаю, как на этот вопрос правильно ответить. По-видимому, это вопрос о формировании поэтического языка. Когда я был старшеклассником, меня сильно «зацепила» переводная поэзия. Помню, была такая книжица толстая — «Американская поэзия в русских переводах», и я там столько разного для себя обнаружил, не похожего на то, что мы изучали в школе. Еще была книжка Аяра Вацетиса, есть такой хороший латышский поэт, у него вперемешку шли стихи, написанные силлаботоникой, а потом верлибром, и он между ними различий вообще не делал. А еще очень оказалось важным, когда вышел диск Александра Градского «Сама жизнь» в 84-м году. Я был просто потрясен, как он обращается с Элюаром, что он из этого делает, черт возьми!

Впрочем, все это не означает, что я русскую поэзию не люблю. Я Пушкина просто обожаю и «Евгения Онегина» вслух прочитал раз десять от начала до конца и с дочерью несколько раз. Но какой-то источник того, что я делаю сейчас, находится где-то в другом месте. Я иногда чувствую себя американским поэтом, который пишет на русском языке. Я там чувствую себя лучше.

— Было время, когда ты участвовал в издании «толстого» новосибирского литературного журнала «Кто здесь?» Что про него можешь рассказать?

— Давай я нагло скажу: мне кажется, что эти выпущенные четыре номера было самое интересное в литературно-журнальном Новосибирске. Я не знаток, я не знаю, какими были «Сибирские огни» в 20-е годы прошлого века, это не моя тема, но то, что мы пытались сделать в «Кто здесь?», — было настоящим литературным журналом, не конъюнктурным, а выражающим наши интересы и наше понимание современной литературы. Мы хотели сделать то, что нам интересно, что соответствует нашим представлениям о литературе. Мы втроем начинали: я, Игорь Лощилов и Женя Минияров, но Женя после нулевого номера сказал, что лучше он будет со стороны смотреть. Потому что когда три человека решают внутри — это уже слишком много.

— Я вижу, что сейчас у людей, которые могут что-то сделать и изменить положение в культуре города, и именно в лучшую сторону, нет и времени, и желания, и сил, и денег, но все это есть у людей, не обремененных талантами, которые, тем не менее, преисполнены энтузиазма и городят сомнительные проекты, становящиеся чуть ли ни визитной карточкой Новосибирска.

— Ну что ты опять всех ругаешь. (Смеется.) У нас нет в Новосибирске такого человека, как Марина Волкова, которая в Челябинске взяла на себя это и тащит. Да, ждем этого человека. Если такой человек появляется, он начинает тянуть.

Нам не хватает культуртрегеров, откровенно скажу. То есть тех, кто будет устраивать некую сеть в Новосибирске и в окрестностях и будет этой сетью заниматься.

То есть, к примеру, неужели найдутся те, кто у нас в городе не услышал Юлю Пивоварову? Я не верю. А где те, кто Юлю зовет выступать? Дело же не в том, что читателю не нужно, дело в том, что не находится организатора, который установит связь между тобой и читателем.

Мне было бы интересно издать настоящую хорошую антологию новосибирской поэзии. Понятно, что это совсем уже не то, что я делаю, и это вообще не дело одного человека. И это то, что требует денег. И, конечно, наверное, было бы хорошо, чтобы это был проект, поддержанный на городском или областном уровне.

— Кстати, Пивоварова могла бы рассчитывать, чтобы Министерство культуры озаботилось публикацией ее «Избранного», — заслужила…

— Наверное. А конкретно — это всегда есть или нет люди, которых это интересует. Вот пока был Владимир Никонов у нас министром образования, науки и инновационной политики — турнир юных физиков был интересен министерству. Он приезжал на турнир в Академгородок инкогнито: не в пиджаке — в курточке вельветовой, никто и не знал, что министр приехал, может, два или три человека знали. Когда будет человек в министерстве или где-то еще, которому поэзия будет лично интересна, тогда что-то случится. А так особо не на что рассчитывать.

Андрей ЖДАНОВ, специально для «Новой Сибири»

Фото автора