Андрей Турыгин: Я чужд бредовым идеям

0
3170

Он – один из лучших новосибирских саксофонистов. В его творческом багаже сольные выступления, работа в составе джазовых и академических дуэтов, квартетов и секстетов, сотрудничество с симфоническими и камерными оркестрами, композиция, реставрация исторических инструментов, гастроли, аранжировки, педагогическая деятельность и даже хулиганский рок-н-рольный опыт. Об этом и многом другом музыкант рассказал на встрече в Областной научной библиотеке, проведенной в рамках проекта «Люди как книги».

— Андрей Анатольевич, вы достаточно поздно пришли к саксофону – в 17 лет. Как этот инструмент появился в вашей жизни и что было  в вашей музыкальной биографии до него?

— Сначала была музыкальная школа по классу фортепиано, которой я до сих пор благодарен: если бы не школа, я бы сейчас не сочинял музыку. Но жизнь свою с профессиональным музицированием я связывать не собирался. Поступил в новосибирский политехникум – решил приобрести относительно новую и довольно модную тогда специальность техника по эксплуатации и ремонту ЭВМ. Тогда и увлекся игрой на гитаре. Стал слушать много музыки — бардовские и эстрадные песни, которые мне нравились. Они были устроены проще тех классических произведений, что мы проходили в музыкальной школе, но именно благодаря им музыка стала открываться мне с другой стороны. Я подбирал по слуху и анализировал. Таким образом элементарная теория музыки, сольфеджио, которое ненавидят почти все учащиеся музыкальных школ, вдруг стала складываться для меня в простую и понятную историю. Через гитару я и пришел к саксофону.

— Почему именно саксофон: довольно редкий инструмент для того времени?

— Сейчас саксофонистов очень много. А тогда их было очень мало. Да и саксофон считался диковинкой – мало кто на нем играл. В Академгородке, к примеру, на саксофоне играло два человека. Один из них был профессионал – Анатолий Петрович Немудров. Он работал в Госцирке и какое-то время сотрудничал с Биг-бэндом Владимира Толкачева. Был первым профессиональным саксофонистом, с которым я познакомился, и даже пару раз позанимался со мной. Но началось все с Владимира Кузьмина и группы «Динамик». Он  играл на гитаре, скрипке и саксофоне. Мне это понравилось. Это был 1986 год. Я в это время играл на клавишах и бас-гитаре в разных ВИА. Даже пел песни, начиная с Юрия Антонова и заканчивая Scorpions.

— Были звездой новосибирской эстрады?

— Нет, ничего такого никогда не было. Сейчас у групп есть возможность выступать живым составом, а мы тогда для публики могли играть разве что на танцах.  Наш состав базировался в Институте НИИ Систем. Но это было чуть позже, когда я уже играл на саксофоне. Раньше при каждом научном институте в Академгородке должен был быть свой вокально-инструментальный ансамбль. Он как бы должен был быть, но на самом деле его не было. Зато имелись инструменты. И задача начинающих музыкантов заключалась в том, чтобы выйти в институте на такого человека, который бы дал возможность репетировать на их базе, то есть получить в распоряжение помещение и халявные инструменты.

— Они были в годном для музицирования состоянии?

— Нормальные инструменты — немецкие и болгарские. Даже ударные установки имелись. Мы были полностью упакованы. Репетировали абсолютнейшую чепуху, но именно желание играть, музицировать и рождало дальнейшие поиски. Правда, некоторое время спустя в голову стали приходить такие мысли: мол, да, ты – молодец, ты играешь, и это даже кому-то нравится, но на самом деле все это белиберда и надо учиться серьезно.  Вот тогда я и принял решение профессионально учиться игре на саксофоне.

— Гитара уже отошла на второй план?

Честно говоря, интерес к гитаре у меня пропал, как только я взял саксофон в руки.

— Вы поступили в консерваторию, минуя музыкальное училище.

—  Для того чтобы поступить в консерваторию, и сейчас с точки зрения закона не нужно среднее специальное музыкальное образование. Я не хотел нарпасно тратить время. Предпочел рискнуть, и это была успешная авантюра. Спасибо за профессионализм моим педагогам и самообразованию. Тридцать четыре года назад, когда я только начал увлекаться саксофоном, мой преподаватель — Эдуард Михайлович Левин — отправил меня в Областную научную библиотеку, в нотный отдел, где можно было взять ноты. Я поехал, взял пачку академических нот и по собственной инициативе разучил несколько произведений. Никто мне ничего не говорил, просто самому хотелось поскорее разобраться. В какой-то степени это было фанатизмом. Сегодня такое встречается не часто. У меня было много студентов и учеников, и многих приходилось заставлять заниматься, хотя я не понимаю, почему я должен кого-то принуждать к обучению? Да и технология не играет роли и не имеет силы, пока ты не научишь себя определенным силам сначала в голове, потому в ушах. Только после этого включится техническая сторона – так называемый исполнительский аппарат.

— Если говорить о педагогической деятельности, то вы уделяли и уделяете этому много сил и времени.  А ведь это отнюдь необязательная опция для активно  концертирующего музыканта.

— Я много преподавал и, извините за нескромность, очень успешно. Мои ученики первыми в истории нашего города вышли на российский уровень как академические саксофонисты. Раньше Сибирь была во многом оторвана. Это с одной стороны подпитывало уникальную среду, с другой стороны очень сильно нас ограничивало. Непонятно, что лучше, а что хуже. Про себя мы можем думать все, что угодно, но только на конкурсах становится понятно, что мы представляем из себя на самом деле. Да в Новосибирске была своя джазовая школа, мы всем себя противопоставляли, но в большом мире на нас смотрели как-то странно. Первый раз, когда я приехал со своим учеником в Париж, он не прошел дальше второго тура. Мы послушали, как играют другие. Играли они объективно шикарно. Феноменально исполняли то, что в Новосибирске никто и никогда не играл. Оказалось, с нами рядом существовал огромный мир, с которым мы даже не соприкасались. Этого первого ученика я сразу же направил учиться в Европу. Он стал нашим резидентом, мостом между Новосибирском и Европой. В какой-то мере помог установить связь с самыми титулованными профессионалами, которые преподавали в Парижских консерваториях и Амстердаме. Всех его учителей я потом привозил сюда в Новосибирск с концертами. Иногда они принимали участие в фестивалях, которые мы организовывали. Это уже история. Никогда не знаешь, что получится из ученика, когда он приходит к тебе в 6,5 лет. Саксофон – инструмент популярный.  Многие люди хотят на нем играть. Но когда речь заходит о высшем музыкальном образовании, то квота бюджетных мест для саксофонистов оказывается неприлично мала. В первую очередь берут фаготы, кларнеты, гобои, чтобы укомплектовывать симфонические оркестры, а саксофоны оказываются необязательными. Они  как бы есть, но в то же время их как бы нет. Слава богу, есть джаз и попса, где можно хорошо заработать. Минус в том, что многие саксофонисты, которые могли бы развиться в академической музыке,  видят, что саксофон там никому не нужен, и идут играть на свадьбах. Зарабатывают, кстати, неплохие деньги.

— В вашей биографии был период, когда  вы работали на улицах Германии. Что вам дал этот опыт?

— Да, было такое, и я этого не стесняюсь абсолютно. Наш квинтет базировался в Гамбурге и разъезжал по разным городам Германии. Это было в начале двухтысячных, когда Европа еще смотрела на Россию с любовью.  Хотя этот интерес и не сравним с 90-ми, когда на улицы Европы бросились русские музыканты. Особенно народники. Они-то все и испортили. В огромных количествах, как саранча, сидели на улицах и «сжигали» все, что можно сжечь. «Сжигать» – это термин уличных музыкантов: так говорят, когда исполнители «доят» на улицах публику и не знают предела. Они нагло пользуются благосклонностью слушателей, и в конце концов на этом месте перестают бросать. Так сжигались не то, что отдельные места, целые города. Но нам повезло – на наш век еще досталось. За пять лет мы сделали шесть ходок. Это была очень тяжелая работа. 8-10 концертов на улице вне зависимости от погодных  условий за исключением грозы.  Лето. Ты встаешь под палящим солнцем, так, чтобы люди могли встать в тень, – иначе они бросать не будут, и даешь полноценный получасовой концерт. Мы играли барочную музыку, романтическую музыку XIX века, немножко  захватывали XX век и в конце несколько композиций в стиле в стиле диксиленд.

—  Публика на улицах Германии отличалась от той, с которой вы сталкивались в залах?

— Публика та же самая. С той лишь разницей, что ей этот концерт обходится дешевле. Кто не понимает музыки, тот и не останавливается. Основными нашими «инвесторами» были немецкие бабушки и дедушки – тот высококультурный слой немцев, который знает классические произведения и угадывает сочинение по первым нотам. Это был очень интересный период. Именно он вернул меня в классику, потому что на улицах Германии мы играли именно классику – «Болеро» Равеля, арии Верди. Фирменные аранжировки знаменитых брасс-составов. Зарабатывали очень хорошо. Помимо выступлений на улицах, давали серьезные концерты в соборах, куда приходила очень серьезная респектабельная публика. Наш гонорар составлял 100, иногда 150 евро на каждого. Даже на свадьбах играли. Выгодно было, но тяжело. Благодаря этому опыту у меня в Германии появилось много  друзей, и  теперь я каждый год стараюсь  к ним ездить, чтобы не прервать дружескую связь. Кстати, эти поездки и в моем коллекционировании инструментов сыграло большую роль.

— Каким образом?

— Дело в том, что в Новосибирске никто и никогда всерьез не занимался ремонтом саксофонов. Все это было тяп-ляп. А когда я преподавал в музыкальной школе, дети часто роняли инструменты, и я просто не знал, что с ними делать. Сначала я просто относил саксофоны к мастеру. Становилось чуть-чуть лучше, но ненадолго. Мы вообще не знали, что такое играть на отлаженном саксофоне.  Не только в Новосибирске. Во всем Советском союзе мало кто что об этом знал до середины 90-х годов. Первые мастера появились в Москве. Они ездили в Париж, стажировались на фирме Selmer и заказывали инструменты для ремонта из Америки по почте. Я тоже методом проб и ошибок научился ремонтировать саксофоны, но все равно чувствовал, что делаю явно не совсем то. Здесь и сыграла роль поездка в Германию. У одного из наших музыкантов — Владимира Кищенко, который тогда у нас играл на бас-тромбоне, а теперь играет в Перми у Курентзиса, было знакомство с мануфактурщиками в городе Бремен. Дело в том, что в Германии в отличие от России очень много частных мануфактур, где изготавливаются музыкальные инструменты. На одну из таких маленьких семейных фабрик мы и поехали с Володей.  Частный дом в центре города. На третьем этаже живет семья владельца, на втором устроены шоу-румы, а на цокольном этаже расположены производственные помещения, в которых трудятся человек шесть рабочих. Я увидел, как они ремонтируют саксофоны, восхитился и подумал: «Черт побери, почему я не могу так сделать?» Стал расспрашивать, выпытывать секреты.  С тех пор я у них стажируюсь. Не работаю на них, а приезжаю каждый год на несколько дней, получаю информацию и занимаюсь починкой саксофонов. Мне хорошо – они меня учат. И им хорошо – лишние рабочие руки. Поврежденных инструментов всегда много. В Германии при каждой школе есть свой оркестр, а дети очень часто наносят урон инструментам.

— Верите ли вы в  то, музыка связывает душу человека с душой вселенной? Что музыкант через свою музыку связан с  высшими силами, с духами, богом?

— Скажу вам честно, я чужд бредовым идеям. Наверное, что-то там сверху есть, но мы никогда об этом не узнаем точно. Мы должны мыслить простыми категориями – законами музыкальной гармонии, законами построения фразы и формы. Только опытным путем мы можем определить, нравится или нет наша музыка публике, находит ли она у нее эмоциональный отклик. Что мы сами испытываем во время игры – известно одному богу. Каждый раз происходит по-разному. Иногда мы умираем от волнения, иногда не чувствуем ничего. Это сложная тема, но она не связана ни с духами, ни со сверхъестественными силами. Но я вам скажу вот что: музыка сама по себе связана. Не мы, а музыка. Приведу пару интересных примеров. Возможно, это только совпадения, но их регулярность заставляет задуматься. Во время наших уличных гастролей по Германии, мы регулярно исполняли два произведения – Токкату и фугу ре минор Баха и Ave Maria Шуберта, на которые реагировала природа. Как только  мы начинали играть Токкату, сразу же поднимался ураганный ветер. Все другое играем, природа спокойна, полный штиль. Как только прозвучали первые ноты Токкаты – появился ветер, отрывающий от земли пульты. Мы это поняли и стали пульты привязывать. Опускали пюпитр почти до самой земли, а ноты закрепляли резинками. Но как только мы начинали играть Ave Maria, дождь прекращался, облака рассеивались и выглядывало солнце. Таких совпадений было процентов 95. Можно ли сделать из этого выводы – не знаю, но пять лет мы наблюдали такую картину.

 

Марина ВЕРЖБИЦКАЯ, «Новая Сибирь»; фото Антона ВЕСЕЛОВА

Whatsapp

Оставить ответ

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.