На вопросы «Новой Сибири» отвечает известный российский экономист Валерий Крюков
С заместителем директора Института экономики СО РАН, главным редактором журнала «ЭКО», профессором, известным российским авторитетом по энергетическим и сырьевым рынкам Валерием Крюковым «Новая Сибирь» беседует не часто, но регулярно. Вновь встретиться с Валерием Анатольевичем собирались еще в 2014-м, когда началась вся эта лихорадка со сланцевой нефтью. Дело в том, что, по словам другого признанного нефтяного гуру, академика АН Татарстана, но не экономиста, а геолога Рената Муслимова, именно наш новосибирский ученый дал наиболее точное определение феномену «сланцевой революции». Это как раз нас и интересовало. Два года ждали, пока рынок бросало туда-сюда, и вот вроде бы все утряслось, стабилизировалось, хотя и не на очень приятных для России уровнях.
Круг наших вопросов к Валерию Анатольевичу был, в общем, небольшой, но животрепещущий. Откуда взялась эта ползучая сланцевая революция? Насколько это всерьез и надолго? И что теперь нам, России, в этой ситуации делать?
Вводная лекция
Профессор начал с ликбеза: откуда нефть берется. С рисованием схем и графиков. Перерисовывать мы их не будем, попробуем пересказать на словах.
Нефть можно обнаружить на различных глубинах. Есть пласты, которые расположены очень близко к поверхности, и такую нефть можно добывать даже шахтным способом, как это, например, делается в Республике Коми. До сих пор же поиск нефти в основном был связан с поиском так называемых антиклинальных структур. Это эдакие перевернутые природные линзы-ловушки, под которые нефть попадала, накапливалась, поднимаясь миллионы лет из глубинных нефтематеринских пород. Разработка таких месторождений давно отшлифована, она сводится к тому, чтобы организовать в пласте течение жидкости или газа и обеспечить подъем на поверхность с наименьшими потерями «по дороге». Делать это лучше осторожнее, чтобы траектория добычи была плавной, только таким образом можно максимизировать уровень отбора нефти от ее начальных запасов.
«Предполагается, — говорит Валерий Анатольевич, — что технология везде одна, и подход к оптимальной разработке таких месторождений везде примерно одинаков. Тем не менее есть нюансы…»
В советской плановой системе были разработаны свои технологические схемы, которые были обусловлены особенностями плановой экономики и особенностями сложившейся системы управления. Какие это особенности? Постоянное отставание одних отраслей от других, дефицит практически всего и компенсация этого дефицита за счет того, что все-таки в народном хозяйстве есть. Сложные технологии закачки газа в пласт (для целей повышения извлечения нефти) требуют тонкой химии, высококачественного металла, мощных компрессоров и проч. В США, например, именно в силу отсутствия данных ограничений стали активное развиваться и роторное бурение, и закачка газа в пласт. При роторном бурении в основе процесса — вращение всей колонны целиком вместе с буровым инструментом (долотом). Но для этого требуется очень качественный металл, так как возникают колоссальные нагрузки в процессе вращения. В СССР же почти весь качественный металл уходил в оборонку.
Металла нет, зато есть отечественные ученые, которые были (и есть) одними из лучших в мире. Ими был придуман метод турбинного бурения. Колонна (из металла похуже) вращается медленно, а в самом низу стоит быстро- вращающаяся турбина, работающая за счет энергии бурового раствора (фактически утяжеленной воды).
Вторая проблема — безусловный приоритет плана по достижению значений физических показателей производства. В результате — если геологи находили большое месторождение, то Госплан сразу хотел получить много и прямо сейчас. Первоначально, скажем, на Самотлоре пик добычи планировали в объеме 90 млн тонн в год, на самом же деле догнали почти до 156 млн. Однако законы гидродинамики не обманешь. Турбинное бурение, интенсификация добычи привели к тому, что на сегодняшний день недра Западной Сибири в очень сложном состоянии (ресурсов много, а запасов все меньше и меньше). За четверть века многократно сократились средние запасы открываемых месторождений, в то время как разрабатываемые месторождения обводнены сверх всякой меры (гораздо сильнее, чем в других странах). Средний дебит эксплуатационных скважин упал в 7-8 раз, нефтеотдача сократилась почти на 20 процентов. При этом в несколько раз выросла себестоимость извлечения сырья. Объем же геологоразведочных работ не идет ни в какое сравнение с 80-ми годами, поэтому доля нашей страны в мировых запасах нефти и приросте минерально-сырьевой базы с того времени снизилась с 15 до 7 процентов.
На первый взгляд, в мире, в общем, с точки зрения средних запасов открываемых месторождений дела обстоят ненамного лучше. К тому же все когда-то найденные огромные месторождения — гигантские резервуары сильно выработаны (как и наш супергигант Самотлор). И найти новые подобные вряд ли удастся. Недавно прошла информация, что на Аляске открыли крупное месторождение. На запасы там от 200 до 300 млн тонн. Может, по нынешним временам оно и крупное, но его никак нельзя сравнить с тоже аляскинским месторождением Прудо-Бей, открытом в 60-е годы (более 3 млрд тонн по нефти). То же самое можно сказать об объектах, открытых на шельфе Сахалина, и т. д.
Спрашиваю Валерия Анатольевича: «Еще недавно говорили, что нефти хватит лишь на 50 лет. Значит, это правда?»
Он вновь начинает с объяснений. Как уже говорилось выше, в природных ловушках нефть копилась миллионы лет, и выкачали мы ее фактически за один век. Попадала она в ловушки, просачиваясь из нефтематеринских пород, составляющих огромные по площади формации. В данных формациях нефть и газ находятся в «закупоренном» состоянии — в отдельных, почти не связанных друг с другом изолированных порах. Понятно, что к каждой поре скважину не пробуришь, это бессмысленно. Но если применить горизонтальное бурение и как-то связать поры между собой, то можно «высвободить» углеводороды из «закупоренного» состояния. Это метод гидроразрыва пласта (ГРП).
Четыре с половиной года назад в Новосибирск приезжал читать лекции в НГУ бывший на тот момент ректором Российской экономической школы Сергей Гуриев. «Новая Сибирь» об этом писала («Маленький пирог для большой такой компании», «НС» №11 от 23 марта 2012 г.). Он, в частности, говорил о ценах на газ, которые вместе с нефтяными упали в 2009-е, но, в отличие от них, там и остались и, видимо, к прежнему уровню уже не вернутся. Причина в сланцевом газе, который еще пять лет назад никто серьезным конкурентом не считал. «Нечто подобное, — добавил лектор, — сейчас происходит и со сланцевой нефтью. Опять же мало кто пока верит, что будет сланцевая нефть. Однако представим, что лет через пять Америка начнет ее добывать и перестанет импортировать из-за океана… Это, безусловно, приведет к падению мировых цен на нефть, и это станет для российской макроэкономической стабильности катастрофой».
Ну, пророков в родном Отечестве никогда не было, поэтому Сергей Маратович сейчас живет в Париже.
Саудиты промахнулись
Гуриев оказался прав. Американцы благодаря бурению горизонтальных скважин и ГРП добрались-таки до сланцевых нефтесодержащих формаций — это получило название сланцевой революции. Увидев это, Саудовская Аравия и ОПЕК, чтобы не потерять свою долю рынка, начали наращивать добычу, что в конечном счете и привело к обвалу нефтяных цен.
— Валерий Анатольевич, как такое вообще возможно? В чем все-таки феномен сланцевой революции?
— В США созданы условия, которые позволяют формировать такую среду, которая заставляет непрерывно искать, непрерывно совершенствовать методы и подходы. Это называется learning process — процесс обучения. Чем больше у вас опыт бурения и работы с такими необычными источниками, как различные формации, тем... ниже издержки.
То есть главных направлений снижения издержек два: научно-технический прогресс и конкурентная среда на всех стадиях и во всех процессах освоения и разработки. В этом по Крюкову и заключается феномен сланцевой нефти.
Научно-технический прогресс. Вроде бы за последнее время прорывных изобретений сделано не было, но идет совершенствование уже известных технологий. Не просто гидроразрыв — а многоступенчатый разрыв, не горизонтальное бурение — а горизонтальное бурение в нескольких проекциях и т. д.
Плюс создание нового оборудования. Станки для бурения залежей углеводородов нетрадиционного типа должны быть в сто раз мощнее и эффективнее. Они должны быть более мобильны, должны уметь бурить многоствольные скважины с одной площадки. Необходимо и более мощное насосно-компрессорное оборудование.
Институциональная среда. Существующая в США система частных прав собственности на землю и недра обусловливает и заинтересованность их владельца, и возможность переуступки земли в руки более эффективного собственника.
Далее это адекватный налоговый режим, который основывается на налогообложении экономических результатов. Это продуманная, прагматичная политика поддержки компаний, занимающихся освоением источников углеводородов нетрадиционного типа, что вызывает появление и расширение значительного разнообразия типов компаний. И добывающих, и сервисных — причем оказывающих на очень высоком уровне очень узкий спектр услуг научно-технического характера.
В США бизнес имеет равный доступ к лицензиям и банковским кредитам специализированных банков, будь ты крупная компания, средняя или мелкая. Отсутствие дискриминации способствует росту малого, гибкого инновационно ориентированного бизнеса. Общее количество лицензий, выданных в США (по состоянию на 2012-й), составляла 63 тысячи. В России 250 лицензиаров, 160 из них реально работают, и семерым из них (вместе с аффилированными компаниями) принадлежит фактически все.
Если на долю малых независимых компаний в США приходится почти 60 процентов добычи углеводородов, в России менее трех по нефти и менее 10 — по газу.
— Когда начинался сланцевый бум, и Владимир Путин, и Игорь Сечин говорили, что сланцевая нефть при 80 долларах за баррель загнется.
— Не дело президента знать такие детали. А Игорь Иванович?.. Видимо, такие у него советники. Большинство скважин сланцевой нефти проходит тест на рентабельность и при 40 долларах.
— А как все-таки насчет того, что через 50 лет нефть кончится? — повторяю свой вопрос, и Валерий Анатольевич, наконец, на него отвечает:
— В чем урок «сланцевого бума» в США? Прежде всего в том, что оказалось: ресурсы сланцевых углеводородов фактически бесконечны. Они залегают чуть ли не повсеместно. Отсюда и экономика. Несмотря на высокие издержки непосредственно при добыче, они не столь велики с точки зрения влияния на цены конечной продукции, ведь добывать можно близко к рынкам сбыта. Здесь не идет речь о месторождениях и проектах разработки огромных объектов. Здесь речь идет о проектах бурения отдельных скважин. Если процесс выдачи лицензий не бюрократизирован, если ты активен, работать с отдельной скважиной можно быстро и эффективно. Да, наши люди говорят, что в этом случае надо бурить каждые два года. Ну и что, если каждая скважина себя окупает?
— И что, не было никаких банкротств?
— Были, но это нормальный рыночный механизм. За полтора года обанкротилось 130 компаний с долгами на 170 млрд долларов. Вроде бы большие деньги, но если сравнить с ростом добычи почти вдвое — это допустимые экономические потери (в пределах нескольких процентов).
— То есть получается, что все надежды саудитов вытеснить сланцевую нефть с рынка оказались безнадежны?
— Я думаю, что да!
Наше все
Ну и ладно, судьба саудитов нас не интересует, нам интересна судьба российской нефтегазовой отрасли.
Еще в прошлую нашу беседу («Начало конца нефтяного века», «НС» №43 от 28 октября 2011 г.) Валерий Крюков говорил о необходимости создания в России такой же, как в США, конкурентной среды. «Чтобы российская нефтегазовая отрасль стала эффективной, нужен огромный слой «москитов» — мелких компаний, которые специализируются на отдельных операциях, удешевляя тем самым весь процесс, которые мобильны и способны на инновации. И это касается не только добычи, но и всех вспомогательных и сервисных работ, услуг, с добычей связанных».
Увы, у нас все до сих пор наоборот. Как шла монополизация рынка вертикально интегрированными компаниями, так и идет. Что такое покупка «Роснефтью» «Башнефти»? Валерий Анатольевич ответил коротко: «Это кранты!» (Я бы выразился жестче.) Кранты, потому что еще более сужается поле, на котором могут работать малые, гибкие инновационные компании, ориентированные на постоянный рост.
В чем особенность крупных компаний? Они работают за счет маржи, которую дает крупный объект (условно на ренте от Самотлора). Мелкие компании живут за счет инновационных технологий, которые сами придумали, создали, живут со своего предпринимательского дохода. И здесь по «правилу Черной Королевы» надо постоянно бежать (Черная Королева из «Алисы в Зазеркалье»: «Ну а здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте»).
Что происходит с крупными компаниями, той же «Роснефтью», когда вдруг падают цены на нефть? Более эффективно, привыкнув комфортно жить на ренте, они работать не умеют, поэтому они идут в правительство и просят себе льгот и преференций. Есть ли у такой системы перспективы? Валерий Крюков сомневается. Мы, я думаю, тоже. Поэтому задача госуправления отраслью в нынешней экономике заключается в том, чтобы между недрами и технологией поставить такие условия, которые бы позволяли наилучшим образом обеспечивать отдачу от недр. И это не только и не столько цифры объемов добычи.
О чем думают в США, когда направо-налево продают лицензии? (Ну, на самом деле, не всем подряд, а тем, кто уже имеет репутацию квалифицированного геолога, нефтяника, — никто за свои деньги в этом бизнесе не работает, репутация нужна для получения доступа к заемным средствам). Они там думают не только об объемах добычи, но также и о том, что лицензиар потянет за собой целый шлейф подрядчиков. О том, сколько будет создано новых рабочих мест и выплачено новых налогов. Важно и то, сколько получат наука, машиностроение. Заинтересованы в этом в первую очередь конкретные штаты, которые имеют много прав в части управления своим экономическим развитием. (У российских регионов в этом смысле почти нет прав, зато много социальных обязанностей.)
В США думают и о том, что рост добычи ведет к снижению рыночных цен на энергоресурсы, тем самым снижая нагрузку на всю остальную экономику. Со времени, когда в США появился сланцевый газ, цены на него упали в 3,5 раза. В начале года в некоторых штатах цены на бензин падали ниже 10 центов за литр. У нас все наоборот, про остальную экономику мы не думаем, и с падением цен на нефть и газ внутренние цены только растут. Как будто ничего важного, кроме «нашего всего» «Газпрома» и «Роснефти», в России нет.
Сибирская весна?
Пять лет назад с Валерием Анатольевичем мы много говорили о Восточной Сибири. Это вам не западно-сибирская «воронка» с огромными линзами-ловушками, такими как Самотлор, Приобское, Федоровское месторождения. Залежи углеводородов в Восточной Сибири «неструктурного» типа. Участки недр, содержащие нефть, «перекрыты» другими вулканическими породами, что существенно увеличивает затраты на разведку и разработку. Нефтегазовый потенциал восточных регионов также ниже западносибирского: 16 процентов от российского против 58. Кроме того, нефти там мало, а газа много. Причем в одних и тех же месторождениях. Много гелия. И все это надо добывать параллельно. Технологий нет, инфраструктуры нет, все дорого и сложно. Освоение шельфовых месторождений Арктической зоны при нынешних ценах и при том, что России перекрыли закупки специального оборудования, также под большим вопросом.
— Валерий Анатольевич, вы как-то сказали, что сегодня перед Россией стоит дилемма — двигаться на северо-восток или вглубь. Северо-Восток — это, понятно, Арктика и Восточная Сибирь, а что такое вглубь?
— 21 сентября в газете Financial Times была статья Russia: Siberian spring. Статья как раз о том, что несмотря на все разговоры про Арктику и Восточную Сибирь, постепенно начинается ренессанс Западной Сибири.
— Что, наши нефтяники готовы идти вглубь, к формациям? Насколько я знаю, у нас это Баженовская свита прежде всего?
— Все непросто. Структура пород у нас не такая, как в США. Там слои карбоната, которые после проведения гидроразрыва хорошо держат структуру, перемежаются со слоями песчаника, в которых закупорены углеводороды. У нас карбонатов нет, у нас глина, которая структуру после гидроразрыва не держит, и что тут делать — пока неясно. Однако в Западной Сибири есть неструктурные ловушки, есть краевые участки и прочее. По экспертным оценкам, там еще миллиарды тонн остаточных запасов.
— И что же, на Восточной Сибири надо ставить крест? А как же газопровод «Сила Сибири»?
— Разногласия по газопроводу между «Газпромом» и китайской стороной еще остаются. Но я думаю, что договорятся. Есть проблемы с объемами. Мы рассчитывали на то, что Китай просто решил заменить уголь на газ. На самом деле задача там поставлена жестче — снизить энергоемкость экономики на 30 процентов. Так что те объемы, на которые мы рассчитывали, вряд ли продадим, но, тем не менее, газопровод уже строится.
— Не станет ли это для России в ущерб себе?
— Как добывать. Есть пример «Иркутской нефтяной компании». Это один из крупнейших независимых производителей углеводородного сырья в России. В числе его совладельцев ЕБРР и Goldman Sachs. В «дочке» ИНК партнеры японские JOGMEC, Itochu Corporation и Inpex Corporation. Работает ИНК только в Иркутской области. В прошлом году ею было добыто 5,6 млн тонн нефти и газового конденсата. Добыто там, где добывать вроде нельзя, нерентабельно. Но это было сделано за счет собственных усилий, создания собственного подхода к разработке. «Газпром» их, понятно, в свою трубу не пускает, поэтому они ориентируются на добычу жидких фракций и на вывоз их по железной дороге. Сейчас, насколько я знаю, они решили заниматься газохимией.
Пора бежать
На этой оптимистической ноте хотелось бы и закончить… Но не получается. Не получается, потому что за державу обидно. С легкой руки журналистов и политиков все стали повторять, что нефть — это проклятие России. Валерию Крюкову это утверждение категорически не нравится: «Когда говорят, что альтернативе нефти, чтобы вывести Россию на траекторию устойчивого развития, нет, я с этим согласен. Вопрос в другом. Вопрос в том, как эти огромные ресурсы интегрировать, чтобы отстроить передовую современную экономику?»
Почему сланцевые газ и нефть в США стали драйвером всей экономики? Почему Россия, которая очень талантлива по части научных открытий, никогда не могла их толком монетизировать? Почему наши государственные нефтегазовые компании все наукоемкое оборудование покупают за границей… Покупали. Пока рубль не упал и санкции не пришли.
В Сибири за последние 30-40 лет сложилась очень странная экономика. Есть север, который работает на запад и восток, и есть юг, который с севером почти не связан. А ведь именно юг и по логистике, и по-своему научному, промышленному, технологическому потенциалу способен разрабатывать и поставлять на север необходимую технику, решения научных и инжиниринговых проблем северян.
Нынешний век — век экономики знаний. В Омске, Томске, новосибирском Академгородке есть целый ряд институтов, способных решить многие сложные проблемы. Есть даже конкретные разработки, но они отечественными нефтяниками не востребованы. Они о них, возможно, даже не знают. На юге есть крупная промышленность, но ни о каком импортозамещении речи не идет, значительных заказов нет.
Углеводороды также не обязательно сжигать на ТЭЦ и в автомобилях, это сырье для химической промышленности. Во времена СССР в мировом производстве химической продукции мы занимали 20 процентов. За 25 лет эта доля упала ровно на порядок. Крупнейший российский химический холдинг «Сибур» не входит в число крупнейших химических компаний мира. Да и что он выпускает? Самое сложное — полипропилен, полиэтилен, продукцию, которая не так далеко и ушла от сырых углеводородов. Хотя в тех же институтах Академгородка есть много уже готовых к внедрению в химической промышленности разработок, но которые в России никому не интересны.
Опять же институциональная среда... Сам Валерий Крюков является сторонником норвежской модели развития нефтегазового сектора. Эффективность ее очевидна. Когда-то Норвегия была страной голых скал, селедки и домиков 2×5. Сейчас в мире она входит в топ стран по уровню жизни. И все это достигнуто правильным государственным управлением, грамотным регулированием процессов недропользования.
Что в России? Модель работы с ресурсами, которая у нас есть, давно требует коренного пересмотра обществом, наукой и органами управления. В конечном счете, отвечать за все должно правительство. А за что у нас оно отвечает сейчас? Министерство природных ресурсов — за прирост извлекаемых запасов. Минфин — за налоги. Минэкономразвития не знаем за что, наверное, за прогнозы, которые министерство меняет каждый месяц. (Ну, опять не попали.) Недавно в Новосибирск приезжал замечательнейший Абел Гезевич Аганбегян. Выступая в Академгородке, он напомнил слушателям, что российский бюджет — это всего 25-30 процентов финансовых ресурсов страны. Вот за эти 25-30 процентов правительство, видимо, и отвечает, но пытается руководить всей страной.
Как тут еще раз не вспомнить Черную Королеву из «Алисы»: «Какая медлительная страна!» — вскричала Королева… И действительно, пора бы нам уже начинать бежать.
