Очередное интервью, приуроченное к 25-летнему юбилею «Новой Сибири», — с Ириной Шмаковой, бывшим ответственным секретарем, имя которой связано с газетой со дня ее появления
После «Новой Сибири» Ирина успела поработать и журналистом, и пресс-секретарем, и директором во многих местах: от агентства Мелехова и Филюрина до детской киностудии «Поиск». И еще ее судьба связана с человеком, интервью с которым взять, к сожалению, уже невозможно, — со знаменитым политическим обозревателем нашей газеты Алексеем Кретининым, ушедшим из жизни десять лет назад.
— Ира, объяснять, что такое ответственный секретарь, мы, наверное, не будем, поскольку профессия эта уже из прошлого века. Лучше скажи, чем ты занимаешься в данный момент?
— У меня в жизни произошел очередной кульбит, и в марте этого года я вернулась в то, что условно можно назвать журналистикой. Сейчас я работаю редактором сайта НГТУ — по ленте новостей. Не то чтоб я много пишу, а по большей части занимаюсь примерно тем же, чем много лет назад в «Новой Сибири»: читаю и выправляю тексты, только теперь появилась дополнительная опция — выставить их на сайт. А в 90-х я тексты просто отдавала двум Серегам — ответсекретарям Болдыреву и Пинчуку, большим мастерам рисовать макеты для верстки.
— Да, это сейчас покажется несколько диковатым, но в ту пору в газете было трое отвественных секретарей и один художественный редактор. Всех этих людей журналисты довольно сильно остерегались.
— Так они все ходили по редакции с макетами и распечатками в одной руке, а в другой — со стальным «строкомером». Конечно, страшно.
— Сегодня ведь вообще пропало это промежуточное звено, так называемый институт ответсекретарей. Трудно себе представить, чтобы кто-то помимо редактора бесцеремонно лез в журналистские тексты.
— А тогда как это делалось: наборщик настучал текст с неразборчивой рукописи, корректор прочитал, а потом надо бы в верстку, но… Вот, например, у нашего «музыкального» редактора Ларисы Алексеенко — царство ей небесное — был такой распрекрасный почерк, что наборщицы просто отказались набирать, настолько это было неудобочитаемо.
— Еще и предложения творческие люди в своих статьях не всегда успевали заканчивать.
— Кстати, мы с Ларкой еще до «Новой Сибири» были хорошо знакомы, в Доме радио в самом начале 90-х работали в параллельных редакциях. Тогда ведь как раз только начинался расцвет всяких разных СМИ, в том числе и «Микрофорум» появился — наверное, первая нормальная новостная программа на местном радио. До этого радиокомитет, как и бумажная пресса, жил старыми форматами.
— В общем, как я понял, позже именно ты тексты Алексеенко персонально и редактировала. Город ведь у нас маленький — вот в нем все постоянно и пересекались.
— Вот именно что очень маленький, хотя и полуторамиллионный. Для примера можно еще вспомнить, что когда Лариса заканчивала консерваторию, педагогом у нее был Владимир Михайлович Калужский, а сын его, Михаил Владимирович, примерно в то же время в «Новой Сибири» уже заведовал отделом культуры.
— А ты, Ирина Юрьевна, 25 лет назад спокойно работала ответсеком, пока не случилось непредвиденное.
— Меня занесло в «Новую Сибирь» примерно по тем же причинам, что и остальных. Когда случился переворот 1993 года и Ельцин разогнал Верховный Совет…
— …В одной новосибирской газете тоже произошел своего рода переворот…
— …И многих людей, связанных с журналистикой, он собрал вместе. Так вот, разумеется, я тогда примкнула к правильной группе людей. Включая тех, кого я давно и хорошо знала, — это ты и Досычев. Ну и с Лешей Кретининым у нас был роман в самом разгаре, поэтому я, как любая нормальная женщина, ушла вслед за своим мужчиной.
— Тебе тогда было…
— Двадцать шесть лет. Возраст вполне еще легкомысленный, чтобы из принципа уйти вообще в никуда. И, вспоминая теперь тот период, я понимаю, что было очень здорово: мы жили как бы одной большой семьей и с ощущением своей полной правоты делали вместе какое-то важное дело, очень похожее, конечно, на авантюру.
— С Алексеем Кретининым вы сошлись характерами? Или ты питала пристрастие к диссидентам?
— У меня со школы особые отношения с «умеренными» диссидентами: я училась в одном классе с уже упомянутым Мишей Калужским и Севой Лучанским (ныне известный врач-анестезиолог), которые уже тогда были очень протестными персонами. А я была девочкой очень правильной и социально активной — вплоть до должности заместителя комсорга 10-й школы. Поэтому мы хоть и дружили, но в вопросах политики никак не сходились, вечно ругаться начинали.
— Как же у вас получалось-то?
— Я сейчас с трудом понимаю, как в наших дурных семнадцатилетних головах зародилась мысль, что вся эта идеологическая «борьба» только мешает нашим отношениям, поэтому договорились, что эти скользкие темы будем обсуждать только где-то на стороне. Так что теперь мы, если встречаемся, говорим только о литературе-искусстве и прочих приятных нам вещах. А о неприятных — нет. Помню, когда-то еще в школе мы организовали эдакое тайное общество противников смотрения телевизора.
— То есть до Алексея ты имела некоторый опыт знакомства с незаконопослушными гражданами.
— Мы с Лешей, конечно же, во многом мы были очень разными людьми. Я бы, к примеру, не смогла бы выйти на площадь в свой назначенный час, — как пел Галич. И иногда мне приходит в голову: а как бы жил Лешка вот в эту нашу нынешнюю эпоху? Но я не знаю, как ответить на этот вопрос: ведь сегодня все, кто представляет практически любые протестные движения, давно уже себя дискредитировали.
— И все же вы довольно долго прожили вместе.
— При общении с людьми ведь буквально через пять минут возникает ощущение, что это «свой» или, наоборот, «чужой». Из этого вовсе не следует, что всех вокруг надо делить на две группы, но тем не менее...
— Дело тут совсем не в возрасте человека, образовании или политических взглядах?
— Нет, но при этом каким-то образом считывается… я не знаю… какая-то человеческая честность с самим собой и с окружающим миром. Это можно даже назвать интеллигентностью — в изначальном, не опошленном значении слова.
— Алексей ведь попал в газету как раз из-за политики. Он ведь всегда хотел стать историком?
— До того, как закончить истфак пединститута, он еще успел совсем недолго (примерно полгода) проучиться в НГУ…
— Наверное, отчислили-то за правозащитную деятельность?
— В том-то и дело, что ни за какую не за деятельность. В «открытых» диссидентах к тому времени он уже давно состоял — хотя, страшно сказать, это был 83-й год, когда никакой перестройкой в стране еще и не пахло. Ничего такого крамольного Кретинин в универе совершить не успел: просто кто-то «стукнул», что у него имеется копия «Собачьего сердца» Булгакова.
— Это было лет за пять примерно до первой советской публикации.
— Копия была не просто машинописная, а ротапринт с какого-то буржуйского издания. Вероятнее всего, это была простая «гражданская бдительность». Специальные люди изъяли экземпляр книги без названия, поскольку первая страница отсутствовала. В итоге секретарь парткома факультета, кажется, сказала Леше лично, что лучший вариант для него — незамедлительно уйти в армию. Он взял академический отпуск, из которого и угодил на срочную службу — на два года в ПВО на Камчатке. Кстати, по слухам, именно эта его часть и сбила южнокорейский «Боинг-747» над Сахалином. На Кретинина в военную часть документы пришли с большим опозданием, иначе с таким досье его бы отправили обратно. А так… кадровик просто погрозил кулаком и припугнул наперед.
— Инцидент с «Собачьим сердцем» рядом с этой историей просто меркнет… А вот скажи, пожалуйста… Мне вот всегда было непонятно, как Кретинин в рамках своего сотрудничества с «ДемСоюзом» в конце 80-х общался с такими своеобразными людьми, как, например, Алексей Мананников?
— Леша всегда довольно четко разделял человеческие качества своих «соратников» и правозащитную работу, которой они совместно занимались. Так что отношения у них были непростые. Алексей ведь недаром хотел получить историческое образование. Историк, в моем понимании, — человек достаточно беспристрастный: фиксирует события, проводит какие-то аналогии, выявляет закономерности. Но при этом остается как бы над схваткой…
— Надо сказать, в НГУ его многие хорошо помнят. Через пару недель после Лешиной смерти те, кто с ним когда-то успел поучиться, даже организовали в Академгородке что-то вроде маленького вечера памяти. Помню, осталось ощущение, что он оставил о себе очень добрую память.
— Кстати, это по поводу того парадокса, что в нашем городе все друг с другом знакомы. Просто в «Новой Сибири» было много людей, которые учились в одной школе и в одном институте, поэтому и общих приятелей у них по всему городу было множество. И все это сообщество вертелось вокруг газеты, постепенно обрастая новыми знакомыми, ну и так далее.
— Вот мы и вернулись к «Новой Сибири». Как вам там с Лешей работалось в качестве мужа и жены?
— Мы прожили с ним три года в гражданском браке и три года — в официальном. И свадьба у нас, как ты помнишь, состоялась в 96-м в редакции: меня даже «украли», как положено, прятали в рекламном отделе, а Алексея заставляли исполнять какие-то антраша, положенные для «выкупа». Но денег от этого не прибавилось. Родители нам на свадьбу подарили какую-то сумму, чтобы мы купили «что-нибудь полезное». Мы купили еды. Но вскоре она кончилась. И стало понятно, что нужно что-то делать. Жалованье тогда выплачивалось крайне нерегулярно. Причем оно, разумеется, не выплачивалось сразу обоим членам семьи.
— Тогда многие уходили из газеты или совмещали.
— Вот и меня друзья позвали корректором в газету «Русская Азия» — на один присутственный день в неделю. И я, как среднестатистическая женщина, каждый день перепиливала мужа пополам: где твоя вторая работа?!
— Но Кретинин ведь периодически выезжал куда-нибудь в область зарабатывать на выборах?
— Вот именно. Началось это, когда наш знакомый Паша Беленко организовал кадровое агентство, подбирал персонал. Он дозвонился до Алексея и предложил поработать как раз на разных выборах, которых тогда происходило очень много, и за печатную поддержку или неподдержку кандидатов платили очень даже неплохо. К тому же Кретинин тогда был, безусловно, лучшим политическим обозревателем на просторах новосибирской прессы.
— Очень дотошным в отношении подбора фактуры и фактов.
— Мне всегда было интересно читать его статьи не только потому, что они были написаны хорошим языком, а потому что в них сквозила компетентность. И — что очень важно — чувствовалось, что часть информации присутствует в текстах невидимо, как скрытая часть айсберга.
— Он ведь многих в свое время подучил в редакции этому мастерству?
— По поводу учеников Лешкиных — что тут можно сказать… В буквальном смысле учеников, может быть, и не было. Самыми первыми с ним стали «стажироваться» Костя Лыкин, который пришел сразу после пединститута, и Сеня Суховерхов, который быстро перескочил в отдел культуры, а потом в Москву. Позже появился Кузнецов… которого уже как-то и Андрюшей-то называть как-то неловко, — взрослый солидный человек, владелец собственного бизнеса. Да и Тростникова тоже Димой трудно назвать — известный в городе человек. Кого-то из них Кретинин, конечно, в прямом смысле журналистике не учил, но все они, конечно, и сами у него кое-чему научиться успели.
— И Алексей Евгеньевич, насколько я помню, стал уезжать в командировки часто и надолго, иногда и в другие «денежные» регионы.
— Да, деньги появились, и я бы, наверное, в конце 97-го не ушла бы из газеты, поскольку мне нравилось все это дело, соскучиться не давали. Помнишь, была такая редакционная шутка: «Те, кого в цирк не взяли, все работают в «Новой Сибири». Потому что народ подобрался тот еще. Ответсек не мог провести прямую линию по линейке, у билдредактора был дальтонизм, редактор отдела «Криминал» до жути боялся трупов, а редактор отдела «Гастроном» не пил, как все вокруг. Но вот в какой-то момент я заметила, что главному руководству газеты стало как-то совсем скучно.
— Может быть, потому что они имели потребность делать газету как-то по-другому, но не имели возможности?
— Не знаю. По-моему, кто-то просто устал, а кому-то было просто лень. Ведь и правда, творческому человеку заниматься договорами и добычей бумаги очень неинтересно. Я, хоть человек более адаптивный, хорошо это знаю: успела поработать с 2011 по 2014 годы директором муниципального учреждения — детской киностудии «Поиск» в Академгородке.
— Вот видишь, директором. А сама всю жизнь использовала поговорку «Начальники без-ручки-чайники».
— Особого пиетета к начальству я никогда не испытывала, к тому же мне тогда казалось, что «Новая Сибирь» — это наше общее дело, к которому и я тоже имею непосредственное отношение. И мне тоже хотелось бы найти какой-то выход из сложившейся ситуации. В конце концов, смотреть на происходящее стало совсем обидно. И работать скучно. А Леша ушел еще за год до меня. В этом, мне кажется, и состоит главная его черта: он мог исповедывать некие свои взгляды, но при этом старался никому их не навязывать, не быть агитатором и вербовщиком, оставляя людям самим право выбирать.
— Так это основные принципы демократии и свободы слова.
— Насколько я помню, это ведь Вольтеру приписывается выражение: «Я не разделяю ваших убеждений, но готов умереть за ваше право их высказывать». Такие люди, как Кретинин, пока у них есть силы, идут до конца. С учетом кое-какого сходства в характерах они с Валерией Ильиничной Новодворской были прямо почти близнецами. С одной стороны, такая приверженность идеям, упрямство и бескомпромисность подкупает, а с другой — все это очень тяжело переживать близким людям. Поэтому я в какой-то момент поняла, что так больше жить не могу. К тому же меня время от времени задалбывало Лешино пьянство: ведь это было до эпохи мобильных телефонов, жили мы на Затулинке, и домашнего телефона тоже не было. В общем, я периодически не могла понять, придет он сегодня домой или останется ночевать где-то в редакции — не то по делу, не то просто так.
— И все же Алексей после смерти отца решил уйти из политики в краеведение?
— Так-то оно так, но даже когда он писал об инженере Николае Тихомирове, все равно возмущался несправедливости, стыдил чиновников за то, что они игнорируют память об одном из основателей нашего города. Так что, когда я бываю на Заельцовском кладбище, где похоронен Алексей, и прохожу мимо монумента Тихомирова, вокруг которого целый мемориальный комплекс, каждый раз думаю, что в этом есть и вклад Кретинина. Все-таки кое-какие его упорные действия не прошли даром.
Александр САМОСЮК (АХАВЬЕВ), «Новая Сибирь»
