Московский «Сатирикон» открыл драматическую программу Рождественского фестиваля, а его худрук Константин Райкин — цикл творческих встреч с театральной общественностью. 

С АНШЛАГОМ открылась в Новосибирске драматическая программа XII Рождественского фестиваля искусств. Старт крупнейшему за Уралом форуму культуры задал московский театр «Сатирикон». Спектакль «Человек из ресторана» по одно- именной повести Ивана Шмелева был дважды сыгран на большой сцене театра «Глобус». Заглавную роль в постановке режиссера Егора Перегудова исполнил художественный руководитель «Сатирикона» — Константин Райкин.

Между показами известный актер встретился с театральными деятелями, студентами и журналистами. Встреча проходила при закрытых дверях и публично не анонсировалась — слишком далекую от искусства ажитацию в последнее время вызывают выступления Райкина, направленные против цензуры, возвращения в «сталинскую эпоху» и вмешательства общественников в творчество, и слишком бурно обсуждается в столичных СМИ конфликт вокруг реконструкции и финансирования театра «Сатирикон». Потому и начался разговор, как пошутил Константин Аркадьевич, с оправдательного монолога.

И бизнесмен, и казнокрад

— В последнее время вокруг театра и лично меня много несправедливости, лжи и злонамеренной клеветы. По-хорошему, нужно было бы подавать в суд и выигрывать дело, но на это нет времени. Все обвинения в мой адрес строятся на посыле «он гребет под себя деньги». Я даже на юбилее Володи Машкова под поздравлением подписался как «алчный бизнесмен и казно- крад Райкин». Я знаю, откуда идут эти горы лжи. Но они взяли на эту роль самого неподходящего человека. Я не бизнесмен и никогда этим не занимался. Всю жизнь у меня два источника благосостояния — это мой театр и моя концертная деятельность. Больше ничего. Все это достаточно просто проверяется документально, но меня продолжают компрометировать. В театре я выполняю три работы, представляя собой довольно нечастый случай: я играю как артист, я ставлю как режиссер, и я являюсь художественным руководителем. Это три разные работы, которые теперь оплачиваются тремя разными зарплатами. Это не сумасшедшие, но вполне хорошие деньги. Мне их не хватает, поэтому я концертирую. А не хватает, потому что я многим помогаю — своим студентам, своей сестре. Помогаю серьезно, в некотором смысле содержу. Скажу нескромную вещь: вообще, я щедрый. Это знают все, кому я помогаю. Если нужно, я отдам любые деньги, потому что для меня театр — это смысл жизни и единственное дело, которым я хочу заниматься.

Какой Голливуд? У меня театр

— Иногда такие, которые не знают, что я всем отказываю, предлагают мне сняться в кино. Какое кино, когда я такими интересными вещами занимаюсь? Я люблю ходить в кино как зритель, но совершенно не нуждаюсь в кино как актер. У меня был такой известный случай, когда Спилберг за 17 миллионов пригласил меня, но я ему отказал. Из его конторы позвонили в театр, в кабинет нашего завлита. А у меня плотное расписание. Я преподаю, я ставлю, я играю, я театром руковожу. Я не могу заниматься съемками, потому что это означает, что я буду отнимать от необходимого на свое необязательное. Я себе этого не прощу. Это неправильно. А потом, что они могут мне предложить после того, что я уже сыграл? После всего шекспировского репертуара? И я работал с такими режиссерами, что слава Богу!

Духовные скрепы

— Поставить повесть Шмелева в нашем театре мне предложил режиссер Егор Перегудов. К моему стыду, до этого я не читал «Человека из ресторана». А прочтя сразу сказал «да», потому что произведение меня пронзило. В этой повести вроде бы все очень просто, но она невозможно современна и попадает в самую сердцевину проблемы — как в море искушений, соблазнов, унижения и всего давящего и принижающего человеческое достоинство все-таки остаться человеком, не потерять и сохранить самые важные на свете вещи. Это очень важно в наше время. Сейчас все говорят о традиционных духовных ценностях — о совестливости, честности, сострадании. Это самая уязвимая часть у власти, потому что никто эти ценности не соблюдает. Между тем носителем, назывателем и вдохновителем главных ценностей является наша великая русская литература XIX века. Наш «золотой век» есть прививка вкуса, смысла и духовности. Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Толстой, Чехов, Достоевский, Островский говорят о том, что человек есть мера всех вещей. Его жизнь и его личность есть самая большая ценность в стране, государстве и обществе. Это и есть национальная идея. Патриотизм не может быть национальной идеей, потому что это вещь вторичная, неизначальная. Патриотизм — это результат, а национальная идея — это человек, бесконечная ценность человеческого индивидуума. И никогда это не было в России так на деле. Человек у нас всегда самое низкое звание, а человеческое общество — своего рода птицеферма. Вот великая русская литература дает правильное понимание. Это очень важно, потому что искусство и должно отстаивать человека. Шмелевское произведение мне дорого прежде всего этим. Любой человек имеет бесконечную ценность, любой человек — драгоценность. Даже отморозок. И исследовать это очень интересно. Колоссальное значение имеют твои гены, но еще большее значение, где-то 85 процентов, имеет среда, в которой ты воспитан: в какие руки попал, как развивался, что читал? Именно это в главной степени определяет человека. И Шмелев в этом смысле — прекрасный, удивительный писатель.

— Шмелев очень важен сегодня, потому что люди испытывают потребность подтверждения своих духовных основ. Когда я говорю «люди испытывают», я имею в виду театральных зрителей. И здесь надо не заблуждаться. Надо понимать, что при всех аншлагах и битковых залах театральный зритель — это абсолютное меньшинство. По статистике в любом городе мира в театр ходит не более девяти процентов населения, включая тех, кто посетил театр хотя бы один раз в жизни. То есть 90 процентов не ходит в театр ни-ког-да. А это, вообще-то, базовый вид искусства. Чтобы в людях не разочаровываться, надо не очаровываться слишком — так устроена жизнь. Людей, испытывающих душевную потребность в какой-то духовной подпитке, — меньшинство. Вот такая мы порода животных. Когда мы видим, что у безвкусных мещанских передач на телевидении такие высокие рейтинги, а у хороших и интересных с точки зрения искусства — низкие, — это вот поэтому. Людей грубых, не тонко чувствующих, мало задумывающихся и, как называл их Федор Михайлович, «непосредственных деятелей» гораздо больше. Некоторые говорят, что искусство не может изменить мир и людей, — я с этим не согласен. Я оптимист, каждый день подтверждающий свой оптимизм практикой. Человек обязательно меняется. Не на всю жизнь, но на те три часа, пока идет сильный спектакль, он меняется чрезвычайно. Это поразительные, прекрасные, божественные метаморфозы. Приходит в зал пестрая стереотипная публика, начинается спектакль, и вдруг раз — они все превращаются в единое целое. И в этот момент их абсолютно не смущает, что они одинаковые, потому что в этот момент они все подключены — в них проснулся Бог. На уровне житейской температуры люди ссорятся между собой, ненавидят друг друга, собачатся. Трамвайно-троллейбусная, буфетная атмосфера ужасно разъединяет — между людьми возникает куча распрей и несогласия. Но как только люди возвышаются над собой, они становятся похожими и едиными. Это поразительное дело: в зале сидят разные люди — кто-то очень честный, кто-то нечестный совсем, кто-то трус, кто-то смельчак, кто-то жадный до невозможности, кто-то щедрый. Но когда идет спектакль, они за кого болеют? За хорошего, за честного. Они не любят нечестного. Они структурируются, черт возьми. Становятся чем-то единым, но при этом остаются личностями. Они все становятся совершенно иными. И у них так растопыриваются лица! Даже самые мужественные, которые там, в антракте, в буфете, непробиваемые ценители и дегустаторы искусства, вдруг во время действа, когда сами себя не видят, становятся такими божественными дураками. В них возникает какое-то детство. А потом закончится спектакль, они опять вернутся к своему обычному состоянию и начнут свое тявканье друг с другом. Но ЭТО было в их жизни. Они, может быть, даже забудут, а Бог запомнит. А Бог потом, может быть, наказание за грехи скостит.

Искусство требует жертв

— В силу разных причин я много езжу и в основном имею дело с театральной жизнью. И знаю, какая трудная жизнь у театров по России. Она и в столицах-то очень непростая, но в нестоличных местах бывает совсем из рук плохо. Очень трудно не замозолиться душой, сохранить трепет, а ведь это очень важное понятие для актера. У любого актера очень много искушений, даже не у столичного. В столице он может быть очень востребован, может сниматься в плохих сериалах и играть в антрепризах. В других городах таких вариантов нет, и он начинает работать в других сферах. И вот трепет уходит. Появляются разгильдяйство и лень. Между тем актерское дело связано с понятием жертвенности и самоограничения. Понимаете, инструмент, на котором играют все, не может быть тонко настроен. Он обязательно будет расстроен и разболтан. Так и артист, который и там, и там, и там и еще вон там. Уходят трепетное ученичество, возможность, решимость рискнуть. Артисты быстро превращаются в ремесленников с апломбом. Они начинают зарабатывать деньги. И это правильно. С другой стороны, для настоящего актера это не может быть главным. Артист по природе беременен чем-то таким неведомым — каким-то желанием выступать, быть кем-то. Это странная тяга — хочу вон туда, хочу на сцену. Театр — маленькое жертвенное место, связанное с понятием любовь. Вот ключевое слово! Хорошо зарабатывать и быть знаменитым — это все замечательно, но если только ради этого идти в профессию — всё, до свидания. С такими людьми я очень быстро расстаюсь. Просто хирургически — раз, и всё. У меня спартанские требования. Я очень добрый, но диктатор.

Юлия ЩЕТКОВА, «Новая Сибирь»

Фото Павла КОМАРОВА

Whatsapp

Оставить ответ

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.