Вадим Иванкин: Пути своего развития я нащупываю интуитивно

0
4935

На вопросы «Новой Сибири» отвечает руководитель Новосибирского отделения Союза художников, возглавляющий его вот уже тринадцатый год

Новосибирскому отделению Союза художников России исполнилось 85 лет. Его председатель — Вадим Иванкин, заслуженный художник РФ, действительный член Российской академии художеств, профессор. По натуре он человек увлеченный и эмоциональный, поэтому и разговор с ним получился совсем не «юбилейным».

— Сразу хочется задать самый важный и самый глупый вопрос: почему у новосибирских художников денег нет? Хотя, наверное, с тем же успехом можно было бы спросить, почему в жизни нет счастья.

— Я когда-то, как все, тихо сидел в мастерской и думал: а вот, наверное, у соседа в хлеву коров-то немерено... А когда стал председателем союза, вник в суть проблемы, и оказалось, что никаких коров ни у кого и в помине нет.

— То есть вы заступили в должность, когда из живности у художников остались разве что козы? Так в чем же состояла мотивация?

— Да и с козами было не все в порядке. Великий переворот 2003 года, как я его называю, стал рубежным событием для нашего союза. К счастью, далеко не в каждом городе произошел подобный раскол. У нас, правда, все обошлось без крови, но, надо сказать, не без угроз насилия. Новосибирская организация художников, думаю, как и любая другая, всегда была шипящим клубком непримиримых «товарищей». Но в один прекрасный момент сработал инстинкт самосохранения и стало понятно, что нужна компромиссная фигура, которая бы всех устраивала. Такой фигурой на тот момент стал скульптор Александр Крутиков.

— Но ведь и вы именно тогда оказались в правлении?

— История моего вхождения в эту бурную общественную деятельность была длинная. Вначале я попал в правление, где мне досталась должность ответственного секретаря (никто не хотел заниматься этой бумажной рутиной). Денег вообще не было, помещения не было. Весь новый союз — нищие раскольники-революционеры. Не то чтобы я заранее готовил себе роль Иосифа Виссарионовича и планировал замкнуть на себя все нити управления, но так получилось, что через пару лет я стал немного лучше других ориентироваться в административно-культурном пространстве нашего города. Вот в 2006 году меня и выбрали единогласно. Просто никто не хотел дальше разгребать те проблемы, которые стояли перед организацией. Тогда я так и сказал: «Что? Ярмо повесили и радуетесь?» Честно признаться, думал удрать с должности по-быстрому и поэтому своей рукой вписал в протокол собрания срок председательства в три года. Думал провести региональную выставку «Сибирь-10», а потом уйти.

— Не получилось легко отделаться? Вас ведь в это время избрали еще в секретариат Союза художников.

— Секретарем Союза художников России в Сибирском федеральном округе.

— И к чему это обязывало и обязывает, Вадим Викторович?

— Обязывает решать спорные вопросы на местах, гасить конфликтные ситуации в регионе. В прошлом году, например, в Новокузнецк разбираться ездили все вместе — все три секретаря по Сибири. До этого ездил в Томск, Омск, участвовал в общих собраниях художников в Красноярске.

— Мне кажется, такие должности традиционно занимают скульпторы-монументалисты, мэтры станковой живописи. А тут — акварелист. Как-то неправильно с точки зрения обывателя. И манера общения у вас не такая, как принято у больших начальников.

— Да, я эмоциональный человек, это и по моим работам видно. По работам художника всегда все видно. Возьмите хоть тех же Бухарова, Омбыш-Кузнецова, Третьякова или Беляева — и об их образе мышления, и о психо-эмоциональном состоянии, и о характере вполне можно составить представление, увидев их работы.

— Вы ведь с давних пор дружили с Бухаровым и Омбыш-Кузнецовым, почему не занялись станковой живописью?

— С ними обоими я познакомился еще будучи студентом Новосибирского худграфа. У меня руководителем дипломной работы был Александр Иванович Беляев, а рецензентом, если память не изменяет, — как раз Михаил Сергеевич.

— Омбыш-Кузнецов.

— И вот в 83-м году кто-то из них мне и говорит: мол, выставка всероссийская готовится, «Голубые дороги Родины», не сиди, сделай что-нибудь — акварелью, например! А я акварель и не знал, никогда ею не работал, да, в общем-то, и недолюбливал как материал.

Как я намучился с этими первыми акварелями… Они, конечно, были страшно подражательскими, надуманными... придумывал всякие кораблики-парусники...

Но на выставку прошли три работы. То ли сами прошли, то ли им помогли в пути, история сия покрыта мраком и мне не ведома. Но только потом у меня случился очень длительный провал — так сказать, творческий спад. Пытался что-то делать, а опыта ведь не было никакого, в том числе и жизненного. Поэтому делал что-то, невольно подражая тем, кто был ближе всех ко мне.

Этот порочный круг я разорвал только когда начал делать акварели на основе той натуры, что меня в то время окружала: деревенские дома, леса-поля и все такое прочее. Я перестал пытаться быть кем-то и попробовал хоть немного быть собой. Получилось посмотреть глазами закоренелого горожанина на деревенскую жизнь конца 80-х. Именно с этими акварелями я и вступал в союз художников в 89-м году. Они у меня, кстати, до сих пор сохранились.

— Это была академическая акварель?

— Нет, традиционная акварель обычно предполагает прозрачность красочного слоя, мягкие цветовые нюансы… У меня все получалось гораздо жестче, плотнее по цвету, без какой либо утонченности и прозрачности. Все свои акварели я писал щетинистой кистью, втирая краску в грубый немецкий акварельный картон. Вид они имели далеко не акварельный, чаще их принимали за темперу или гуашь.

Здесь, думаю, тоже не обошлось без влияния: где-то в конце 80-х мы с Михаилом Омбыш-Кузнецовым оказались вместе в Москве и в Академии художеств попали на выставку семьи американских художников Уайетов. Работы отца — Эндрю Уайета — произвели на меня огромное впечатление. А еще запомнилась подпись на этикетке: «акварель, сухая кисть»... Это как?

— Сухая кисть в акварели?

— В том-то и дело. До сих пор толком не разобрался, что это за техника, но тогда сразу начал экспериментировать. Жесткой кистью втираешь в бумагу краску, воды нужно совсем немного… ну, не буду подробно объяснять...

А потом началась перестройка, все и всё в стране встало на дыбы, художники увлеклись разнообразными поисками и экспериментами в своем творчестве. Иванкин тоже не был исключением. Может быть, мне к тому времени уже как-то внутренне наскучил пейзаж, и некоторое время, как и все вокруг, я делал несколько политизированные работы.

— Они стали более агрессивными и экспрессивными?

— Не без того. Я с этими работами даже участвовал тогда во второй групповой выставке «Восьми».

— Это, наверное, был самый знаменитый и вызывающий групповой арт-проект того времени?

— Тогда политизированных работ было много: у того же Мосиенко — сплошь и рядом какие-то Брежневы и Хрущевы всякими безобразиями занимались. Но в самом начале 90-х я стал стипендиатом Союза художников СССР и попал в Дом творчества «Сенеж» в Подмосковье. Пытался писать маслом большие серьезные произведения. Но как-то не очень удачно. Все свои холсты этого периода я потом просто уничтожил. А вот акварели того же периода, сделанные вечерами, как эскизы к масляной живописи, оказались той точкой, из которой вырос весь мой нынешний мир.

— Тогда у вас и стали возникать религиозные мотивы?

— Да религия здесь вообще ни при чем. Это вы, журналисты, в какой-то момент стали наклеивать мне ярлык «библейского художника». Поначалу приходилось говорить, что связи с религией здесь нет никакой. Сейчас я уже не обращаю на это никакого внимания.

Тогда в 90-е, на «Сенеже», один московский искусствовед мне сказал, что мои акварели похожи на фрески, только написаны на бумаге. Его слова отложились где-то в глубине моего подсознания, и я интуитивно начал нащупывать пути своего развития.

Другой, опять же московский, искусствовед Александр Греков недавно увидел мои работы и резюмировал таким образом: «Ты как в кубики играешь — из традиционных христианских символов и образов выстраиваешь собственные композиции». Так ведь и правда: есть определенный набор знаков, трансформируя и перетасовывая которые, можно получать новые сюжеты. Примерно как, соединяя всем известные буквы и слова, мы получаем бесчисленное количество новых смыслов.

— Просто какая-то игра получается.

— Если творчество тебя не увлекает, зачем им заниматься? Хотя… все по-разному относятся к искусству. Для Филонова, например, это была просто ежедневная работа.

— Есть люди, которых вы могли бы назвать своими учителями?

— В большей степени словом «учитель» я бы мог назвать Михаила Сергеевича.

— Омбыш-Кузнецова.

— Мы с ним все-таки много ездили по стране, подолгу разговаривали в гостиницах… Мне всегда с ним было комфортно общаться, и — что главное — мы со временем научились понимать друг друга с полуслова. При всем моем уважении к другим моим товарищам, такого творческого взаимопонимания у меня ни с кем не было и нет. Так что в этом смысле я бы мог назвать его своим учителем. Ну а насчет влияния… Конечно же, мы разные. У меня, например, нет такого упорства и основательности, как у него.

— Так все же, если вернуться к началу нашего разговора, в Новосибирске художники никогда уже не смогут зарабатывать? Ведь в советские времена, к примеру, во многом спасали государственные закупки по завершении каждой крупной выставки?

— Увы, эта прекрасная традиция, думаю, безвозвратно канула в Лету. Иногда новосибирским художникам достаются небольшие «пряники» к празднику — помню, еще пару лет назад была какая-то относительно крупная закупка художественным музеем современного новосибирского искусства, иногда случаются разовые закупки у отдельных художников. Но это не вина художественного музея, а его беда. У них тоже нет достаточных средств для пополнения своих фондов.

А те средства, которые Минкульт НСО субсидирует нам как общественной организации на проведение значимых проектов, тратятся прежде всего на организацию выставок и печать каталогов. Но, тем не менее, из этих невеликих средств последнее время мы пытаемся выделить малую долю на премии художникам. Пусть хоть иногда кому-то будет приятно...

— А скандал, связанный с творческими мастерскими, разрешился?

— Вся печаль в том, что в марте этого года наши городские депутаты внесли изменения в порядок исчисления арендной платы за пользование муниципальным имуществом и из группы льготников вычеркнули все социально ориентированные общественные организации, наш союз в том числе.

В мастерской, где мы сейчас сидим, по новой редакции постановления квадратный метр должен стоить около 201,40 рубля. А в центре на первом этаже — 447,50. Теперь умножьте эту цифру на среднюю площадь творческой мастерской в 60 квадратных метров. Скажите мне, кто из художников может оплачивать такие суммы?

Конечно, пока (до 2023 года) у нас сохраняется льготная ставка арендной платы — 1/10 от коммерческой. Плата, конечно, льготная, но вот долгов у союза на сегодняшний день больше полутора миллионов. Работы нет, платить художникам нечем...

— А новые помещения как часто появляются?

— В последний раз нежилые помещения нам передавали под мастерские в год кризиса — в 2008-м. На этом пока что все и закончилось. Думаю, что надолго... Может быть, навсегда...

— Вы рисуете много автопортретов. Говорят, что когда у вас плохое настроение, вы садитесь перед зеркалом и занимаетесь такой своеобразной психотерапией.

— Обычно в целях отдохновения я делаю ленивые этюды — по временам года, которые меняются за окном. Хотя пейзаж там, в общем-то, остается одним и тем же.

Николай ГАРМОНЕИСТОВ, «Новая Сибирь»

Whatsapp

Оставить ответ

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.