28 лет назад выдающийся пианист, дирижер и «невозвращенец» Владимир Ашкенази выступил в Новосибирске с сольным концертом.
Владимир Ашкенази, один из самых знаменитых современных музыкантов, завершил свою концертную деятельность: эта новость была опубликована на его менеджерском веб-сайте. 82-летний «дирижер и пианист, музыкант, художник и гуманист, решил, что ему пора отказаться от публичных выступлений и сделать это незамедлительно».
Ашкенази родился и учился в СССР. Ещё в семнадцатилетнем возрасте получил второй приз на Международном конкурсе Шопена в Варшаве, через год выиграл музыкальный конкурс королевы Елизаветы в Брюсселе, а в 1962 году удостоился первой премии на конкурсе имени Чайковского в Москве. Но всего год спустя молодой музыкант принял решение не возвращаться на родину — и вместе со своей женой, исландской пианисткой, выпускницей Московской консерватории, обосновался в Лондоне, а позже начал свою дирижерскую карьеру в Исландии.
Новосибирские меломаны прекрасно помнят, как в апреле 1992 года на сцене Большого зала филармонии состоялось сольное выступление выдающегося пианиста. Этот концерт состоялся в рамках большого турне по посткоммунистической России — от Хабаровска до Нижнего Новгорода и Вильнюса.
Но мало кто вспоминает о других выступлениях Владимира Давидовича — о тех, что состоялись в 1989 году, когда впервые после долгого перерыва он приехал в Москву. Эти концерты не были гонорарными, все сборы направлялись на развитие фортепианной школы СССР. Именно во время этих московских концертов, организованных фондом культуры с Ашкенази договорились о его большом сольном туре по стране.
Я в то время работал инструктором отдела культуры обкома КПСС и, учитывая прямую связь фонда Раисы Горбачевой и Центрального комитета партии, приложил руку к появлению знаменитости в Новосибирске. Оказавшись по разным делам в Москве, я со Старой площади, где находился ЦК КПСС, был направлен в фонд культуры — на обсуждение того самого сольного тура. Думаю, что Новосибирск попал в гастрольный лист вовсе не благодаря моему участию в переговорах: не сомневаюсь, Ашхенази и так бы приехал в наш город.
***
Тогда ему было 52, он был на пике успеха. Обласканный массой наград (в том числе семь (!) Грэмми), победитель всевозможных фортепианных конкурсов, с выступлениями, расписанными на несколько лет вперед, большой дирижер, руководитель Лондонского филармонического оркестра… И «невозвращенец».
И вот теперь он впервые оказался в СССР после того, как в 1963 году покинул родину. В первые часы общения он как бы даже немного стеснялся нас, ведь я, как и еще несколько товарищей с перифирии, представляли коммунистическую партию. Он как бы исподволь выдавал какую-либо информацию и потом осторожно смотрел на нашу реакцию. Этот наш разговор я очень хорошо запомнил.
— А вы знаете о том, что я выступал на Западе, а потом не вернулся и остался там на постоянку?
— Да, знаю…
— А вас проинструктировали, как со мной себя вести?
— Владимир Давидович, это я сам у нас в отделе консультирую всех по вопросам культуры.
— Но я ведь не виноват, что остался... И, кстати, до 70-х не отказывался от гражданства. Но они ведь начали прижимать мою жену — не хотели ей выдавать паспорт, чтобы мы могли вместе ездить на гастроли. Ей даже пришлось в министерстве культуры устроить скандал. Вот мы и решили остаться.
…Повисла долгая пауза.
— А вы знаете, я ведь православный… Моя мать православная, вот она меня втихаря и крестила. Поскольку в СССР отрицается религия, как вы на это смотрите?
— Нормально смотрю. У меня папа крещенный, и вообще ничего такого плохого в этом не вижу.
Надо сказать, что он быстро освоился и стал чувствовать себя вполне спокойно.
***
Потом случился путч, вслед за ним развал СССР и ликвидация компартии. В этот период мы с ведущими мастерами создавали камерный театр балета, и вскоре я предложил Владимиру Миллеру принять коллектив в штат филармонии, а я, как начальник филамронического отдела, какое-то время работал бок обок с Леонидом Кипнисом. Поэтому и оказался тем, кто участвовал в организации концерта Ашкенази в Новосибирске, уже в другой стране.
Концерт состоялся в Доме политического просвещения (как он тогда еще назывался) — туда уже перебрался наш симфонический оркестр. И, надо сказать, я не без радости провел какое-то время с Владимиром Давидовичем. Более энергичного человека мне в жизни, наверное, никогда не приходилось встречать. И не только энергичного, но и абсолютно открытого: он не мог просто так молчать, он не мог просто так сидеть. В тех случаях, когда ему некуда было двигаться, он обязательно что-то рассказывал.
Как и в прошлый раз, мы очень легко общались. Меня еще во время первой встречи интересовала история вокруг участия Ашхенази в конкурсе имени Чайковского, и я сразу попросил его рассказать, как все было.
— О, было очень интересно… В 1958-м Ван Клиберн выигрывает первый советский конкурс! Американец выигрывает у советских пианистов конкурс имени великого русского композитора! Скандал! После этого меня вызывает Фурцева. Она была со мной очень дружелюбна и объяснила, что ей нужна в следующем конкурсе победа советского пианиста. Я сказал, что мне физически будет весьма тяжело играть Первый концерт Чайковского в финале, поэтому я не могу ручаться за конечный результат — за то, что получу первую премию. Ведь я еще ни разу не играл этот концерт на публике. А она мне: «Это же русская музыка, произведение великого Чайковского!» Странная женщина — как будто я сам этого не знаю. В конце концов, через четыре года в победителях я оказался не один, разделив первую премию с англичанином Джоном Огдоном. Фурцева осталась довольна, организовала нам встречу с Хрущевым. Сияла так, будто это она лично конкурс выиграла!
Внезапно Ашкенази переменил тему разговора (это было для него очень характерно):
— А вам нравится Горовиц? Как к нему относятся в СССР?
— Очень хорошо относятся. Его здесь очень любят. За это я вам отвечаю.
— Вы знаете, у него ведь есть личный настройщик инструмента, который специально чуть ослабляет клавиши. Вы ведь видели как он играет — буквально подушечками пальцев клавиш касается, кажется: просто дунь — и уже будет звук. Поэтому он на чужих инструментах не выступает, везде свой возит. Кстати, и для перевозки инструмента у него есть своя методика, очень интересная…
Владимир Давидович начинает подробно рассказывать, как крепят инструмент при транспортировке. Кажется, он уже начал считать меня за своего. Все страхи, если они и были, ушли.
…Мы приехали на место выступления, я коротко рассказываю ему об истории зала. Он с пониманием качает головой:
— И Рихтер выступал здесь?
— Нет, зал совсем новый. Но Рихтер к нам приезжал несколько лет назад.
…Проходим за кулисы. Он выходит на сцену, пробует инструмент. Остается всем доволен.
В зал начинают запускать зрителей. Он стоит передо мной в черном костюме и в черной водолазке и продолжает говорить, не останавливаясь.
— Я в детстве пел в хоре и перед тем, как я выходил на сцену, мама всегда говорила: «Выделяйся, Володя!». И позже, уже за инструментом, я всегда вспоминал мамины слова. Вот сейчас увидите, как я буду потеть и выделятся. Как велела мама!
С этими словами он под бурные аплодисменты вышел на сцену, а я двинулся на свое место в обход, наверх, через холл.
У входа в зал стоял Арнольд Михайлович Кац.
— Что же вы не проходите, маэстро? — добродушно поинтересовался я.
— Да что его слушать... С оркестром нашим играть отказался.
— Арнольд Михайлович, так он ведь нигде не играл с оркестром! Вы уж не обижайтесь на него, он хороший.
— С нами мог бы…
Я проскользнул мимо, сел на ступеньку и приготовился слушать. Обернувшись, увидел маэстро, стоящего прислонившись спиной к двери, но уже в зале. Он был очень внимателен и сосредоточенно смотрел на сцену.
Александр САВИН, специально для «Новой Сибири»
