На выставке сибирского фотографа, знаменитого своими эротическими работами, состоялась дежурная дискуссия о том, где кончается эротика и начинается порнография. В этом событии не было бы ничего особо особенного, если бы оно не оказалось по-своему особенным.
Есть такая расхожая формула — что фотография это остановленное мгновенье. Довольно лобовое определение, конечно. Гораздо интереснее сравнить фотографию, допустим, с немым кино: та же статичная камера, присутствие слов невозможно, а дополнение музыкой всегда звучит вульгарно.
Как ни смешно, примерно то же сходство можно найти и между порно-видео и порно-фото: там, как все понимают, тоже совершенно не нужны ни слова, ни музыка. Ну да, это же касается и эротики в искусстве, разумеется.
***
...И вот в этот момент — вбив на клавиатуре эти слова в процессе весьма сомнительных рассуждений на туманные темы — мы фатально упираемся в вечный дурацкий вопрос: а чем все-таки отличается это самое порно от той самой эротики? Хотя только ленивый не обсуждал хоть раз в жизни этот неразрешимый вопрос, дискуссии на заданную тему никак не закончатся — особенно в профессиональной художественной среде. Нечто в этом роде произошло и в ходе недавней встречи с новокузнецким автором на фотовыставке в новосибирском Центре культуры ЦК19. (Она называется «Провинциалы»: это один из циклов известного фотохудожника Николая Бахарева. Но, кстати, никаких, просим прощения, голых баб вы там не увидите.)
В этом-то и вся соль экспозиции: Бахарев знаменит чуть ли не на весь мир в первую очередь не портретами никому не известных героев ушедшей эпохи СССР и недоразвитой России начала 2000-х, а реалистичными бытовыми психологическими изображениями провинциальных барышень — в легком дезабилье и вообще нагишом. Посмотреть такое «немое кино» в Сети нынче невозможно, там присутствуют только самые скромные картинки, — эротика теперь только в иностранных фотоальбомах.
«Я ценю профессионализм от способа мышления», — говорит Бахарев. Что означает этот тезис, не обязательно понимать: мало ли что скажет художник, чтобы ещё больше запутать бестолковую публику...
Зато есть в каждом хорошем фотографе что-то такое, что не помогает ему сделать хороший снимок, но зато может помешать сделать плохой. Да, есть такое — нечто почти врожденное — и в Бахареве, и этим он беззастенчиво пользуется уже лет сорок.
Если хочется, это можно назвать высоким профессионализмом. Если не хочется, то и не надо. Но о так называемом творческом пути фотографа, всю жизнь снимающим художественные портреты шахтеров, металлургов, художников, поэтов и их подруг в разных антуражах и позах, во время творческой встречи с ним было сказано немного, поскольку присутствующие увлеклись спором о фотографе, снимающем вышеупомянутое суровое ню.
В дискуссии по большей части приняли участие сам Николай Сергеевич и наиболее активные гости — новосибирские фотохудожники Евгений Иванов и Павел Мирошников. Ну, ещё немного — нахмуренный Вячеслав Мизин. А какие реплики кому принадлежат — совершенно не принципиально, хотя некоторый сумбур в обсуждении присутствует, превращая текст в своего рода пародию на нон-фикшн и вербатим.
***
— Секрет Бахарева — как он стал мэтром и теперь может всех в Новокузнецке строить — еще и в том, что ни у кого из тамошних фотографов до распада СССР выставок за границей сроду не было. А как только страна в 90-х открылась, все западные кураторы загорелись идеей показать, какая в нашем «совке» происходит дикая жизнь. И Николай Сергеевич очень хорошо попал в эту коммерческую нишу. При этом никто не стал разбираться, что его фотографии — результат каких-то там глубоких философских размышлений, и тому подобное. Там у них нормальных экспертов тоже не так много.
— То, что вы видите на стенах — это официальная заказная съемка московского Дома фотографии. Мне сказали: у тебя много обнаженки, а вот ты сделай что-нибудь порядочное. Я и сделал. Так в 2004—2006 годах появился цикл «Провинциалы». Всех жителей Новокузнецка, кто пожелал сфотографироваться у меня, здесь можно увидеть.
— Там у вас очередь, что ли, стояла?
— Нет, сейчас заказов стало мало. Это раньше их было много. Но без заказа я никогда не работал, потому что за неофициальную съемку могли и по башке дать. Особенно если это съемка девочек на квартире, где они практически оголенные. Тема эта в старые времена была совершенно запретная, поэтому мне приходилось идти в общественное место — прямо на местный пляж и снимать там — совершенно официально, от службы быта. В интернете можно увидеть много таких моих фотографий. Я тогда просто ходил по пляжу и кричал как на базаре: «Товарищи! Давайте фотографироваться! Кому надо?!» И как только появлялись желающие — сразу в тенек, на съемку. Окружающий народ меня уже хорошо знал и комментировал: «Вон, рыжий опять кого-то в кустики потащил!» Я тогда еще рыжим был, это сейчас седой и старый…
— Так вы ведь работали в новоокузнецкой службе быта?
— Я был фотографом службы быта, по заказу населения выполнял работу. Без заказа и желания клиента такие съемки не сделаешь, никто не будет просто так по три-пять часов позировать. Да и доверия, конечно, тогда больше. Одна московская дама однажды написала о своих впечатлениях от съемок — ее текст вон там на стенке висит...*
Когда заказчикам приносишь контрольные отпечатки, они выбирают из пятидесяти-ста фотографий две-три, а остальное уходит в архив. Конечно, те кадры, что потом идут на выставку, заказчики редко выбирают. Но мне ведь главное угодить клиенту. И, замечу: никакого дохода такая работа не дает, а ее много: снимаешь, обрабатываешь, печатаешь, ретушируешь, развозишь по всему городу… А около двадцати процентов заказчиков отказываются от фотографий. Так что мне хотя бы пленку удавалось компенсировать...
— Наверное, многие соглашались, потому что у людей в Советском Союзе было мало забав, голых тёток ведь можно было увидеть только на картинах в музеях, а фото-изображения извлекались только из подполья.
— Мужчины редко интересовались, им неинтересно самим фотографироваться, им нравятся оголенные женщины, потому что в голове особые соображения, такой стереотип восприятия. А вот дамы считают, что они привлекательные личности и что-то из себя представляют. С некоторыми молодыми девицами просто невозможно работать, потому что у них, видишь ли, амбиции, они строят из себя непонятно что. А мне их красота не нужна, мне нужна своеобразность, выход за какие-то рамки… Правда, в возрасте после тридцати лет тоже мало кто соглашается, потому что у них, видите ли, комплексы.
Они ведь хотят так выглядеть, чтобы самим себе понравится. Вот я и предлагаю несколько раз переодеться, и в процессе смены одежды они постепенно расслабляются. Ведь одежда это маска, и раз уж человек раз-другой обнажится — ему прятать уже вроде как больше нечего. Тогда можно и обратно одеться, но уже перестать оглядываться по сторонам и чего-то бояться. Эту технологию я довольно долго отрабатывал...
— Значит, ты каждую квартиру превращаешь как бы во временную студию?
— Конечно. Все портреты интересны еще и тем, что вокруг присутствует некая обстановка, по которой можно понять, что за люди здесь живут — это очень важное дополнение.
— Николай Сергеевич, а тебе не кажется, что ты публике пудришь мозги? Какая у тебя финансовая статистика по съемкам? Вот снимешь ты девиц в платьях, потом в трусиках, потом без трусиков… потом наоборот… Но за фотографии ведь деньги с них берешь, какой же ты бессребренник...
— Нет, деньги были небольшими, да и в советское время обнаженку никто специально не и заказывал.
— То есть, без трусиков снимал чисто для себя, бесплатно?..
— Вопрос еще в том, как и почему Николай Сергеевич из комсомольского вожака на металлургическом комбинате превратился в фотографа, который снимал не идеологически выдержанную продукцию, а вот это всё!..
— В советское время мы все были комсомольцами…
— Во-первых, не все. А во-вторых, почему именно без трусиков, все же?
— После завода я из комсомола, между прочим, вышел…
— Знаем: потому что тебя в кандидаты КПСС не приняли.
— Я сам передумал туда вступать. Мне интереснее было заниматься своим делом, это ведь лучше, чем гайки на заводе крутить. К тому же, очень неправильно, когда художникам тогда разрешали рисовать все что хочешь, а фотографам сказали: а вам нельзя... Правда, тогда у многих любителей и правда получалась не обнаженка, а порнография, потому что учиться настоящему фото не на чем было. Поскольку из-за границы везли журналы совсем не высокохудожественные.
— То есть, у вас среди как бы порнографии стали появляться высокохудожественные кадры? При том что, про вас писали: «Способен измерить количество сексуальной энергии, выделяемой каждым объектом, до наноджоуля»?
— Да их показывать-то было нельзя: если не тот человек увидит — могли сразу в милицию или в КГБ потащить. Да даже и фотографии одетых людей у меня скоро перестали на выставки брать. А модели — они же простые люди, вот и выбирали кадры, где они выглядели красиво по их понятиям и не беспокоились насчет всего остального — в том смысле, что я где-то их публично продемонстрирую. Ведь фото с голыми девушками никто бы никогда ни на какие выставки ни за что не взял. Нет, бывали, конечно, случаи, когда заказчицы выкупали свою обнаженку — но потом ко мне приходили с разборками их дяденьки и мальчики.
— То есть, когда ты снимал для искусства, то уже понимал, что здесь совсем другие законы, что это рано или поздно будет востребовано на фестивалях в Москве, Казани, Чебоксарах и за бугром? Но только в рамках неофициального просмотра, для специалистов и руководящих работников.
— Да, такие работы теперь лежат в фондах, их изучают, пишут про них статьи, но широкой публике не показывают.
— Но ведь в какой-то момент произошла смена, когда порнография сперва стала ню, а затем ню снова стала считаться порнографией. У нас в СССР было «Чешское фото» или немецкий «Магазин» — оттуда и изучали фотографии ню. И когда началась перестройка, многое сперва стали разрешать…
— Когда лет тридцать-сорок назад ко мне в квартиру вламывались кэгэбэшники, им приходилось объяснять, что это не порножурналы, а продукция, купленная в «Союзпечати»…
— В начале 90-х тогдашние комсомольцы стали одобрять более свободные взгляды, а потом они превратились в чиновников и сами начали все подряд запрещать, к искусству обнаженного тела стали относиться так же чванливо, как при советской власти их эти… запретители.
— Чиновники-то сами ничего не инициируют, у них идет цепная реакция — после жалоб в прокуратуру всяких нравственных активистов. Проблема в том, можешь ли ты в каждом конкретном случае сам договориться с этими самыми чиновниками. Ведь существуют в государстве структуры, которые по уму должны художника защищать…
— Вопрос и в обычной политической спекуляции. Ведь у нас есть партии и организации, которым нужно показать, что они занимаются каким-то полезным для общества делом. И вместо того чтобы закрывать порносайты, с которыми все ясно, но не просто, они начинают докапываться до жесткой обнаженки, в которой прекрасное и безобразное художественно поперепуталось. Что такое порнография, никто, кстати, до сих пор внятно определить не может...
— Точно так же, как определить, что такое любовь.
— …Всегда считалось, что когда на изображении происходит… как бы это сказать… детопроизводство, — тогда это порно. Лично я и такое снимал. А как иначе: по-другому учиться-то невозможно! Мне важно было, чтобы человек держался открыто и свободно, а я должен эстетизировать ситуацию... Отличать одно от другого будут специалисты, — определять, что по-ихнему хорошо, а что плохо. Надо заметить, что есть и проверенные классические авторы в этом жанре, кого тоже нужно изучать. За границей я специально покупаю их альбомы, где не присутствует никакой лишней физиологии, хотел бы заметить.
— А как определить тонкую грань между жесткой эротикой и порно?
— Это зависит от вашего личного подхода. Если что-то вызывает у вас физиологическую реакцию, это может быть только вашей реакцией. У меня вот советское воспитание: это можно, а это нельзя. Такая вот малопонятная схема. Каждый ведь сам за себя решает, но должна быть и какая-то условная цензура, да.
— В 90-е годы возникло понимание, что многое можно, доступно, и ничего в этом страшного нет. Сейчас происходит перелом в обратную сторону…
— Заметьте, это первая персональная выставка Бахарева в Новосибирске. И не только, надо сказать, в Новосибирске... Ни разу работы из серии под условным названием «Диванчик» в России не выставлялись! Даже на Венецианской биеннале всё было целомудренно — с трусиками и лифчиками… Потому что скрытая цензура… или назовем это общественным договором… все это никто нигде не регламентирует…
— Каждый оценивает опасность демонстрации голых тел для общества в силу своей испорченности?
— Почти что да... Чисто руководствуясь неопределенными внутренними критериями.
— Какая реакция вообще может быть у общественности, если вы сами только что говорили, что свою порнографию в кавычках нигде публично не показываете…
— К сожалению, экспертные оценки обычно не публичные, и посмотреть результаты экспертизы нигде нельзя. Так вот, сегодня даже с формулировкой «циничный показ человеческого тела» уже может попасть под запрет… И в то же время никто никогда ню не запрещал у нас пока...
— Но раз мы не можем познакомиться с результатами экспертизы, значит, не можем и отреагировать на нее. Но зато можем всегда найти независимого эксперта, который даст заключение, прямо противоположное любой экспертизе. Оценки ведь субъективны и могут быть какими угодно.
— Получается, что выход-то есть. Просто тот же Николай Сергеевич должен с каждой своей модели брать расписку о согласии на съемку, а потом с отснятым материалом идти к эксперту за справкой, подтверждающей, что это не порно.
— Модели тут вообще не причем: все, с кем я работал, подписывали бумагу, что права принадлежат лично мне. Так что если кому-то захочется судиться — это он будет делать со мной, а не с девушками.
— Да, но с соответствующей справкой любой музей ведь может подстраховаться, если что. Вам каждый член совета по культуре при губернаторе легко объяснит, что нужно тут делать, и по какой схеме. Только мы уже переходим в юридическую плоскость, где начинается тьма тьмущая…
— Никто из творческих людей, к сожалению, не станет всем этим бредом заниматься!
— «Цензура — в глазах смотрящего», если изуродовать афоризм Оскара Уайльда.
— Вот у Бахарева на этой выставке с чьей-то точки зрения — сплошной пессимизм и безнадега. А он думает совсем по-другому. Потому что эстетические категории у всех разные.
— Да, для меня всё это, что вы видите, абсолютно позитивно. Это моя жизнь.
***
Николай Бахарев участник многих международных и российских выставок с 1990 года (Россия, Украина, Беларусь, США, ФРГ, Голландия). Является номинантом премии «Deutsche Börse Photography Prize, 2015». Работы новокузнецкого мастера находятся не только в российских коллекциях, но и зарубежных. Они экспонируются в Мультимедиа Арт Музее, Новокузнецком художественном музее, Музее изящных искусств в Хьюстоне, Юго-Восточном музее фотографии во Флориде и других. Его работы до сих пор покупают в лучших европейских фотогалереях и на мировых фото-ярмарках.
Проект реализуется при поддержке и в рамках программы Союза фотохудожников России.
________________________________________________
* «Маша! Вы мне не нравитесь! Тут чего-то не хватает! Поверните голову вправо-влево!.. Стоп! Как вы руку положили?! Это мужицкая рука! Сделайте ее женской! Откуда я знаю, как вы должны ее поменять! Ищите мне ракурс, вы же женщина! Так… женщину вижу, теперь пропала фитнесистка… Где стати?!..» (Мария Романова, чемпионка Москвы по бодифитнесу и бодибилдингу, вспоминает реплики Бахарева во время съемки)
Николай ГАРМОНЕИСТОВ, «Новая Сибирь»
Фото Елены БЕРЕСНЕВОЙ, Евгения ИВАНОВА и из архива Николая Бахарева
Ранее в «Новой Сибири»:
Николай Бахарев и его провинциальные фотогерои ушедшей эпохи
