Рубрика: Персоны

Она и актриса, и режиссер. И студентка, и педагог. Юная, миниатюрная, а воля к творчеству как у матерых мэтров искусства 

Роскошный сентябрь, милостью своей продливший новосибирцам лето, очень подходит для прогулок. Сидеть в четырех стенах, когда погода так хороша, нелепо. Потому мы с Анной Протоковило — актрисой и режиссером «Первого театра» — назначили встречу вблизи от не сданного в эксплуатацию помещения театра-студии — в парке «Березовая роща». Я немножко опоздала и не сразу ее признала: сидит на лавочке подросток в джинсах и черной толстовке с капюшоном. Не смартфон юзает, а сосредоточенно читает толстую книгу. Книга и стала отличительной приметой, опознавательным знаком.

Полдень понедельника, а парк уж полон пустых бутылок из-под пива. Полон праздно шатающихся. «Как по-разному люди живут, — кивнула я на тару и на людей. — Кто-то с утра выпил и свободен, а нам — работать и работать, делом заниматься». Пообещала, что солнечным полднем мы будем говорить только об интересном, светлом, добром и перспективном. Тем более что моя собеседница — девушка, живущая не сегодняшним, а завтрашним днем, который по определению заманчив.

— Анечка, прошло всего четыре года с тех пор, как вы окончили НГТИ, а уже столько всего успели!

— Прошло уже четыре года? — переспросив, искренне удивилась она. — Я не сильна в математике, ничего не подсчитываю.

— Может, потому что ничто резко не поменялось? Вы учились на курсе Павла Южакова и, получив диплом, плавно перешли работать в театр, который возглавляет Павел Валентинович. Это все равно как из детского сада перейти в школу, где все в классе — из одной детсадовской группы, давние знакомые, друзья. Такая аналогия приходит на ум. И я считаю, что вам на старте профессиональной жизни крупно повезло.

— Все не совсем так, как вам видится. Все же мы пришли в театр не всем курсом и были взрослее детсадовцев, потому стали разными. Но вы правы в том смысле, что да, психологический комфорт присутствовал. Мне не нужно было доказывать, что я не верблюд. Повезло не только с Павлом Валентиновичем, который сразу в студенчестве меня критиковал за стремление не играть роль, а режиссировать. Повезло с другими педагогами, выдающимися, по моему мнению, актрисами — Еленой Ждановой и Светланой Галкиной, которую вообще воспринимаю ближайшей подругой. Я всегда звоню им и благодарю, делюсь радостью, если вдруг что-то удается.

— С педагогом-подругой вы по имени-отчеству общаетесь?

— В основном. Иногда называю ее мамкой, — смеется Аня.

— Расскажу о том, как я с вами познакомилась. Мария Кожина, бывший завлит «Первого театра», пригласила на премьеру «Пришел мужчина к женщине» по пьесе Семена Злотникова, а ни программки не дала, ни предыстории «кто кому Вася» не сообщила. Я села в первом ряду и осыпала окружающих вопросами. «Кто поставил?» — адресовала вам, нарядной, длинноволосой. И вы уклончиво ответили: «Так, одна девушка».

— Правда? Я не помню. Перед премьерой сильно волновалась, никого и ничего вокруг не замечала. Ну а вообще глупо было бы себя в грудь бить: это я! Я — режиссер! Как вам спектакль?

— Я его отрецензировала. Не читали?

— Стараюсь рецензии не читать, чтобы не огорчаться. Вы критиковали, ругали?

— Никогда не ставлю перед собой задачи ругать. В целом спектакль получился достойным, но не без недостатков. Для меня неясно, почему молодая девушка взяла старую историю о немолодых людях. Вам пьеса Злотникова показалась самоигральной?

— Она благодатна для игры, но не в том дело. Меня привлекло само советское время, когда нравы были мягче, чище, целомудреннее. Я довольно долго готовилась к постановке, много читала советского, слушала много музыки 70-х годов. Мне особенно нравится музыка Андрея Петрова. Знаете этого композитора?

— Конечно, и не только по музыке к кино. У него есть чудесные фортепианные произведения.

— Андрей Петров мне много дал для настроения. А еще я напитывалась фильмами — комедиями Леонида Гайдая, Эльдара Рязанова, Георгия Данелии и других. Эти картины недаром можно смотреть бесконечно, и каждый раз они трогают, волнуют. Хотелось сделать что-то такое же доброе, теплое, светлое, чтобы человек смотрел, и ему становилось хорошо. Чтобы зрители могли расслабиться, вволю насмеяться, размечтаться. Ничего ведь не изменилось в том смысле, что люди не перестали страдать от одиночества...

А что вам не понравилось в моем спектакле?

— Претензии возникли прежде всего к актеру Никите Бурячеку. Я обратила на него внимание в фильме «Шкварки». Лента — полная ерунда, просто на уровне бреда, а актера Бурячека настолько камера любит, что прямо-таки возвеличивает, делает значительным. Он невероятно киногеничен, что, на самом деле, редкость. А на сцене видно, что актер ленив, ему удобнее существовать в своих штампах, из любого положения выходить с помощью усиленной мимики, как бы обаятельной, но переходящей в кривляние. Он не только в «Пришел мужчина к женщине» не выкладывается, в других спектаклях тоже недодает внутреннего проживания, наполнения роли.

— Вы знаете, Ирина, что актер Никита Бурячек — мой муж?

— Знаю, потому не лицемерю. Это было бы неуважительно — умному человеку говорить неправду. Насколько мне известно, вы с Никитой учились на одном курсе в НГТИ?

— Да, мы шесть лет вместе. И все шесть лет настолько друг к другу неравнодушны, что постоянно спорим. У нас часто не совпадают мнения. Иногда думаю: как он меня терпит? Я же невыносима, постоянно придираюсь, мучаю его, и дома заставляя репетировать.

— И прекрасно! Любовь закаляется в препятствиях.

— Никита в этом сезоне, в сентябре уволился из театра, уехал в Москву. Теперь мы увидимся только зимой, когда я полечу на сессию.

— Он уехал, чтобы работать в кино?

— Да.

— Очень правильный поступок. В кино Бурячек наверняка сделает карьеру.

— Надеюсь. В этом сезоне и Дарья Зырянова ушла из театра. Теперь исполнять спектакль «Пришел мужчина к женщине» некому. Наш главный режиссер предлагает мне восстановить его с другими актерами, но пока это отдаленные планы. Сейчас я приступила к постановке пьесы «Хочу быть волком» Беттины Вегенаст. Эта премьера, намеченная на октябрь, осуществляется в «Первом театре» при поддержке Немецкого культурного центра имени Гете.

— Несколько необычный материал для вашего репертуара. Это же новая драма, пьеса из сборника «ШАГ» о социальном определении, самоидентификации?

— Можно охарактеризовать и так, а можно трактовать тему как историю человеческих заблуждений. Пьеса оказалась не так проста, как мне показалось при первом прочтении, она требует другой, нетрадиционной формы. Будем экспериментировать. Я пробую и жанр спектакля-диспута, открытой дискуссии со зрителями, все несколько не то. Одно знаю точно: персонажи, которые по пьесе бараны, у меня будут люди. Никаких шкур, рогов и копыт!

— А какая возрастная категория у будущего спектакля?

— 11 плюс. Но, по-моему, пьеса понятна и детям помладше. Все же современные дети очень продвинуты. Летом я вела съемки игрового фильма на Байкале как раз с подростками и убедилась, что они знают много такого, чего не знаю я.

— Вы сняли фильм? Прямо настоящий полный метр?

— Полный метр! Почему вас это удивляет? Я уже работала помощником режиссера у Павла Валентиновича, когда снимался фильм «Заказ», и кое-чему научилась. А далее стала сотрудничать с киностудией «Краски».

— А о чем ваша лента?

— У нее есть рабочее название «Спасем Байкал», но фильм не столько экологический, сколько приключенческий. Впрочем, говорить определенно еще рано, съемки продолжаются здесь, в Новосибирске. Кстати, Байкал устроил нам испытание на прочность — то шторм, то дожди. Осень в Новосибирске гораздо теплее.

— На съемках вы так же требовательны и дотошны, как на репетициях?

— На съемках я поняла, почему профессию режиссера считают мужской. Для нее нужны силы, нужна выносливость, твердость, воля. Требуются мужские качества. Но меня привлекает именно эта профессия, я только с режиссурой связываю свое будущее.

— Судя по тому, что вы выпустили два сказочных спектакля — «Снежный цветок, или Приключение Ежика» Сергея Козлова и «Как Кощей Бессмертный на Василисе женился» Юрия Боганова, вы недалеко ушли из детства. Все же для того, чтобы ставить сказки, надо помнить свое детское мироощущение. Я права?

— Абсолютно правы. Я не просто помню свои детские мироощущения, я очень скучаю по своему детству. И мне не нравится то, что я становлюсь жестче, рациональнее, не такой нежной, как в детстве.

— А каким оно было, с чем для вас ассоциируется детство? Вот для меня детство связано с бабушкой, она сама была как дитя, наивная и впечатлительная, поддавалась на авантюры.

— Здорово. А для меня детство — это деревня. Мои родители три года жили в деревне, пока строился городской дом. А там — такой простор, раздолье, вольница. Хочешь — бегай, хочешь — обнимайся с животными. Люблю природу, густой, вкусный деревенский воздух. Такой свободы, как в деревне, я нигде и никогда не испытывала.

Но я ставлю ведь не только детские сказки. Работая на курсе Павла Валентиновича Южакова, делаю студенческие спектакли — они вполне взрослые. И с тех пор, как я стала режиссировать, а началось это в моем прошлом студенчестве, я отказалась от категоричных суждений о работе других режиссеров. Когда по своему опыту знаешь, какого труда стоит спектакль, сколько в него вложено энергии, живой души, сомнений, нервов, язык не повернется отозваться плохо.

— Однако вы, как любой нормальный человек, отличаете ведь хорошее от плохого.

— Безусловно, отличаю, но думаю, что вслух мнение лучше не транслировать, единственное, что хочет услышать любой режиссер: «Спасибо, мне понравилось». В идеале: «Спасибо огромное! Спектакль потрясающий».

— Муж зовет вас последовать за ним в Москву, как декабристка?

— Зовет. Никита считает, что и мне очень бы подошло сниматься. Он высокого мнения обо мне как об актрисе, — смеется Аня. — А моя мечта — присутствовать на репетициях моего мастера в «Щуке» (Московском театральном институте имени Бориса Щукина) — у Юрия Николаевича Погребничко.

— С мастером повезло, Погребничко — уникальный режиссер со своей авторской системой. Он по-прежнему возглавляет театр «Около дома Станиславского»?

— Да, и много ставит. Мне реально повезло, потому что Юрий Николаевич занимается с нами подробно, очень много дает. Его спектакли-то я постоянно смотрю, а на репетицию попасть ни разу не удавалось, потому что во время сессии мы, заочники, с утра до ночи на учебе.

— Хочу подтвердить — Бурячек прав, вы действительно хорошая актриса. Вы мне очень приглянулись в «Фабричной девчонке» — моем самом любимом спектакле «Первого театра», получившемся володинским, донесшим интонации Александра Володина. И в «Билокси-блюз» у вас пусть маленькая, но вполне себе роль.

— Ой, я сыграла так мало, — всплеснула руками, словно отмахиваясь, Анна и посмотрела на часы. — Боже! Опаздываю на совещание. У нас сбор руководства в театре, составляем смету премьеры. С вами так легко общаться! Вот со всеми бы так.

— ОК, задам последний вопрос о родителях, об этимологии вашей фамилии. Вы ее сменили после замужества?

— Фамилию не сменила, она мне нравится, хоть и длинновата. Никита не настаивал на том, чтобы я стала Анной Бурячек, а родителям, кажется, приятно, что осталась Протоковило. Не знаю, что за фамилия, наверное, хохляцкая. У нас в роду столько кровей намешано — есть и немцы, и украинцы, буряты, русские. Мой папа — баянист, мама — певица, в общем, артистическая семья. Они много где работали — в ансамбле братьев Заволокиных, в филармонии и т. д. Меня обучили в музыкальной школе, но видимо, их способности мне не передались: я даже не подхожу к пианино, ни разу не возникало желания прикоснуться к клавишам.

Спасибо вам!

— Взаимно хочу сказать спасибо, вы меня кое-чему научили. Желаю сбычи мечт.

Фото из личного архива Анны ПРОТОКОВИЛО

Бывший директор Новосибирской филармонии по-прежнему не видит объективных причин для своего увольнения, но еще более неожиданного поворота событий не исключает

Мы неоднократно проводили интервью с Татьяной Людмилиной — сначала директором театра «Глобус», затем руководителем филармонии, теперь — единственным арт-менеджером Новосибирска, не пожелавшим уходить со службы по-английски, не прощаясь. Обычно наши беседы проходили ранним утром в личном кабинете Татьяны Николаевны. Темп включался автоматически — vivace — быстро и с воодушевлением, потому что всегда о планах, проектах, фестивалях, о череде неотложных дел. На этот раз мы встречаемся вечером в больничной палате и никуда не спешим: 18 сентября 2016 года, находясь на больничном, директор Новосибирской филармонии лишилась своей должности без объяснения причин. Вспоминаем бурную фестивальную жизнь Новосибирска, которой давно уже нет, пытаемся понять, почему этот город в плане восприятия современного искусства настолько консервативен, и отчего у нас острый дефицит творцов, ярких личностей, готовых вести за собой и нести на себе «новые миры». Но как бы мы ни пытались отстраниться от ситуации, разговор все равно поворачивает к скандальной отставке:

— Татьяна Николаевна, давая последнюю пресс-конференцию в Новосибирской филармонии, вы признавались, что не понимаете истинную причину вашего увольнения. Две недели спустя вам удалось найти для себя ответ на этот вопрос?

— Нет. И никому не удалось. Своими корнями, как я уже говорила, проблема уходит в январь 2016 года, когда было организовано письменное обращение общественности к губернатору Новосибирской области с просьбой назначить Игоря Решетникова министром. Я это письмо не подписала.

— Почему?

— Поверьте, не из личной неприязни. Просто я убеждена, что министр должен назначаться не по просьбе «трудящихся», а по профессиональным, деловым и человеческим качествам. Понимаете, безвластье в Министерстве культуры, которое длилось почти месяц (Василия Ивановича Кузина сняли в конце декабря, а нового человека назначили только в конце января), всех очень сильно озадачивало и напрягало. Явных кандидатур на должность министра не просматривалось. Решетников направо и налево раздавал всем обещания выделить средства и обеспечить бесплатные аренды. На этой волне было инициировано письмо.

— Противостояние с министерством началось сразу?

— Нет, сначала все было вроде бы нормально. Мы делали большие объемы, заканчивали сезон. Работали по очень серьезному экономическому бизнес-плану и понимали, что нас ждет впереди и на что мы можем рассчитывать с финансовой точки зрения. А потом начались какие-то вопросы. Аккумулирующей точкой в моих взаимоотношениях с Министерством культуры стал Третий Транссибирский арт-фестиваль, на проведение новосибирской части которого мы получили определенную сумму. Из этой суммы мы сэкономили средства, чтобы выплатить премию музыкантам и административно-управленческому персоналу, которые во время фестиваля работали буквально круглосуточно. Я попросила министра поменять финансовые коды в документах. В ответ к нам прислали ревизионную комиссию, которая обнаружила на нашем счете лишние два с половиной миллиона рублей. Я написала множество объяснительных и настоятельно попросила министра либо оставить нам эти деньги, либо найти законный способ вернуть их нам по другой программе или статье. Тем более что в акте, составленном ревизионной комиссией, про нецелевое использование бюджетных средств не было сказано ни слова. Но, увы, министр культуры целенаправленно забивал гвоздь между мной и коллективом и твердил о «нецелевке».

— Что в итоге стало с этими деньгами?

— Мы все перечислили в доход государства. Безвозвратно. До копейки. Что мне было делать в этой ситуации? Я нашла два с половиной миллиона и все равно выплатила обещанную сотрудникам премию. Кроме того, я отдала акт проверки на экспертизу в аудиторскую компанию и контрольно-счетную палату. И мне все сказали, что никакого нецелевого использования средств не было — только экономия. Обычно за экономию объявляют благодарность, мне же объявили выговор. И на каждом углу Решетников продолжал твердить о моей «нецелевке».

— В одном из интервью Игорь Николаевич подчеркнул, что вы сознательно вводили Вадима Репина в заблуждение, используя выделенные на проведение фестивальных программ средства на выплату зарплат. Цитирую: «А здесь они говорили Репину, и Вадик очень сильно возмущался, что денег больше нет», «Репин очень удивился, когда узнал, что такая сумма была, но не была потрачена на фестиваль, а где-то в филармонии осталась на стимулирование персонала».

— Мы с Вадимом Репиным очень тщательно выстраивали конструкцию Транссибирского арт-фестиваля. Первую программу собирали кирпичик к кирпичику, как Lego. Во второй раз цементировали сооружение, садили форум на крепкий фундамент. И только третий фестиваль уже прошел так, как должен проходить, — светло, радостно, спокойно, позитивно. И вот после этого прекрасного мероприятия появилась статья (теперь, я вижу, не случайно) о том, как это плохо и дорого и вообще никому в городе не нужно. Я много раз разговаривала с Вадимом Репиным и директором Транссибирского фестиваля Олегом Белым во время и после форума. Последний наш разговор состоялся после моего увольнения и процитированного заявления министра, и они оба заверили меня, что никогда Вадим Репин не разговаривал с Решетниковым на эту тему. Позвольте мне им поверить.

— Что теперь будет с Транссибирским арт-фестивалем?

— Наверное, он будет проведен.

— А какова судьба Рождественского фестиваля искусств?

— У меня нет ответа на этот вопрос — я не знаю. Рождественский фестиваль — это бренд Новосибирска. Мы сумели зарекомендовать себя и выстроили хорошие отношения со всеми участниками. Конечно, бюджет, который выделялся на последние четыре фестиваля, был для его проведения ничтожно мал, но я находила возможности для реализации интересной программы. К сегодняшнему дню я на 60 процентов продумала программу следующего фестиваля — очень дифференцированную, без перекоса в музыкальную сторону, как произошло в 2015 году. Что будет дальше? Наверное, министр Решетников будет проводить Рождественский фестиваль сам. Я больше такой возможности не имею.

— Ваше увольнение, бесспорно, стало главной темой концертного сезона. Версии обсуждаются самые разные. Есть, например, политическая: на юбилейном концерте симфонического оркестра вы публично поблагодарили Василия Юрченко за строительство зала.

— А что я должна была сказать? Что зал построил господин N? Я по-другому воспитана. Мне привили нормальные человеческие ценности, и я не умею «переобуваться в воздухе». Если я хорошо работала с человеком на протяжении нескольких лет, если я уважаю его, то почему после его ухода с должности я должна делать вид, что не знаю его? Я так вести себя не могу. Больше за моими словами не стояло ничего. А вот за словами тех, кто хотел меня уличить в плохом отношении к действующей власти, виднеется передергивание фактов. На тот концерт, о котором идет речь, я приглашала всех руководителей, внесших вклад в развитие филармонии. Иван Иванович Индинок заболел, Владимир Филиппович Городецкий был неотложно занят, Виктора Александровича Толоконского не было в городе. Пришел только Василий Алексеевич. Со сцены я произнесла благодарность всем вплоть до ушедшего из жизни Виталия Петровича Мухи, но об этом, чтобы в дальнейшем легко манипулировать фактами, тактично умолчали.

— Есть также коррупционная версия вашего увольнения: вы помешали кому-то перераспределять финансовые потоки филармонии.

— Да, витает в воздухе такой вариант. Мы не занимались в филармонии «распиливанием» денег. Мы тратили то, что зарабатывали. Мы создали честную, наипрозрачнейшую финансовую систему. И я не удивлюсь, если это так кого-то разозлит, что меня не поленятся крупно подставить. Я знаю, что уже некоторые мои приказы изымаются, но предотвратить это я не в силах.

— Ваш переход из «Глобуса» в филармонию удивил многих. Все-таки концертная организация имеет существенные отличия от драматического театра. Что вас заставило сделать такой смелый шаг?

— Меня мотивировали тем, что в городе пустует огромный новый зал. Здание было сдано в сентябре, но за полгода в нем прошло всего несколько концертов. Министерство культуры поставило передо мной задачу запустить зал, активировать работу новых помещений и сделать ее системной, расширить, в том числе и жанрово, спектр предоставляемых услуг, навести порядок с моральным климатом в коллективе. Я справилась со всеми поставленными передо мной задачами. Появилась разножанровость, увеличились доходы, улучшилась материально-техническая база. Мы сохранили все фестивали и «нарастили» количество концертов. Провели ремонт Дома Ленина. Стали использовать в программах современное световое и видеооборудование. И даже изменили в лучшую сторону и за счет самостоятельно заработанных средств акустику Государственного концертного зала.

— Акустика тоже входила в список поставленных перед вами задач? Официально все чиновники утверждали, что со звуком в новом зале все прекрасно.

— Такая задача передо мной не ставилась, но я быстро поняла, что музыкантам невозможно работать в тех акустических условиях, которые там были. И мы за два года, не получив от государства ни рубля, решили эту проблему. Я сознательно не обращалась никуда за финансовой поддержкой. Во-первых, знала, что никто ничего не даст. Во-вторых, я умею рассчитывать на свои силы. И пусть кто-нибудь приведет мне аналогичный пример улучшения акустики зала в России! Когда были решены все первоочередные задачи, я поняла, что пора браться за обеспечительные меры. В частности, проанализировала работу службы безопасности. Оказалось, в филармонии не было ни одного человека, который имел бы лицензию на право осуществления этой деятельности. Никто из нашей службы безопасности не проходил специального обучения или курсов переподготовки. Всех это, конечно, устраивало, но ответственность за безопасность в конечном счете лежала на мне. Я провела разъяснительную беседу с сотрудниками соответствующей службы, пообещала им работу в организации, которая придет, сохранение локального территориального места работы и шесть тысяч на обучение. Аркадий Бурханов (художественный руководитель ансамбля ранней музыки Insula Magica, неоднократно судившийся с руководством Новосибирской филармонии. — Прим. ред.) тут же организовал письмо к губернатору. Его подписали 28 сотрудников службы безопасности. В письме они выражали «категорический протест» против сокращения штатов, в результате которого на улице могли оказаться «инвалиды и ветераны боевых действий». Это было неприятно, но я понимала абсурдность этих обвинений. Никакого сокращения не было, никто соответствующей подготовительной работы не проводил и не подписывал никаких приказов. Не говоря уже о том, что мое решение отражало позицию Министерства культуры, озвученную нам на совещании, — освобождаться от штатных техничек, охранников, сторожей и переводить эти службы на аутсорсинг. Я полагала, что на жалобу отреагируют в рамках закона: придут из Министерства труда, разберутся и обнаружат, что никакого сокращения нет, а в письме губернатору содержится ложь и клевета. Но, видимо, сейчас какие-то новые условия работы с жалобами и письмами. Никто не пришел, никто не обратился ко мне с просьбой разъяснить ситуацию. Быть может, это сделал за меня Решетников?

— Одно из публично озвученных объяснений вашего увольнения — многочисленные скандалы…

— Ни одного скандала с моей подачи не было. Все скандалы, в которых меня обвиняли, были спровоцированы не мной, а Бурхановым и Калужским. Знаете, какую ошибку я совершила, придя на работу в филармонию? Я не уволила ни того, ни другого за прогулы. Я вышла на работу 13 января, Калужский появился 16 числа, а Бурханов и того позже. Но за все эти дни они были табелированы и получили зарплату, хотя разъезжали по своим делам. Когда я пришла в филармонию, у меня создалось впечатление, что этому коллективу не нужен был новый зал. Я не могла заставить их там работать. Они искренне не понимали — зачем? Не ходили на работу, не делали новых программ. Я была страшно удивлена тем, что многие коллективы не могут сделать за месяц ни одного нового концерта. Им было выгоднее работать без зала и спокойно обвинять во всех своих бедах власть. Не было ни планов, ни государственного задания для каждого коллектива.

— Кстати, именно в несбалансированном распределении государственного заказа, а также переизбытке абонементов, непомерной нагрузке на коллективы и сокращении работы Музыкального лектория вас упрекнули сразу после ухода некоторые коллеги.

— Это были слова Владимира Калужского, которые свидетельствуют о том, что художественный руководитель филармонии не в состоянии адекватно воспринимать действительность в коллективе и ориентироваться в ситуации. То, что он говорит, — это как средняя температура по больнице. Первые концерты абонементов прошли с загрузкой зала в 80–100 процентов. В частности, первый концерт фортепианного абонемента посетили 750 слушателей. Это малая реализация? А вот профанацию с количеством концертов, проводимых Музыкально-литературным лекторием, я действительно прекратила. Потому что приходили в школу, проводили пять одинаковых уроков для 5-го «А», 5-го «Б», 5-го «В», 5-го «Г», 5-го «Д», записывали себе в актив пять концертов, получали за переработку и две недели отдыхали. Сейчас ничего такого нет. Работаем сразу для всей параллели. Старейший отдел филармонии как существовал со дня основания, так и существует. Кто в нем работал, тот в нем и работает. Но появилась молодежь, которая, придя в школы, не вызывает у учеников смеха и отторжения и готовит специальные программы с использованием мультимедийных технологий. К сожалению, не все задуманное удалось реализовать. Мы только забросили первые идеи.

— Возможно, ваши замыслы продолжит новое руководство. К сожалению, мы мало знаем о вашем преемнике, чтобы делать какие-либо выводы.

— Знаете, какой кроссворд решает сейчас все профессиональное сообщество? Каким образом тромбонист оркестра театра оперы и балета смог стать руководителем крупнейшей концертной организации региона. Как вообще такое возможно? Какие он услуги оказывает? И кто за ним стоит?

— А вы знаете, кто за ним стоит?

— Знаю, но говорить не буду.

— Не жалеете о том, что когда-то покинули «Глобус» и пришли, как вы сказали в одном интервью, в «чрезвычайно сложный коллектив»?

— Нет. Несмотря на тяжелую моральную обстановку, я получала огромное удовольствие от того, что видела результаты своего труда. И кто бы что ни говорил, я точно знаю: я сделала очень большое дело. За эти два с половиной года обрела очень много хороших людей — коллег и знакомых. Когда мне объявили об увольнении, я попросила никого ничего не предпринимать. Я прекрасно понимаю ситуацию и хорошо знаю людей. Они сейчас находятся в крайне тяжелом моральном состоянии, потому что неожиданный переход от позитива, развития, профессионального становления в обрубленную неизвестность чрезвычайно отрицательно сказался на людях. Поэтому у меня нет абсолютно никаких претензий к сотрудникам. Я их всех очень хорошо понимаю. Каждый из них сделал свой выбор. И абсолютное большинство сделало правильный выбор. Тех, кто сделал иной выбор, я тоже уважаю — это их право. Что же касается вышестоящей власти? Скажу честно — я не была к этому готова. Это новый поворот в моей жизни. Его надо пережить. И я переживу.

— После разговора с министром вы сделали очень эмоциональное публичное заявление. Разорвали шаблон — прежде чиновники от культуры уходили тихо, комментариев не давали. Не жалеете, что высказались?

— Ни об одном слове не жалею. Даже сейчас я понимаю, что я не столько защищала себя, сколько озвучивала позицию, в которой сегодня находятся все руководители государственных учреждений области. Они тотально зависят от жалоб, клеветы, лжи. Я вообще считаю, что пункт об увольнении без объяснения причин нужно пересматривать. В контракте должны быть четко прописаны критерии, по которым оценивается работа руководителя. Мне сказали, что я не нравлюсь. А как мне не нравятся те, кто не ходит на работу, кто занимается не творчеством, а интригами, кто отстал от жизни и не может делать ничего актуального, современного, с перспективой вперед?! Что открыло мое увольнение? Вседозволенность. Теперь все понимают, что руководителя можно изгнать по любому поводу и в любую минуту. Достаточно просто пожаловаться губернатору. Как теперь прикажете работать с коллективами? Кто будет наводить порядок в штатном расписании, если его за это могут уволить? А представьте себе состояние руководителей учреждений культуры нашей области, которые в любой момент могут оказаться на моем месте? Я, кстати, задала этот вопрос Решетникову: «Кто будет следующим?» Он ответил: «Кто надо, тот и будет». На моем примере всем показали, что руководитель ничего не значит — успешный — не успешный, делающий — не делающий. Руководитель потерял право на самостоятельность действий. Он должен принимать исключительно лояльные решения и все время опасаться, а вдруг его действия кому-то не понравятся. Ощущения внутренней свободы, как было еще несколько лет назад, больше нет. Мы тотально зависим от общественников, комитетов, активистов, чиновников. Согласитесь, так наотмашь статьи об увольнении раньше не использовались.

— Каким вы сейчас видите ваше профессиональное будущее?

— В день моего увольнения, на вопрос: «Какую работу вы мне можете предложить?» — министр ответил: «Никакую». Сейчас я, конечно, не утруждаю себя поиском новой работы. Во-первых, прекрасно понимаю расклад. Во-вторых, в Новосибирске не так много мест для моего профессионализма и опыта. Ну а в-третьих, я после многих лет работы без праздников и выходных должна посвятить какое-то время себе. Сейчас все гадают, останусь ли я в Новосибирске или сменю место жительства, но я бы попросила не строить никаких догадок, потому что никто, даже я сама, не знает, как все будет складываться дальше. Время покажет.

Спектаклем «Недоразумение» режиссера Антона Маликова откроет сезон театр «Старый дом»

Открытие 83-го театрального сезона театр «Старый дом» запланировал на 16 сентября. Первым спектаклем в афише стоит последняя премьера минувшего репертуарного года — «Недоразумение» Альбера Камю. Режиссер спектакля — выпускник ГИТИСа Антон Маликов, впервые взявший на себя ответственность за интерпретацию иностранного автора, но в обращении с произведениями отечественных литераторов прослывший «любителем провокаций и экспериментов, интеллектуальных погружений и психологических самоистязаний».

«Недоразумение» написано в 1942—1943 годах, опубликовано и впервые поставлено на сцене в 1944 году. В основу пьесы положена фольклорная ситуация (творческим толчком к созданию, по свидетельству Камю, стал клочок старой газеты, в которой сообщалось о страшном и бессмысленном преступлении, совершенном в предвоенные годы в Чехии): родные не узнают и убивают человека, вернувшегося домой после долгого отсутствия. «Недоразумение в гостинице» служит в пьесе доказательством трагического одиночества людей. Мать и дочь в течение многих лет грабят богатых постояльцев, подсыпая им снотворное, и очередной жертвой становится их сын и брат. В этом драматургическом тексте нет идейных споров, на протяжении всей пьесы герои, кажется, говорят о самых заурядных вещах, — и в то же время обыденное происшествие переосмысляется на уровне философской трагедии.

«Новая Сибирь» предлагает вспомнить встречу с режиссером спектакля Антоном Маликовым в гостиной литературного магазина «Капитал» и не пропустить самое откровенное и, что уж там, самое шокирующее «Недоразумение» в городе.

— Как вы пришли в режиссуру?

— Я жил в Воронеже и работал артистом. А в актеры попал, потому что был дебилом. На самом деле у меня было два варианта: либо геологический, где вообще не было конкурса, либо актерский, где претендовало полтора человека на место. Я выбрал. А лет десять назад вдруг понял, что я — головастик и наблюдаю за всеми на сцене. И я ушел в зал. Мне расхотелось быть исполнителем чужой воли. Стало интересно познавать жизнь всецело, а не только внутри одного персонажа. И я решил поступить на режиссерский в ГИТИС. Поступил с первой попытки. Окончил мастерскую Леонида Хейфеца, который дал мне хороший фундамент. Профессиональную деятельность начал недавно — года два с половиной — три назад. Спектаклем, который изменил мою жизнь, стала WASSA по пьесе Горького в Курганском драматическом театре. Это был мой первый спектакль, который поехал на «Золотую маску». После него я подписал контракт с польским театром и сейчас работаю в городе Щецине. Базируюсь на данный момент в Варшаве, куда и поеду после Новосибирска ставить «Мещан».

— До приглашения на постановку в «Старый дом» вы были знакомы с театральным Новосибирском?

— Я впервые здесь, но давно знаком с этим городом. Здесь родился как режиссер грандиозный Черняков, здесь есть здоровая конкуренция, здесь на слуху все театры. У меня давно был пунктик приехать сюда и что-то сделать. Для меня Новосибирск — сверхтеатральный город, интеллигентный, умный, любопытный. А любопытство дорогого стоит.

— Кто решил, что репертуару «Старого дома» не хватает именно «Недоразумения» Камю, — вы или руководство театра?

— Предложение прозвучало с моей стороны. У «Старого дома» были долгие сомнения насчет этой пьесы, но спасибо театру за то, что он рискнул. «Недоразумение» — пьеса, которая людям в принципе неизвестна. Даже в профессиональном кругу, услышав это название, все пожимают плечами. Я сам впервые прочитал ее пять месяцев назад, когда мы с театром искали для постановки что-то наименее хрестоматийное. «Недоразумение» — своего рода режиссерский вызов. Она была написана в 1943 году. Первая постановка, осуществленная еще при жизни Камю, была встречена неодобрительно, что задело автора за живое. У «Недоразумения» до сих пор нет благостной сценической истории. В том числе и в России, где оказались провальными все немногочисленные попытки. Ощущение риска, желание понять, почему так происходило, и побудило нас взяться за эту пьесу.

— Вы ответили себе на вопрос, отчего предыдущие попытки поставить «Недоразумение» не увенчались успехом?

— У меня есть ощущение, что в других постановках пытались сделать спектакль так, как написано у Камю в пьесе. А если делать так, как написано, то получаются сплошные страдания — страдает мать, страдает дочь, страдают все. Через десять минут на это уже невыносимо смотреть — умрешь от скуки. От этой пьесы исходит ощущение драматургической неровности. Она очень многословна. Нелегкий, труднопроизносимый текст. «Недоразумение» возможно услышать при единственном условии — если мы посадим пьесу на действие, выстроим перпендикуляр к тексту. А для того чтобы это сделать, нужно разобраться не только в Камю, но и прочитать много другой литературы. Окунуться в криминалистику, изучить психологию убийств и классификацию серийных преступников. Чтобы понять все про героев пьесы, мы с артистами много разговаривали, читали Лакана, Юнга, Ницше.

— Как проходили репетиции?

— Мы работали в кайф. По крайней мере, мне хочется в это верить. Мы прошли долгий путь притирки друг к другу. Я все щебетал, щебетал на своем птичьем языке, а артисты меня не понимали. Спустя три недели мы нашли общий язык и где-то даже стали понимать друг друга без слов. Потому что не все в театре можно объяснить словами. Иногда нельзя найти точную формулировку, и я выбегаю и показываю, разыгрываю, как по нотам. Потому что в данном конкретном случае работают только совершенно иррациональные вещи — эмоции, животные инстинкты. Также для меня очень была важна степень открытости артистов. Артисты «Старого дома» оказались очень тонкими, ранимыми. Часть наших репетиций можно было назвать исповедальными беседами. Все происходило за закрытыми дверями, где мы вскрывали богатое на травмы прошлое. Для меня Камю — это посттравматический театр. Именно травма, нанесенная семье героев 20 лет назад, побуждает мать и дочь пойти на те преступления, которые они совершают. Меня не привлекает человек днем. Вся правда вскрывается ночью, даже самая неудобная. Мне интересен человек по ночам. Не прикрытый маской, а погруженный в одиночество — один в своем доме. Вот где начинается театр и настоящая работа над спектаклем.

— Какая театральная эстетика вам ближе?

— Я очень люблю польский театр. Одни из моих любимых театральных режиссеров — Кристиан Люпа и Кшиштоф Варликовский. Я смотрю их спектакли и задаюсь одним и тем же вопросом, как они умудряются так сработаться с артистами? Что они им такого говорят? Я пытаюсь разгадать этот ребус и в рамках своих догадок разговаривать со своими артистами. Эстетика, которую они представляют, меня будоражит, волнует… Но я не знаю, как возникает эстетика. Она случается сама собой от работы с артистами. Это самое главное, что должен уметь режиссер. Создавать форму не так уж и сложно. Возьми хорошего художника, и будет у тебя прекрасная сценография. А режиссер — это именно работа с артистами. В ГИТИСе четыре года уходит на то, чтобы обучить режиссера вытаскивать из артиста то, что он тщательно пытается от него скрывать. Оголить, раздеть, чуть ли не кожу с него снять. Для меня хороший театр — тот, который возбуждает даже на физиологическом уровне. Я не умею работать с ноль-позицией. Я очень верю в экспрессивный театр. Я обожаю оперу. Завидую тому, что она может парить над землей. И очень хочу, чтобы драматический театр звучал, как симфония. Поэтому впереди меня ждет поиск своей экспрессии — чтобы она была и не раздражала. «Недоразумение» я воспринимаю как тихую экспрессию. А это еще сложнее. Быть во внешнем спокойствии в то время, когда внутри заложена бомба замедленного действия. И мы не знаем, в какой момент эта бомба взорвется.

— Создавая спектакль, вы оглядываетесь на зрителя, которому придется все это смотреть?

— Я не думаю о зрителях. Не могу. Не имею права. Тогда я не смогу быть тем, кого пытаюсь выискать в себе, и не скажу ту правду, которую должен сказать. Эта правда может кому-то показаться неудобной, и зритель волен встать и уйти. Я по этому поводу переживать не буду, даже если он громко хлопнет стулом и крикнет: «Позор!» Спектакль — как разговор: он или складывается, или нет. Но подстроиться под каждого зрителя заранее невозможно. Самый идеальный для меня вариант, если посмотревшие спектакль выйдут после показа и зададутся миллионом вопросов, как мы, начнут мучительный поиск ответов: ведь в пьесе нет ни одной определенной мысли. Конечно же, это история тотального одиночества и возникшего вследствие него эгоцентризма и эгоизма. А также это история бездомных людей в поисках своего дома. Им кажется, что та мечта об отъезде, которая у них есть, сделает их счастливыми где-то там. А на самом деле счастлив тот человек, который, переезжая куда-либо, не везет с собой чемодан личных проблем. Но это практически невозможно. Я, к примеру, мечтаю попасть в Нью-Йорк, хочу оказаться среди кучи этого бетона и железа, но представляю, что все равно я туда приеду со своим одиночеством, со своей тоской и своими проблемами  — и даже Нью-Йорк не будет мне через пару месяцев в счастье. Я всегда был одержим идеей уехать из этой страны. И когда это желание вдруг осуществилось, я оформил национальную визу и переехал в Варшаву. Казалось бы, Евросоюз. Все для людей. Трамваи оборудованы выездными механизмами для инвалидов. По улицам ходят карлики, и никто в них не тычет пальцем. У старика падает сумка, и куча молодежи помогает ему собрать вещи. Люди ездят в инвалидных креслах и полностью социализированы. Та сторона гуманности, которая там присутствует, позволяет им обращать внимание друг на друга. Но даже там через два с половиной месяца я ощутил колоссальную тоску и одиночество. Не по березкам, а по языку и друзьям. Все равно этот чемодан приехал вместе со мной. Так и здесь, в пьесе, присутствует неразорванная пуповина. Изначально Камю хотел назвать свою пьесу «Изгнанник» и идентифицировал себя с Яном, героем, который возвращается домой, а его не узнают. Ему в их мире совершенно нет места. Он там лишний элемент, посторонний. Ян выстраивает целую систему воспоминаний, чтобы восстановить память сестры и матери, и, сам того не ведая, обрекает себя на смерть. Он сбегает из одной страны, хочет найти надежду в другой и наступает на те же грабли. Ситуация безысходности.

— Вы не оставляете своим героям надежду?

— Это абсолютно безнадежная история. Мир не имеет права на существование. Мир должен самоликвидироваться. Потому что убийство — это самоубийство человечества. А убийств сейчас происходит просто миллионы. Лично я живу в предчувствии войны, которая скоро может произойти. И совершенно неожиданно, как было в 1939 году. Слишком много неудобной правды от нас пытаются скрыть. Я даже порой перед поляками краснею. Я живу в очень старом, неотреставрированном районе. А напротив меня живет бабушка, которая была свидетельницей того, что происходило там в 1939 году. Она была тогда молодой и видела, как с одной стороны в город зашли немцы, а с другой — русские, и как в этом районе русские насиловали полячек. И сейчас генетически это очень травмированный район — там практически не увидишь трезвого человека. А от нас эту правду скрывают, хотя мы должны ее знать, как знали эту правду немцы и очень долго ее рефлексировали. Театр об этом говорит. В том же самом Берлине есть театр «Фольксбюне», который по праву считает себя политическим. И политики приходят туда и смотрят на то, как живет их страна. Театр является отражением той жизни, которой мы живем. И очень жалко, что сейчас у нас свободу театрального высказывания подводят под некие законы. Режиссер вправе говорить то, о чем думает. В спектакле «Недоразумение» мы пытаемся говорить честно.

— Вопрос, готова ли публика воспринимать столь откровенный разговор, даже если для вас лично это не имеет никакого значения.

— Камю привлек меня своим тотальным одиночеством, своей сверхискренностью, тем, что его заложенный внутри пьесы вопль не услышали. Мне кажется, название пьесы — «Недоразумение» — некоторые зрители воспримут как комедийное. Придут на комедию и с самого начала попадут в безнадежность. Но мне кажется, что через эту безнадежность как раз и надо пройти, чтобы ответить на важные для себя вопросы. Трагедия для того и существует, чтобы обрести через катарсис жажду жизни. Отчаянье должно ложиться на отчаянье. Чтобы человек выздоровел, его нужно слушать и слышать. А мы зачастую слышим только себя и не слышим других. Даже не помним, что только что нам говорил собеседник. И это в нашем спектакле тоже присутствует. Четыре человека одержимы своими желаниями, и ни один не хочет понять, чего хочет другой.

— Вы находите оправдания героям спектакля? Оправданны ли для вас убийства, совершенные персонажами?

— Эти убийства абсолютно оправданны. И мне ужасно жалко героев. Здесь существует абсолютно вывернутая логика: почему я не могу убить того, кто и так обречен на смерть? Почему я не могу убить того, кто уже познал счастье? Зачем ему в принципе жизнь? Тем более что героини спектакля не идут на кровавые преступления. Они существуют в новом гуманизме. Не убивают, а помогают людям. Сначала узнают, беден или богат человек, и если богат, поят его снотворным и сбрасывают в реку неподалеку. Создают полную иллюзию того, что человек покончил жизнь самоубийством. Поэтому к ним совершенно невозможно придраться. Они не каждый день сбрасывают людей в реку. Каждый клиент у них на вес золота. И мы, конечно же, сообщаем об этом зрителям. Исходное событие спектакля — приезд молодого человека. Они ждали его целый год. И вот, наконец, приехал тот, кто станет последним… Наверняка не все этот спектакль поймут. Но это и не важно. Идеальный эффект этого спектакля, если зритель, ухватив только вершину, захочет прийти и посмотреть его еще раз, зная то, что там будет дальше.

— Для постановки «Недоразумения» на сцене «Старого дома» вы отредактировали текст пьесы. С какой целью?

— Мы сократили текст и отказались от множества повторений. Убрали очень много воды. Получилось довольно сжато, густо. Плюс мы с актерами разбирали пьесу по действию, и в результате у нас легли даже самые высокопарные фразы. Мы даже нашли в этом какой-то вкус. Мы как психотерапевты раскладывали пасьянс из историй болезней. Таким образом, мы попытались выйти из зоны страданий и полноценно выразить состояние бездомности всех героев без исключения. Это поиск себя. Мы сами не знаем, чего хотим? Целостны ли мы? Вот я лично не целостен. Я нахожусь в таком же состоянии бездомности, как и персонажи «Недоразумения». В Воронеже, где я родился и до сих пор живет моя мама, у меня нет ощущения дома. Мой дом не в Москве. Мой дом не в Варшаве. Где же мой дом? Что мне нужно? Я не даю себе ответа на этот вопрос, как не дает его себе героиня в нашем спектакле. Как и она, я живу в иллюзии, в самообмане. Убегаю от злого мира в театр. Только там, при всех муках, я чувствую себя защищенным.

— Звуковое оформление спектакля — «рев» планеты Юпитер, полученный космическими аппаратами NASA. Довольно необычное сопровождение.

— Я два месяца искал этот сопровождающий звук. Пока не нашел для него точное определение — «воинственный». Тогда и обратился к звукам от NASA. Именно Юпитер со своей консистенцией адской газовой плотности очень подошел нашему спектаклю. Юпитер, который приближается к Земле, диктует нам ритм и способы существования. Воинственно приближается для уничтожения. Да, все умрут. Просто кто-то раньше, а кто-то чуть позже.

Фото Виктора ДМИТРИЕВА

Почти все мальчики, рожденные в «шестидесятых» мечтали быть космонавтами, поколение «семидесятых» грезило о портфелях дипломатов, «девяностые» прошли в кичевых малиновых пиджаках (тогда каждый третий ребенок во дворе хотел быть либо бандитом, либо предпринимателем), в двухтысячные рывок совершили IT-технологии (мальчики, одетые в длинные вязанные свитера, собирались учиться на программиста). Спустя 16 лет изменился только его образ (к длинному вязаному свитеру добавился лучезарный джобовский оскал), а IT-сфера продолжила развиваться и волновать представителей поколения Y (современная молодежь). Кем хотят работать сегодняшние школьники и как не заплутать в поисках профессии – разбирались с авторами проекта «Пункт Б» сестрами Вероникой и Натой Винокуровыми.

Авторы проекта «Пункт Б» Вероника и Ната Винокуровы 

Н.В.: — Лично знаю огромное количество людей, которые живут от выходных до выходных. Каждое воскресенье они начинают страдать: «Аааааа, понедельник, не хочу на работу». Они плетутся в офис без настроения. Продуктивность, как следствие, сильно страдает.

В.В.: — Мы сразу определились, что будем делать проект об образовании, потому что и я, и Ната любим учиться. В какой-то момент заинтересовались темой профориентации. Начали ее активно изучать и выяснили, что Россия по этому показателю находится на отстающих позициях.

Н.В.: — Лидируют США, Япония и Канада. Там система профориентации отлажена, ее курирует государство. Согласно статистике, в этих странах большой процент людей, которые любят свою работу и не готовы ее менять. У нас – не так. Портала Head Hunter (один из крупнейших порталов по поиску работы и сотрудников) провел исследование и выяснил: огромное число второкурсников осознали, что поступили не в тот ВУЗ и собираются поменять работу.

Н.С. – Хорошо. Только не очень понятно. «Несамоопределившиеся» школьники – это тенденция, или скорее исключение из правил. Не хочу показаться занудой, но мне кажется, что мое поколение (конец «восьмидесятых») четко знали, кем хотят быть.

Н.В.: — У нас нет профориентации в школах. Точнее как… Номинально уроки есть, но нет профессионалов. Поэтому часы отдают преподавателям химии, физики, математики. Мы регулярно общаемся со старшеклассниками и выясняем, самый неработающий инструмент – тестирование. Выпускники приходят к нам. Мы спрашиваем: тесты были. Они утвердительно кивают головой. Результаты на руки получали? Отрицательно качают головой. Зачем тогда проводить тестирование, если вы не выдаете результаты на руки? Или тоже случай был, в одной школе провели тестирование. Стоит выпускница в коридоре с широко открытыми глазами и в руках держит листок, полученный после тестирования. Она вся такая «парящая», «неземная». К ней подходит учительница и интересуется, что случилась. Девочка показывает ей листок с подписью: «швея-мотористка».

Н.С.: — Что тогда предлагает проект «Пункт Б»? Чем он отличается от стандартной профориентации? И с чего все начиналось?

В.В.: — Когда я была молодой мамой, то часто общалась с «коллегами» на детской площадке. У большинства была одна и та же проблема: скоро заканчивается декрет, надо выходить на работу, а я поняла, что больше не хочу этим заниматься. Мне кажется, что многие девушки уходят в декрет, в том числе, и чтобы взять законную паузу с целью определиться с работой. Есть еще одна проблема – зарабатываю достаточно, но это не делает меня счастливым.

Н.В.: — Мы разработали пилотный проект «Пункт Б» и запустили его на базе двух групп ребят из детских домов. Нам было интересно, как будут реагировать дети, за которыми не стоят строгие родители с грозным шипением: «Слушай, за все уплочено». Ребятам проект понравился. Мне кажется, они знают, куда идти дальше.

Работа в группах 

В.В.: — Мы не любим само слово «профориентация». Проект «Пункт Б» направлен на развитие личности. Сегодня рынок труда активно меняется. Время скоростей, поэтому справочники про профессии устаревают быстрее, чем попадают в печать. И у нас появилась идея привлечь к общению с детьми профессионалов. Прежде всего, они лучше знают, что происходят в их отраслях, и «вкусно» могут рассказать то, что ребята не подчерпнут из интернета. Сегодня мы привлекаем их для разработки программ. Мы отобрали 20 ключевых отраслей для города и выбрали компании-профессионалы, которые курировали каждый свою отрасль. Еще одно направление – организация мероприятий, в которых ребенок был бы проактивен. Он не должен просто потреблять информацию, как на экскурсии (посмотрите налево-направо), мы вовлекаем его в процесс с помощью игры.

Н.В.: На встречах мы задаем школьникам стандартные вопросы: «Ты хочешь быть журналистом, а ты хоть раз общался с представителем профессии? Ты знаешь, почему люди уходят из этой профессии? Почему происходит выгорание?». Нет! Все знания о той, или иной профессии они черпают из интернета, где не говорят о «минусах».

В.В.: — Сегодня между детьми и родителями не налажен диалог. Дети даже не знают, чем занимаются их папы и мамы. Был случай, мы ездили на одно из крупнейших IT-предприятий города вместе с детьми из детского дома. К группе присоединился мальчик. Ника подходит к нему и спрашивает: «А ты кто?». Выяснилось, что сын директора. У папы просто не нашлось времени, чтобы рассказать о компании, он и предложил ему присоединиться к нашей экскурсии и послушать.

Н.С.: — А какое оно сегодня, поколение Y? Читала много отзывов о современных выпускниках. Большинство из них сводятся к тому, что им сложно адаптироваться к реальному миру. Основная проблема – обманутые ожидания.

В.В.: — Поколение разное. Уровень школ, даже в пределах Новосибирска сильно отличается. Есть дети, которые более «прокачены» по ряду вопросов, чем мы. А есть те, кто не знает банальных вещей. Многое зависит от школы. Мне нравятся современные дети. Они много читают, общаются и самое главное – нацелены на работу. Школьники хотят начать работать как можно раньше, интуитивно чувствуя, что современное образование опаздывает за требованиями рынка. Им важно получать практику. Моей дочери 13 лет. И это огромная проблема устроить подростка на работу, а она хочет найти себя.

Н.В.: — В Японии последние два года школьники проходят сорок проб профессий. Только после этого   выпускник получает возможность подать документы в колледж. Государство обязывает компании брать школьников на стажировки. В России – по-другому. Например, в Москве в систему общепита можно попасть с 16 лет. У нас – нет. В Красноярске принят закон на региональном уровне, что в летнее время школьники могут получить временную работу. Например, по озеленению города. Это здорово.

Очень важно определиться с приоритетами

Н.С.: — Кем хотят сегодня работать современные школьники?

В.В.: — С начала «двухтысячных» лидерство остается за сферой IT. Это та отрасль, которая активно развивается. Современные подростки очень тонко чувствуют тенденции рынка. Есть и «минус» — неадекватные представления о зарплате. Например, выпускники увидели объявление о зарплате IT-специалиста с пятилетним опытом работы в 150 тысяч рублей, у них появляется уверенность, что, закончив институт, они будут получать эту зарплату. Мы же понимаем, что это не так. Еще одна сфера, в которой хотят работать, — игры. Но далеко не все школьники знают, что их можно создавать.

Н.С.: — Какие тренды на рынке труда сегодня? Что будет востребовано в ближайшее десятилетие?

В.В.: — IT! И все, что связано с продлением молодости, улучшением качества жизни. Без работы не останутся биологи и генетики. Востребованным будет направление робототехники. Останется спрос на специалистов с психологическими компетенциями.

Н.В.: — Еще в 2014 году на Давосском экономическом форуме прозвучала формула «80 на 20». То есть на 80% специалистов заменят 3D принтеры, бактерии, роботы, системы и гастарбайтеры. Даже профессия «юрист» постепенно уходит в прошлое. В этом году в США презентовали программу, способную анализировать гражданско-правовые договоры (около 250 листов) и определять: заключать сделку, или нет. В будущем юристов можно будет встретить только в судах. Остальную работу будут выполнять роботы.

Проект «Пункт Б» в гостях в одном из новосибирских театров 

Н.С.: — Получается, что люди с гуманитарным образованием, те же журналисты, могут остаться без работы?

В.В.: — Сегодня существуют программа, по написанию новостей, то есть «выживет» только авторская журналистика. Под угрозой остаются специалисты средней квалификации. Есть фундаментальные и сложные профессии, которые нельзя заменить роботом. Есть профессии, которые невыгодно заменить машиной. Например, дворник. Для уборки улиц проще нанять мигранта. Специалиста средней квалификации заменить можно, поэтому перед современными школьниками ставится сложная задача – ученик должен быть нацелен на сложное образование, иначе он отстанет.

Тест от проекта «Пункт Б».
Однажды началась война и муж баронессы уехал на фронт, наказав возлюбленной беречь семейный очаг и всегда ночевать во дворце. Верная жена покивала головой и пообещала, что так и будет. Но однажды, она встретила знакомого и заболталась. Домой баронесса бежала, когда начало смеркаться. На мосту она встретила маньяка, который пригрозил убить женщину. Она поспешила к лодочникам, которые отказались перевозить ее к замку: «У нас закончился рабочий день!». Тогда баронесса решила ослушаться мужа и поспешила к подруге. «Моя милая, мой супруг тоже ушел на войну, а я пообещала ему никого не впускать в замок», — объяснила она. Баронесса вернулась на мост, где ее убил маньяк. Внимание вопрос, кто несет ответственность за случившееся? Ответы будем ждать в ваших комментариях.

 

 

На этой неделе альтернативный оператор мобильной связи компания Tele2 объявила о завершении проекта по модернизации сети в Новосибирской области. Сегодня абонентам доступна более широкая зона покрытия, качественная передача голоса и высокие скорости мобильного интернета. В рамках проекта компания заменила оборудование более чем на 350 базовых станциях.  Также модернизирована транспортная сеть. О развитии Tele2 журналисты «Новой Сибири» поговорили с директором компании «Сибирь» Tele2 Дмитрием Кромским.

 

— Дмитрий, сегодня Tele2 по-прежнему воспринимают как лоукостера в сфере мобильной связи. Вы планируете уходить от этой системы и менять позиционирование? И как повлиял кризис на развитие компании?  

— Мы не лоукостер, мы – дискаунтер. По сути, лоукостер – система, при которой компания формирует своему продукту самую низкую цену на рынке. В этом случае внимание уделяется только ценовой составляющей. Tele2 же старается предоставить нашим клиентам – помимо разумной стоимости – отличное качество связи. Что касается кризиса, то количество абонентов Tele2 продолжает увеличиваться. В минувшем году мы отпраздновали миллион абонентов в Новосибирской области. Сложно предугадать, как будет дальше развиваться рынок, но в плане тарифов мы постараемся остаться одним из самых скромных операторов.

— Впервые в российской истории компании Tele2 в этом году был запущен в продажу собственный смартфон – Tele2 Mini. Как восприняли новинку новосибирцы? Окупились ли вложения? — Действительно, ранее мы никогда не занимались продажей подобных брендированных продуктов. Попробовали – получилось. Смартфон Tele2 Mini многим полюбился на рынке. Отслеживаем потребность по нашим салонам: консультанты просят чаще завозить телефоны, поскольку их быстро раскупают. Смартфон функционирует базе Android. Предусмотрены сразу две SIM-карты, дисплей – 4 дюйма. Стоимость новинки – чуть больше двух тысячи рублей. Нередко смартфон покупают школьникам: недорого, и неплохой телефон. Кстати, по результатам апреля Tele2 Mini вошел в десятку самых продаваемых смартфонов в России. В ближайшее время ожидаем появления в наших салонах брендированных смартфонов с более «серьезным» железом.

— Давайте поговорим о рынке мобильной связи. Как вы считаете, в каком направлении он будет развиваться?

— Основная потребность большинства пользователей сегодня – интернет. Спрос на голосовые услуги падает, уровень потребления трафика данных – наоборот, растет. Уверен, что успех сотовых компаний будет зависеть от эффективности развития мобильного интернета. Сейчас мы к этому стремимся. И, кстати, модернизация оборудования сети в Новосибирской области тоже была серьезным шагом в этом направлении. Абоненты отметили существенные улучшения, подтвердили это трафиком. Если в середине прошлого года наши новосибирские абоненты качали 4,5-5 Тб в сутки, то сейчас среднесуточный объем используемого трафика вырос почти в три раза – примерно до 15 Тб. И этот рост не останавливается. Происходит это как за счет увеличения доли пользователей мобильного интернета, так и за счет развития дополнительных сервисов. Например, мы обновили наше приложение Tele2 TV, которое позволяет смотреть телеканалы на экране смартфона или планшета. Не так давно мы запустили сервис «Zvooq для Tele2», который – также в сети 3G – позволяет слушать музыку в мобильном, выбирая любимые из 25 млн треков сервиса Zvooq. МЫ будем и дальше работать в этом направлении, расширяя возможности доступа к мобильному интернету. 4G в Новосибирске появится не позже сентября, а в Иркутске – до конца года. В Кемерове уже запустили 4G в мае. Там мы сразу же покрыли сетью 4G все крупнейшие города. В Новосибирской и Иркутской областях будем стремиться к похожему покрытию.

— Запуская сеть 4G, вы стремитесь «удержать» своих клиентов? Или это просто «гонка вооружений» с конкурентами на рынке?

— Многие абоненты не просто переписываются в социальных сетях на своих смартфонах, но и качают, просматривают видео. Для подобных операций необходима высокая скорость. Большинство наших коллег по цеху уже запустили 4G. Мы же до этого года преимущественно концентрировались на сетях третьего поколения. Мы уверены, что в ближайшие пару лет стандарт 3G останется самым востребованным. Однако для ряда абонентов 4G – важная категория при выборе оператора, несмотря на то что сибирский рынок пока не насыщен 4G устройствами. Например, в нашей сети абонентов с поддерживающими 4G телефонами меньше 5%. В общем же объеме устройств на рынке я бы оценил долю LTE-смартфонов примерно в 15%. Понятно, что она будет расти и расти достаточно быстро.

— Мы говорим о сетях нового поколения, однако в районах Новосибирской области абоненты нередко жалуются на низкую скорость интернета. Планируется ли улучшение качества покрытия, модернизация оборудования?

— Разумеется, мы планируем улучшить качество сети в населенных пунктах, в которых у нас уже есть абоненты. Мы планируем увеличивать покрытие и емкость сети 3G – в малых населенных пунктах. Поверьте, в районах наблюдается высокий интерес к мобильному интернету. На самом деле, та модернизация оборудования, которую мы провели, уже положительно сказалась на качестве связи в районах. Мы будем продолжать работать в этом направлении. У нас сейчас есть очень хороший частотный портфель для развития 4G, который мы будем реализовывать.

Как поделился в эксклюзивном интервью, посвященном 60-летию Дня строителя, генеральный директор одного из ведущих предприятий цементной отрасли Сибири — АО «Искитимцемент» Владимир Скакун, кризис предоставляет уникальные возможности для подготовки к оживлению спроса.

— Владимир Петрович, какова динамика спроса на цемент? Насколько высока сегодня конкуренция?

— Пока спрос на строительные материалы, включая цемент, падает из-за сокращения объемов строительства. Поэтому если в январе 2016 г. мы планировали выпустить в этом году около 1 млн 515 тыс. тонн цемента, то сегодня плановый показатель снижен до 1 млн 178 тыс.

Такая тенденция характерна для всей страны. По данным Росстата, в 2015 г. в РФ произведено 61,75 млн тонн цемента — на 6,79 млн тонн меньше по сравнению с уровнем 2014 года (– 9,9 процента). По прогнозам аналитиков, в этом году будет выпущено около 56 млн тонн цемента, т. е. рынок «откатится» к уровню 2011 г.

Если в 2014 году объем потребления цемента в Сибирском федеральном округе составлял 8 млн тонн, то в 2015 году он упал до 6,8 млн. За I полугодие 2016 г. емкость цементного рынка в СФО сократилась на 13 процентов по сравнению с аналогичным показателем 2015 г. Прогнозные показатели 2016 года — около 6 млн тонн. Уровень потребления цемента уменьшается и в Новосибирской области: в 2014 г. емкость регионального рынка была равна 1,6 млн тонн, в 2015-м — 1,34 млн со снижением до 1,2 млн тонн на текущий год.

Падение отечественного рынка цемента обусловлено сложной экономической ситуацией, напряженной геополитической ситуацией, отсутствием либо «заморозкой» крупных инвестиционных проектов и удорожанием кредитов. Недостаток оборотных средств у строительных компаний ведет к снижению объемов строительства и сокращению спроса на строительные материалы.

Конкуренция в отрасли объективно растет. Общая мощность цементных заводов России превышает 100 млн тонн продукции в год при ожидаемом спросе в 2016 г. на уровне около 56 млн тонн. Например, в Новосибирскую область, кроме нас, поставляют цемент Ачинский и Топкинский заводы, холдинг «Евроцемент». Несмотря на снижение спроса и обострившуюся конкуренцию, «Искитимцемент» удерживает свою долю на рынке СФО.

— Какова структура потребления вашей продукции? Какой цемент пользуется наибольшим спросом?

— АО «Искитимцемент» поставляет цемент строителям Новосибирской области и Алтайского края, Ханты-Мансийского и Ямало-Ненецкого автономных округов, Кемеровской, Курганской, Омской, Томской, Тюменской областей.

Благодаря строгому контролю качества выпускаемые нами восемь марок цемента и клинкер полностью соответствуют требованиям национального стандарта ГОСТ ISO 9001—2011 (ISO 9001:2008) в системе сертификации ГОСТ Р и в системе «Росстройсертификация».

Наибольшим спросом пользуется цемент ЦЕМII/А-Ш 32,5Б, применяемый для изготовления строительных растворов, ведения штукатурных, кладочных и ремонтно-строительных работ. Его доля в объеме цемента производства за шесть месяцев текущего года равна 58 процентов. Для высокомарочных цементов аналогичный показатель составляет 42 процента по сравнению с 29 процентов  в 2013 г., 37 процентов  — в 2014 г. и 45 процентов  — в 2015 г. Незначительное сокращение спроса объясняется желанием застройщиков снизить себестоимость работ.

В I полугодии 2016 г наиболее востребованным был навальный цемент, отгружаемый автотранспортом или в специальных вагонах-хопперах по железной дороге. Его доля составила 66 процентов от общего объема продукции или 376 тыс. т. Тарированного цемента отгружено 198 тыс. тонн (34 процента от общего объема). Его большую часть (123 тыс. тонн) составляла продукция в бумажных мешках.

— Что влияет на ценообразование на рынке цемента?

— Около 40 процентов в себестоимости нашей продукции составляют затраты на энергоносители. Если в 2013 г. промышленный тариф на электроэнергию вырос на 1,3 процента, то в 2014 г. — на 9,2 процента, а в 2015 г. — на 20,6 процента. В текущем году планируется «индексация» на 17,4 процента. Тарифы на природный газ росли в 2013 г. на 14,3 процента, в 2014 г. — на 7,5 процента, в 2015 г. — на 3,9 процента. В 2016 ожидается не менее, чем на 2 процента.

Велико влияние транспортных издержек. Регулярно повышаются тарифы на перевозку грузов по железной дороге. Значительно возросла и автотранспортная составляющая. Так, в результате запуска в ноябре 2015 г. системы «Платон» расходы, связанные с эксплуатацией большегрузных машин, увеличились. Ежегодно вводится сезонное ограничение движения автомобилей с нагрузкой на ось свыше 5 тонн, даже если они следуют «порожняком». Чтобы преодолеть запрет, мы приобретаем специальные разрешения на доставку цемента потребителям. Стоимость разрешения на движение по дорогам Новосибирской области на один рейс составляет от 9 до 22 тыс. руб., по дорогам Новосибирска — до 69 тыс. Будучи клиентоориентированным предприятием, АО «Искитимцемент» берет эту дополнительную финансовую нагрузку на себя, не перекладывая на потребителей.

Хотелось бы обратиться за помощью к депутатам Законодательного собрания НСО. Поскольку в Новосибирской области в перечень технологических грузов, не попадающих под данный запрет, внесен бетон, было бы логично, если бы наша продукция как основной компонент для его производства тоже была включена в данный перечень.

Пока же себестоимость цемента растет постоянно. Чтобы сдержать рост цен на продукцию и повысить ее конкурентоспособность, АО «Искитимцемент» реализовало ряд крупных мероприятий, направленных на снижение затрат. Это позволяло с 2013 г. не только не повышать цены, но даже их снижать. К сожалению, с 1 июня 2016 года такие объективные факторы, как падение спроса и реализации, рост затрат на ремонт, модернизацию и поддержание оборудования в технически исправном состоянии, вынудили предприятие повысить цены в среднем на 10 процентов.

— Каковы планы предприятия в связи с текущей ситуацией на рынке?

— В данный момент наши главные задачи — сохранить позиции на рынке и обеспечить потребителей цементами стабильно высокого качества. Также мы успешно решаем вопросы по повышению уровня экологической безопасности и эффективности производства, обеспечению бесперебойной работы оборудования, энергоснабжению предприятия, внедрению современных стандартов культуры производства. Серьезное внимание уделяется повышению надежности упаковки, более длительному сохранению качественных характеристик тарированного цемента.

В преддверии «высокого» строительного сезона-2016 мы подготовили запасы сырьевых ресурсов, материалов, упаковки, реализовали значимые проекты по переоснащению цехов и выполнили ремонты оборудования всех переделов. Это позволит повысить надежность и эффективность агрегатов, снизить степень воздействия на окружающую среду. В общей сложности на проведение ремонтов и мероприятий по техническому обслуживанию оборудования израсходовано более 120 млн руб.

Ряд перспективных проектов по увеличению производства высокомарочных цементов, улучшению упаковки продукции и снижению выбросов загрязняющих веществ еще находятся в стадии реализации. Ведется анализ спроса на цемент, тарированный в полиэтиленовые мешки. Устойчивость к механическим воздействиям и герметичность данной упаковки гарантирует сохранность содержимого при перевозке и хранении.

Любой кризис — удачный шанс реализовать новые возможности для развития, создать базу для будущего экономического роста, получить конкурентные преимущества на рынке. Например, падение реализации и объемов производства дает нам шанс на модернизацию производства и проведение крупных длительных ремонтов. Когда мы его реализуем, то будем готовы к оживлению спроса на цемент, сможем гарантировать стабильно высокое качество продукции и достойный уровень сервиса. Все кризисы когда-то заканчиваются…

— Как ваши прогнозы? Когда начнется восстановление рынка?

— Ситуация остается нестабильной. Если правительство РФ не предпримет мер по оздоровлению цементного рынка, привлечению инвестиций в строительство, повышению доступности ипотеки, реализации крупных инфраструктурных проектов, падение спроса продолжится. Мы надеемся, что в 2017 г. влияние негативных тенденций пойдет на спад, поэтому планируем реализовать не менее 1 млн 220 тыс. тонн цемента.

— Что бы вы хотели пожелать в связи с Днем строителя?

— Желаю всем оптимизма, взаимопонимания, успеха в совместной работе по стабилизации экономической ситуации в регионе, выстраиванию взаимовыгодных горизонтальных связей между строительными организациями, производителями цемента, поставщиками энергоресурсов. Мы все оказались в непростых экономических обстоятельствах. И только всем вместе нам удастся их эффективно преодолеть!

Дмитрий КАРАСЕВ, «Новая Сибирь»

Фото Виктора МИХАЛЕВА

В этом году известному поэту, основателю и лидеру легендарного СМОГа Владимиру Алейникову исполнилось 70 лет. Мэтр дал юбилейное интервью нашему корреспонденту.

 - Хороший поэт – это жизненный опыт и мастерство. В какой пропорции они должны быть, как вы считаете?

— Поэт – это, прежде всего, дар. Чем крупнее дар, тем значительнее поэт. Без жизненного опыта трудно представить любого человека. В том числе и поэта. Больше ли, меньше ли, но есть этот опыт у всех. Мастерство необходимо тоже каждому, каким бы делом он в жизни ни занимался. Хороших поэтов на Руси раньше, на протяжении предыдущих столетий, было немало, да и нынче, в начале нового века, они всё-таки есть. Аркадий Акимович Штейнберг, поэт и переводчик, у которого за плечами был огромный жизненный опыт, включавший Отечественную войну и лагеря, в прежние годы говорил: «Русская поэзия – это такая армия, где взводами генералы командуют». Имелось в виду, что в нашей стране хороший поэт – вовсе не редкость. А великих поэтов – единицы, в любую эпоху, какой бы прекрасной или сложной она ни была.

Важно, как поэт распорядится своим даром – некоторыми способностями, талантом или даже гением. Вот здесь и нужно мастерство. Надо уметь работать. Надо быть настоящим тружеником. Например, давний мой друг молодости и соратник по СМОГу, Леонид Губанов, обладал крупным даром, ярким, стихийным, данным ему от природы. Но так и не сумел свою избыточную стихийность организовать, отнестись к ней разумно. Поэтому его стихи, переполненные плещущей через край энергией, хаотичны, в них вдосталь провалов, нелепиц, повторов, несмотря на немалое число замечательных строк и фрагментов. А другой мой давний приятель, Александр Величанский, обладавший даром совсем иного рода, сумел создать свою поэтику, организовать свои стихи. И они, при минимуме изобразительных средств, максимально воздействуют на читателей.

Важна и культура, образованность поэта. Без этого заниматься писанием стихов не стоит. Самообразование должно продолжаться всю жизнь. Совершенствоваться – надо. Иметь трезвый взгляд на себя и на свои писания, чтобы не самообольщаться и не попадать под влияние похвал, порою искренних и вполне заслуженных, но иногда и лживых, тоже надо. Пройти хорошую школу, чтобы обрести мастерство – надо. И так далее. Сплошное «надо».

Но прежде всего – нужен дар. Человек сам обычно понимает, каков он у него, этот дар. И никаких кривляний, никакого притворства здесь быть не должно. Дар осознаётся человеком и ведёт его – в жизни и в творчестве. С одарённостью у основной массы стихотворцев – совсем туго. В затянувшийся период нынешнего «как бы времени» появилось несметное количество людей, сочиняющих стихи и почему-то считающих себя поэтами. Но это ведь – та самая «армия поэтов», о которой ещё в двадцатых годах минувшего столетия провидчески писал Мандельштам. То есть – некое гипертрофированное, разномастное сборище, необъятное пустое место, спешно заполняемое что-то там сочиняющими и при этом весьма амбициозными людьми, этакая дикарская тусовка, всеобщая лихорадочная пляска на рассыпающихся вдребезги никудышних стихотворных строчках, как на чьих-то костях. Поэзия мстит за варварскоеотношение к ней. Обращаться с ней следует бережно. Её надо чтить и беречь. А сейчас – и спасать.

Во всём, всегда и везде, нужна мера. Это хорошо, намного лучше других, понимал Николай Заболоцкий. Всё его позднее творчество – изумительный синтез, где традиция в родстве с авангардом, где благородство и чувство меры, боль и радость, весомость каждого слова и метафоричность, гармония и фантазия, любовь и вера образуют неразрывное единство и продлевают дыхание речи, – настоящая русская классика. Авангард хорош тогда, когда в основе его лежит традиция. А традиция – понятие уникальное, универсальное, многогранное, органически включающее в себя, как необходимое звено, и авангард. Нынешние записные авангардисты, в основном люди малоталантливые, часто, как щитом, прикрываются Хлебниковым. Но у Хлебникова в стихах абсолютно всё органично, даже в его экспериментальных вещах, и это грандиозный поэт.

Что же такое авангард? Это – новизна. Новый звук, новое отношение к метафоре, новая структура стиха, новизна восприятия действительности, новизна в осознании мира, как единого целого. Незаёмная. Личная. Собственная. У каждого поэта – своя. Да ещё и узнаваемость. Наилучшая – мгновенная. Даже по одной строке. Свой голос. В котором все тона буквально лучатся новизной. Свой лад. Своя музыка, без которой поэзия вообще невозможна. Своё дыхание. Свои ритмы. Новизна предельно искренняя, чистая, такая, как в детстве, с именно детским, уцелевшим, проявляющимся в любом возрасте, изумлением перед распахнутым зрению и слуху миром. И это есть у всех крупных русских поэтов.

На русскую поэзию двадцатого века основное влияние оказали два поэта – Иннокентий Анненский и Велимир Хлебников. Без Анненского не было бы ни акмеистов, ни Пастернака.

Без Хлебникова не было бы Хармса, Введенского. И второго периода поэзии Осипа Мандельштама, начиная с двадцатых годов и заканчивая «Воронежскими тетрадями», не было бы, я уверен в этом, без основательных бесед Мандельштама с Хлебниковым, без внимательного чтения им хлебниковских текстов, без хлебниковского воздействия на него, оказавшегося более чем благотворным. Хлебникова всю жизнь чтил и Заболоцкий. Но посмотрите, как великолепно усвоил он хлебниковские уроки, насколько полезной для него оказалась эта школа, как верно и умно понял он главное, важное для него, развил и укрепил уже собственными открытиями и достижениями.

Так что воздействие и влияние обнаружить можно у всех поэтов. Более того. Поскольку поэтическая материя едина, у поэтов, живущих в разные эпохи, бывают почти буквальные совпадения в стихах. Во вселенной всё построено на вибрациях. Поэт улавливает эти вибрации и выражает их в слове.

В русской поэзии всё взаимосвязано, переплетено, соединено незримыми, духовными нитями. Лучшие её образцы – выражение всего сущего. Главное в поэзии – речь. И это действительно – наше всё.

— Ян Бруштейн назвал вас поэтом, свободным от времени – согласны с таким определением? Какова цена этой свободы?

— Такое определение перекликается со словами Евгения Рейна, сказавшего, что все поэты (он выразился: «все мы») – патриоты времени, а я – патриот пространства. Почему я свободен от времени? Величанский писал, что время – мой кровный должник. Но есть ли оно, время? Достоевский в этом сомневался. И действительно – что это такое – время? Почему привыкли мы к тому, что оно существует, влияет на нашу жизнь? Поскольку другого определения для того, чтобы обозначать некие отрезки человеческого существования, нет, приходится примиряться с тем, что оно, время, есть и немало всего значит в жизни.

Я свободен от времени, навязанного мне извне – допустим, режимом, делающим его сложным, драматичным, или даже трагичным, или чем-нибудь ещё, дисгармоничным для моей жизни и творчества, чуждым для меня. Свобода нужна мне так же, как дыхание.

Цена этой свободы чрезвычайно высока. По существу, в своём многолетнем служении добру и свету, с арсеналом своих писаний, стихов и прозы, с непрерывным выживанием и выстаиванием, со своей позицией человека, не желающего участвовать в хаосе, со своим образом жизни, разительно непохожим на жизнь современников, с ясным пониманием того непреложного факта, что занят я своим делом, тем, к которому призван, я нахожусь в постоянном сражении со злом, во всех очевидных и скрытых его проявлениях. И поэтому необходима мне и жизненно важна моя независимость от всего, что мешает мне жить и работать.

Пресловутого литературного процесса нет и быть не может, потому что литературу создают одиночки. В любых условиях, в самых разных, даже отчаянно трудных обстоятельствах, я всегда оставался самим собою. Конечно, непросто вести себя именно так. Но это – моя жизнь. И мой путь. И я поступаю так, как считаю нужным. И никто мне на пути моём не указ. И моё время – всегда со мной. Здесь и повсюду.

Почти тридцать лет назад один понимающий поэзию человек сказал, что я уже часть будущего. Знаю, что стихи мои будут жить и в грядущем. А в настоящем – надо много работать. Надо заслужить пропуск в грядущее.

Обычно я говорю: каждому времени – свои песни. В шестидесятых годах, крылатых, благодаря молодости, с её дерзаниями, с постоянными открытиями, с усвоением и постижением всего, что пришло ко мне тогда, и культуры, и жизни, я писал стихи так, как это было созвучно этому времени, в семидесятых, драматичных, а порой и трагичных для меня, – уже по-другому, в восьмидесятых, когда весь прежний андеграундный уклад моей жизни претерпел изменения, поэтика тоже менялась, в девяностых, когда я обострённо ощущал, что нахожусь на грани двух эпох, уходящей и приходящей, на разломе, стихи мои выражали это состояние души и сердца, в новом веке стихи впитали токи нового времени, которое стараюсь я осмыслить и выразить в своих вещах. Каждый мой творческий период – это движение вперёд, вглубь и ввысь. Имя времени – наше слово. Наша русская речь. Покуда жива наша речь, все мы живы.

— Про свою бытовую жизнь вы говорите: «Довольствуюсь малым». Неужели отказались бы, к примеру, от автомобиля от восхищенного поклонника?

— Да, я действительно в быту довольствуюсь малым. И давно к этому привык. В молодости средств к существованию у меня всегда было в обрез. В семидесятых, в период моих скитаний, нередко приходилось и голодать. Вот и выработалось у меня полнейшее равнодушие к тому, что называют «дом – полная чаша», и тем более – к излишествам. И автомобиль мне совершенно не нужен. В технике я ничего не понимаю. И откуда в наше время возьмётся восхищённый поклонник, который вознамерится подарить мне автомобиль? Мои поклонники – люди скромного достатка. А богатые думают только о себе, любимых.

Один мой знакомый как-то подсчитал количество строк и авторских листов в изданных моих книгах и заявил, что, мол, если бы мне за мои писания платили так, как это было принято в советское время, то у меня мог бы целый парк автомобилей быть, – этакая напрасная математика, не вызывающая у меня никаких эмоций. За изданные книги и за публикации в периодике нынче ничего не платят. Литературные мои заработки редки. Да и то налоговая комиссия, обнаружив у меня, пенсионера, дополнительный заработок, запросто может вычесть с меня пенсию за несколько месяцев. Так уже бывало. И мне с большим трудом удалось отстоять свою пенсию за полгода.

Оказывается, если получающий пенсию человек подрабатывает уборщиком, то пенсию у него не вычитают. Но у литераторов-пенсионеров, если обнаруживают гонорары, даже небольшие, пенсию отбирают. И тем самым создают для пожилых писателей тяжёлые условия для жизни. В ПЕН-клубе, где я состою, мне рассказывали знакомые, что многие писатели, особенно переводчики, вынуждены отказываться от работы и от полагающихся за неё гонораров, чтобы пенсию свою сохранить.

Вячеслав Куприянов даже опубликовал в «Литературной газете» гневную статью об этом безобразии с изыманием пенсий у писателей. Но статья эта положение не улучшила. Ни налоговики, ни богачи о писателях, бывших «властителях дум», посреди современных бредовых законов, не думают. Живу я в основном на пенсию.

— Коллеги считают вас поэтом-мистиком. Многое ли из написанного вами сбывалось?

— Вся настоящая русская поэзия – мистична. И Ригведа, созданная в Поднепровье и только намного позже, уже в Индии, когда на смену устной традиции, чрезвычайно живучей, существующей в народе до сих пор, пришла традиция письменная, наконец записанная. И «Слово о полку Игореве». И «Боянов гимн». И народные песни. И стихи русских классиков. Это заложено уже в самой нашей речи. И – в мироощущении.

У меня – ведическое мироощущение. Я ведический поэт. И у этой нашей русской мистичности – свои особенности. Она – светлая. Она существует по законам вселенной. И даёт человеку возможность чувствовать себя увереннее в мире. И даёт ему право на разумные поступки. И дарует ему право на полноценную жизнь. О самих себе, о том, что сбудется, поэту лучше помалкивать. Все эти пророчества – сбываются. Губанов ещё в восемнадцатилетнем возрасте написал, что умрёт он в сентябре, в тридцать семь лет. Так всё и вышло. Примеров подобных – предостаточно.

Всевозможных предчувствий, предвидения будущего и прочих взглядов наперёд у меня было много. И столько сбывалось, что я стал с этим вести себя осторожнее. Однажды, в феврале шестьдесят пятого года, в Крыму, в метель, ехал я по старой горной дороге на маленьком автобусе из Алушты в Судак. Ехал – и писал в пути одну большую и действительно мистическую вещь, которая называлась «Комедия». Когда я написал некоторые, как оказалось, провидческие строки, я вдруг отчётливо понял, что прямо сейчас автобус упадёт в пропасть. И в тот же миг автобус начал съезжать в пропасть. И зацепился колесом за придорожный столбик, да так и застыл. И мы, немногочисленные зимние пассажиры, чудом сумели выбраться из него. Долго мы стояли посреди метели. Наш автобус – висел над пропастью. Наконец из снежного роения появилась колонна грузовиков. И автобус вытащили на дорогу. И я добрался до Судака. Позже я понял, что в моих мистических строчках, написанных в автобусе, всё же была надежда на спасение. Это – лишь один случай, хотя мог бы я рассказать истории и пострашнее, да не хочу этого делать.

— Как вам кажется, возможен ли в ближайшем будущем этакий СМОГ-2?

— Новый СМОГ невозможен. Всё хорошее бывает один раз. СМОГ – это я и Губанов. Оба мы – лидеры. Все остальные – потом. Идея содружества была моей. Название, аббревиатуру, – девиз, пароль, боевой клич, для нашего поколения, да и не только для него, придумал Губанов. Он, с этаким вызовом, расшифровывал аббревиатуру – Самое Молодое Общество Гениев. Я предпочитал говорить – Смелость, Мысль, Образ, Глубина. Пусть из-за нашего СМОГа была искорёжена моя судьба, пусть из-за него было у меня слишком уж много неприятностей и бед, пусть из-за него меня четверть века не издавали на родине. Далее – «и так далее». Да мало ли что ещё бывало! Было – и сплыло. И я выжил. И, слава Богу, и ныне жив.

Но СМОГ – явление. Причём, небывалое. И оно уже не повторится. Нет ему аналогов. Нет и хотя бы отдалённого его подобия. Он – один такой. Он уникален. СМОГ появиться мог только в середине шестидесятых. И хотя власти, принявшие все возможные меры для того, чтобы уничтожить его на корню, утверждали, что он разгромлен, и это, видимо, их частично успокаивало, никуда он не делся. Все мы продолжали жить, работать, общаться.

Эпоха была непростой. Это ведь и без объяснений понятно. В нашем сражении бывали и победы, и утраты. Некоторых смогистов уже нет на свете. Но и сейчас, покуда живы мы, ныне здравствующие участники этого содружества, несколько человек, седые люди почтенного возраста, сумевшие выжить, состояться, создать нечто серьёзное в русской словесности, СМОГ существует. Мне столько раз приходилось писать и рассказывать о СМОГе, да и сейчас приходится, что я иногда в сердцах говорю – мол, надоел мне этот СМОГ, хуже горькой редьки.

Я всегда был сам по себе. Любая стадность мне чужда и противна. Содружество наше задумывалось, как творческое, избирательное, для считанных участников. А нахлынула в него целая свора всяких оглоедов, и кое-кто из них, работая на соответствующие органы, так и норовил свернуть всё на политические рельсы, из-за чего и начались репрессии. Политикой я сроду не занимался. Хотя среди моих друзей и знакомых были и правозащитники. Но раньше все друг друга знали. Пришлось многолетнюю череду неприятностей пережить. И то, что меня не печатали – цветочки. Подразумевались и ягодки. Могли и посадить. Ни за что. Для острастки. В назидание другим. Могли и убить. Голову мне после чтений стихов разбивали. Кто это делал? Поди гадай теперь! У меня семь сотрясений мозга. И я в начале восьмидесятых, после очередного избиения, вообще перестал читать стихи на людях. Растянулось это почти на двадцать лет.

Когда у меня, после всех предыдущих трудных лет, образовалась семья, появились дети, надо было нам на что-то жить. Поначалу соглашался я на любые литературные заработки. Выручили меня – переводы. В этом качестве, как оказалось, власти я устраивал. Переводил я в восьмидесятых поэзию народов СССР. Переводил очень хорошо. Ко мне уже стояла очередь национальных авторов, желающих, чтобы их стихи перевёл именно я. Выходили книги переводов. Было множество публикаций в периодике. Я уже думал, что так вот и буду годами, десятилетиями, существовать со статусом переводчика, пусть и хорошего, пусть и вынужденно, да всё же признанного властями, что публиковать мои стихи в периодике если и будут, то лишь изредка, да и то с купюрами, с цензорским вмешательством в тексты, что мои собственные сборники стихов, при благополучном стечении обстоятельств, когда-нибудь, в лучшем случае, раз в пять-семь лет, может быть, основательно изуродовав тексты, как это было сплошь и рядом принято тогда, и будут издавать, да и то было это под вопросом . Я относился к переводам очень серьёзно. И вкладывал в них много своего. Переводы поэзии – это ведь, как в музыке, переложение с инструмента на инструмент. Надо сохранять дух, а не букву. Надо, чтобы переведённые стихи жили в русской речи. И чем лучше поэт, который переводит чьи-то стихи, тем лучше и переводы. Но переводы, как верно утверждал Мандельштам, иссушают мозг. Мне надоело улучшать чьи-то тексты своими собственными словами. И вот, по чутью, как всегда у меня бывает, в девяностом году, переводить я решительно прекратил.

И началась как раз именно тогда, словно подтверждая возможность чудес в нашей стране, пора свободного книгопечатания. И у меня вышли, одна за другой, несколько больших книг стихов. И начались некоторые изменения в моей жизни. Чудеса продолжались. И вскоре стал я жить в Коктебеле. И сразу же стал интенсивно, очень много работать, совершенно не думая об издании текстов. Мне было некогда. Я весь был в своих трудах. А потом, видимо, настало время и для изданий. И в начале нового века начали выходить мои книги. И это продолжается.

Ну, а СМОГ мне и раньше охотно припоминали разные недоброжелатели, да и нынче такое бывает. Вот и сказал я однажды Рейну, что надоел мне СМОГ. Женя тут же ответил, что у него такая же история с Бродским. И добавил, что СМОГ – просто некий довесок ко мне, что я всегда был сам по себе, независимым, самостоятельным. Хорошо, что это он понимает. О СМОГе приходится мне рассказывать и писать потому, что больше никто не знает всего, что было в этот период, так хорошо, как знаю я. И не только ещё живым могиканам богемы это интересно и важно, поскольку они, свидетели прежних событий, хотят, чтобы память об этом осталась, но и подросшим, молодым поколениям. Вот и приходится мне, поворчав, продолжать своё дело просветителя человечества. Кто-то из литературоведов назвал меня в прессе «Нестором отечественного андеграунда». Так вот живёшь – и что-нибудь новое о себе иногда узнаёшь. Какой-то злостный псевдокритик в своей статейке написал, что нет у меня другой легенды, кроме СМОГа. Заурядная чушь! Я и сам – давно уже легенда. Куда изредка ни придёшь, везде, прежде всего, слышишь, что я – живая легенда. И это ведь правда.

Когда-то, в молодости, у меня, не издававшегося, неофициального поэта, стихи которого широко расходились только в самиздате, не просто известность, но настоящая слава была такой невероятной, что я, вспоминая об этом, сам себе удивляясь, только вздыхаю да покачиваю седой своей головой. На мои чтения стихов собирались толпы слушателей.

Время было орфическим. Стихи тогда прекрасно воспринимались людьми с голоса. Моё чтение стихов, как утверждают люди, слышавшие это чтение в прежние годы, было настоящим искусством, особым, неповторимым. И записей моего давнего чтения практически нет. Магнитофоны тогда были редкостью. Это сейчас техника стала такой, что сделать видеозапись довольно легко. Да только до сих пор нет ни одной большой, ретроспективной записи моего чтения стихов. Так, понемногу, что-то появилось кое-где. Может быть, кто-нибудь ещё спохватится, сделает большую запись. Если поймёт, что давно пора это сделать.

Нынче мне трудно стало читать стихи на моих редких творческих вечерах. Концентрация стихов такова, что я, читая их, особенно давние вещи, мгновенно, до секунды, вспоминаю всё, что было когда-то, что связано с их написанием, и перехватывает дыхание, я волнуюсь, мне приходится продолжать читать на одной воле. Поэтому нынче я предпочитаю, чтобы стихи мои люди читали с листа. Чтобы находились наедине с моими изданными книгами.

— В одном из интервью вы подметили: «Стихи якобы ни о чем – это высший пилотаж для поэта». Из чего возникает это самое «якобы»?

— Флобер всю жизнь мечтал написать книгу «ни о чём». И одновременно – обо всём. Абсолютно свободную от всяких канонов и правил. О такой книге мечтал и Бунин. Частично ему это удалось – в «Жизни Арсеньева». Стихи «якобы ни о чём» и в то же время о разнообразнейших проявлениях бытия, о непрерывности жизни, о единстве всего сущего, есть у Верлена, Анненского, Хлебникова, есть и у других поэтов. Есть они и у меня.

Такие стихи – именно высший пилотаж. Потому что достигается максимальная, небывалая концентрация, из штрихов, намёков, деталей, иносказаний, верно найденных слов, из самой фонетики, из музыки стихотворения возникает изумительный синтез. Говоря проще, проявляется и утверждается – во всей своей красе и силе – сама речь.

— Вы думали в молодости, что будете писать всю жизнь?

— Я знал это с детства.

Фото из личного архива В. Алейникова.